Миров двух между
Во-вторых, я просто убежден, что Игнатов в глаза не видел не только всех этих мнимых взрывных устройств в коробках из-под торта, но не брал и не передавал никому и ничего тогда 23 июня 2005 года.
Во всех протоколах допросов Сережа каждый раз по-разному описывает содержимое коробки [7]. И самое ближайшее описание это «продолговатый цилиндр и черная коробочка с антенной», что очень далековато от реальных банки из-под «Фанты» с пейджером, на котором антенн в помине не было. Обстоятельства, как он получал и передавал ту самую коробку, в значимых моментах тоже очень сильно разнятся в его показаниях, и уж совсем не соответствуют показаниям мальчиков, которые принесли эту коробку в квартиру Ольги Волковой. Мальчики эти, кстати, ни один, ни другой, не опознали Игнатова в судебном заседании, и фоторобот, составленный ранее с их слов и ими подтвержденный, на Сережу был совсем не похож.
Также, в показаниях одного мальчика [8] присутствует один момент, который в свое время бросился мне в глаза и запомнился. Он утверждал, что у мужчины, который передавал им коробку из-под торта, на руке были часы. И более того, одеты они были именно на правую руку, почему мальчик это и запомнил. А на правой руке, как правило, но и то в редких случаях, часы носят левши. Сережа Игнатов не только правша, но и часов, сколько я его знаю, не носил никогда. Он вообще не имел каких-нибудь более-менее носимых ценных вещей, даже мобильного телефона, который в 2005 году уже был у каждого второго человека в городе.
И, в-третьих, фундамент криминалистики – следы преступления. В деле прослеживается не только отсутствие каких-либо следов Сережи Игнатова, но и явное нежелание их найти. А в каком случае следователь не станет искать следы преступника, чтобы связать его с объектом преступления? Только в том, когда он точно знает, что их нет.
Современная криминалистика даже в провинции уже давно ушла далеко вперед от простого изыскания отпечатков пальцев. Те же потожировые следы сейчас исследуют на всех предметах, имеющих отношение к преступлению. Образцы грязи и пыли, подногтевые соскобы и смывы с рук, следы на одежде и многое другое – все это давным-давно присутствует в уголовных делах и является прямой доказывающей связью между преступником и преступлением.
По материалам уголовного дела Игнатов в апреле 2005 года якобы передал через случайного мальчика небольшую коробочку с муляжом взрывного устройства на адрес Яриных. А до этого якобы изготовил этот муляж вместе со мной на моей кухне. Должна была коробочка и сам муляж сохранить какие-то следы? Безусловно! Производились ли какие-то экспертизы на предмет этого? Нет. Ну ладно, допустим на тот момент с особой серьезностью к этой коробочке наши бдительные органы не отнеслись. Но в июне, когда именно те самые органы подняли панику среди жителей «китайской стены», снова повторилось такое же явление – никаких экспертиз именно на предмет следов преступника в деле не имеется. А на картонных коробках как минимум остаются потожировые следы. Да и отпечаткам пальцев на гладком картоне имеет место быть. Но следов Игнатова непосредственно на объектах преступления нет, и прежде всего потому, что их не захотели найти.
Преступники несколько месяцев звонили Голандо с таксофонов. Судя по стенограммам, были и довольно продолжительные разговоры. Учитывая, что оперативники курировали телефонные звонки вымогателей, то определить таксофон и доехать до него в пределах города дело считанных минут. И если не застать преступников на месте, то обследовать таксофон на предмет возможных оставленных следов выглядит вполне закономерным явлением. Но только не в том загадочном уголовном деле.
Таким образом, можно утверждать, что каких-либо доказательств против Сережи Игнатова, по крайней мере, в эпизоде с коробкой из-под торта, в уголовном деле нет. Есть лишь несколько протоколов допроса, где он в этом признается, но в то же время его показания противоречат установленным и реальным обстоятельствам. Здесь я просто уверен, что он в силу каких-то причин себя оговаривал. И боялся признаться в этом даже в ходе судебных заседаний.
Что касаемо его звонков по вымогательству, то меня очень смущает факт того, что реальные записи следствие целенаправленно скрыло от прослушивания, когда я ознакамливался с делом. Здесь я могу только предполагать, что либо на записях голос не Игнатова (или не только его), либо записи не соответствуют стенограммам.
Сплетни Голандо
Но возвратимся к происходящим событиям 2005 года. До середины октября какого-либо внимания ко мне никто не проявлял. Только опять же, из областной прокуратуры я получал ответы по жалобам, где значилось, что все действия абсолютно законны, а обо мне шла речь в третьем лице, как о подозреваемом, в отношении которого расследуется уголовное дело. Эти короткие прокурорские опусы действительно давали ощущение, что я переписывался с клиентурой психиатрической клиники. Я писал, что живу и дышу свободно, никто мне даже вопроса задать не хочет, но в то же время масса моих личных и ценных вещей, по неподдающимся никакой логике основаниям, пылится в кабинетах прокуратуры. А мне отвечали, что все в рамках закона, причем меня обозначали как основного фигуранта уголовного дела.
И еще несколько раз при разговорах с людьми у меня возникают неприятные моменты, которые смело можно отнести к распространению ложных слухов обо мне со стороны Голандо.
Один такой момент мне запомнился очень хорошо, поскольку был первым и вызвал очень неприятные эмоции. В сентябре-октябре 2005 года у меня был договор на выполнение определенных работ с ООО «Европласт», и я раз в два-три дня наведывался в эту организацию, общаясь там преимущественно с ее директором на то время, Сергеем Кочуровым. Должность главного инженера в «Европласте» занимал Виктор Алемасов, который до этого около пятнадцати лет проработал бок о бок с Голандо, являясь его заместителем и техническим директором «Родника». С Витей мы само собой были хорошо знакомы и, мимолетно встречаясь на его новой работе, приветствовали друг друга, перекидываясь парой слов. Но вот в одну из наших деловых встреч с Кочуровым, тот в шутливой форме выразил сомнения по поводу, что работы по нашему договору будут закончены, ссылаясь на людскую молву, что меня раньше этого посадят за то, что пытался взорвать какой-то дом. Не помню, что именно я ему ответил, возможно отшутился в той же манере, но услышанное меня не порадовало. И так как единственной точкой соприкосновения с этой темой в «Европласте» мог являться только Витя Алемасов, я решил поинтересоваться у него, на каком основании он распространяет такие слухи. На что Алемасов мне ответил, что эту информацию обо мне, не стесняясь, распространяет именно мой бывший тесть Володя Голандо. При этом Витя сказал, что вообще был удивлен меня увидеть в своей фирме и узнать, что у нас в настоящее время идет деловое сотрудничество, потому что слышал от Голандо, что я скрываюсь и нахожусь в розыске.
После этих разговоров в «Европласте» у меня возникло очень большое желание пообщаться с бывшим тестем, заочное хамство которого уже перешло все пределы. Но в то же время я хорошо понимал, что любой контакт с ним, будь это даже безобидный телефонный звонок, мог быть превращен в попытку вымогательства, угрозы и тому подобное. Поэтому на своего рода провокацию я не поддался. А буквально через день, встретившись на улице еще с одним работником «Родника», я услышал про себя аналогичную историю, и точно так же человек был удивлен, встретив меня разгуливающего по улице. Это меня уже позабавило, в отличие от разговора с Витей Алемасовым. И в течение последующих двух лет я подобных историй «из первых уст» от наших общих с Голандо знакомых услышал более десятка.
Но, по всей видимости, не только Владимир Игоревич усиленно занимался созданием для меня соответствующей репутации. Один за другим стали расторгаться деловые отношения, и чаще всего либо на пустом месте, либо по надуманным причинам. Лишь в единичных случаях попытки выяснить, что же послужило истинной причиной моего разлада с людьми, с кем ни один год взаимовыгодно сотрудничали, имели успех. И обобщенно эта причина выглядела примерно как «ходят слухи». В уголовном деле это конечно не оставило следа, но думаю, что в то время усиленно велась работа по сбору в отношении меня различной информации, в том числе о деловой деятельности. Масса документов, похищенных во время обыска в конце июня, дала исчерпывающую информацию о людях и организациях, с которыми мне приходилось сотрудничать. И ведь чтобы изменить чье-либо отношение ко мне, нужно было достаточно мало, например, в неформальной беседе сказать: «А Вы знаете, что он хотел дом взорвать? И мы его скоро посадим!».
Это, конечно, всего лишь мои догадки. Но как бы ни было, внезапно изменившееся без видимых причин отношение некоторых людей было показательно. Из-за этого, как следствие, стали ощущаться и финансовые потери. Поэтому, уже полноценно к тому времени оправившись после операции, я стал изыскивать сферы деятельности за пределами Тобольска. И начиная с октября месяца, стал регулярно отлучаться из города на два-три дня.
Немного отступив от темы, хочу заметить, что намеренно не вдаюсь в подробности своей деятельности. Хотя бы по той причине, что к описываемым событиям это отношения никакого не имеет. Хватает той дезинформации, что мне наприписывали новостные ленты в 2012 году. Некоторые умудрились даже изобразить из меня блоггера, коим я вообще никогда не был. Но если, упоминая о деятельности, я говорю о сотрудничестве с организациями, то это уже подразумевает, что деятельность моя была вполне законной.
Прессинг родственников
– 1 —
В середине октября я находился по делам в Тюмени. Под вечер мне позвонил мой родной брат Евгений, который проживал на тот момент в 15-м микрорайоне, и сообщил интересную новость.
Возвращаясь после работы домой, он обнаружил возле своего подъезда компанию оперативников ОБОП в количестве 3—4 человек, которые, впрочем, лишь проводили Евгения взглядом, не задавая никаких вопросов. Поднявшись к себе на этаж, на лестничной клетке он встретил еще двух человек, которые тоже непринужденно беседовали, не обращая на него внимания. В том, что все эти люди являются сотрудниками ОБОП у него сомнений не было, потому что ему приходилось с ними встречаться и разговаривать что в УВД, что у них в отделе, когда меня необоснованно задержали в конце июня.
Проживал Евгений в квартире на тот момент один и, предполагая, что вся эта компания дожидается именно его, он опасался, что в отношении него могут быть предприняты какие-то незаконные действия с их стороны. Все, что ранее происходило со мной, было для него очень показательно, что являлось основанием для опасений. Поэтому, перед тем как зайти домой, он навестил соседей по площадке, с которыми поддерживал дружеские отношения. Он лишь хотел заручиться поддержкой на случай, если вдруг в отношении него последуют какие-нибудь действия со стороны оперативников, а соседи в свою очередь сообщили ему, что последние пару часов эти самые оперативники ходили по квартирам подъезда и задавали всем различные вопросы об Евгении. Это еще больше убедило его, что сотрудникам ОБОП нужно что-то именно от него, поэтому, зайдя домой, Евгений позвонил мне и сообщил обо всем происходящем.
Меня услышанное, само собой, в восторг не привело. Желая хоть как-то прояснить для себя ситуацию, я решаю позвонить в тобольский ОБОП. Выяснить номер дежурного не составляет труда, дозвонился тоже сразу. Как следовало ожидать, в номерах телефонов Новоселова и Радиона дежурный ОБОП мне отказал, поэтому, представившись, я попросил передать мой номер одному из них, и сделать это побыстрее.
Новоселов перезвонил мне приблизительно в течение десяти минут с того же самого номера дежурного, чему я был удивлен, ведь Евгений буквально какими-то минутами ранее видел его возле своего подъезда. На мой вопрос, что они с коллегами делают в подъезде моего брата, Сережа сначала изобразил удивление и соврал, что ему про это ничего неизвестно. Уже по озвучиванию мной факта, что он сам лично ходил по соседям и представлялся, Сережа сказал, что они проводят оперативные мероприятия, и что я обо всем узнаю когда придет время. Потом он перевел тему на то, что ему хотелось бы со мной пообщаться. На что я ему ответил, что пустыми разговорами с оперативниками я сыт по горло, а если от меня что-либо нужно следователю Курмаеву, то процессуальный порядок вызова на допрос ему известен, и даже с ним общаться отныне я буду только в обществе адвоката Кучинского. На это Новоселов отшутился, что невиновным адвокаты не нужны, а в общении они только создают помеху. В заключение разговора я еще раз переключился на тему Евгения, что если в отношении него ОБОП учинит какие-то незаконные действия, то я, находясь сейчас в Тюмени, без всяких жалоб отправлюсь напрямую к прокурору области. На этом мы с Сережей Новоселовым и попрощались.
Утром следующего дня я позвонил брату узнать как у него дела, и он сказал, что, выходя на работу, видел возле подъезда машину, полную оперативников, но непосредственно к нему никто внимания не проявил. Тогда я немного успокоился. Но следующий разговор с братом был уже вечером этого же дня у меня дома, когда я вернулся в Тобольск и узнал, что день был очень насыщен событиями.
Примерно в обеденное время Евгению на мобильный позвонила соседка и сообщила, что на лестничной клетке полно народа, и что идут разговоры о том, что квартиру брата собираются вскрывать. Он сразу же перезвонил нашей матери и попросил сходить к нему домой, узнать что там происходит. Мать пришла с комплектом ключей от квартиры, хранящимся у нее, и застала ту картину происходящего, которую описывала соседка. Ее проинформировали, что намереваются провести в квартире обыск и на это имеется постановление суда, которое уже предъявили для ознакомления понятым, и ей предложили открыть двери добровольно, угрожая срезать петли. Дожидаться хозяина квартиры никто не собирался, постановление об обыске по требованию предъявить также отказались, сославшись, что после обыска выдадут копию. Двери она, конечно, открыла, но расписываться в протоколе обыска отказалась, так как не являлась ни хозяйкой, ни проживающим в квартире лицом. При обыске на нее уже не обращали внимания, водя по квартире понятых и прошаривая каждую комнату. В конце обыска подытожили, что ничего не найдено и не изъято, а раз присутствующая Лариса Михайловна подписывать протокол отказалась, то копии постановления и протокола обыска ей не дадут. Вся процедура обыска заняла примерно около трех часов. Потом следственно-оперативная группа квартиру покинула, и чуть позже с работы пришел Евгений, который оказался перед фактом, что в его отсутствие в квартире прошел обыск.
Куда-то жаловаться я уже считал бесполезным, хотя и на следующий день мы отправили от имени Евгения жалобы по факту проведенного обыска в соответствующие инстанции. Адвокат Кучинский в очередной раз только развел руками по поводу того, что творит Курмаев вместе с помощниками. Про изъятые в июне вещи я уже и вспоминать забыл.
А самое интересное я увидел, опять же гораздо позже, когда ознакамливался с материалами дела в 2013 году. В постановлении [9] целью обыска значилось «отыскание подозреваемого Трушникова П. В.», то есть меня, а в протоколе обыска цель обозначена как «поиск взрывных устройств и взрывчатых веществ».
– 2 —
В начале ноября в течение одной недели Курмаев дважды вызывал на допрос мою супругу. Причем делал это официально, отправляя курьера с повесткой. На первом допросе он задавал в основном вопросы об Игнатове – откуда она его знает, какие отношения поддерживала и тому подобное. На что она полностью ему рассказала и про долг Игнатова, и про то, как он оказался в коттедже Авдеева. То есть, примерно то, что я описал ранее. Под конец допроса Курмаев спросил Марину, где сейчас находится ее муж, на что она ответила, что муж сейчас находится дома, буквально – в сотне метров от места проведения допроса.
А вот второй допрос, тремя днями позднее, когда я был в кратковременном отъезде, состоял практически из одного вопроса по поводу мужа, и Марина точно так же ответила, что муж сейчас находится в Нефтеюганске, через пару дней будет дома.
Я еще тогда предположил, для чего именно нужен был второй допрос. Курмаева не устраивало, чтобы в деле, даже со слов моей жены значилось, что я нахожусь в Тобольске и тем более дома. Поэтому я нисколько не удивился, когда при ознакомлении не обнаружил в уголовном деле протокола первого допроса.
Тем временем, тогда же в ноябре, до меня дошла информация, что якобы у Игнатова при обыске изъяли листок бумаги с номерами Голандо и его родственников, и что написаны они мной. Мне, заведомо уверенному, что никаких листков Игнатову я не давал и не писал, сразу вспоминаются записные книжки, которые Новоселов забрал при обыске в конце июня из моей квартиры.
В 2002—2003 годах Марина частенько ходила в кинотеатр или в цирк с моим сыном Антоном, и каждый раз брала с собой номера телефонов, по которым она могла найти мою бывшую непоседливую жену, чтобы возвратить ребенка домой.
Это сложилось после случая, когда Марина после кинотеатра приведя его по домашнему адресу, обнаружила, что дома никого нет, и ей пришлось оставить Антона у бабушки, моей матери, этажом ниже. Позже выяснилось, что Лариса Владимировна Ярина в то самое время решила сходить в гости к своей старшей сестре, а потом еще и очень возмущалась, что ребенка не вернули ей лично. Ну и, скорее всего, вдобавок тут присутствовало предвзятое отношение к моей второй жене.
Ходить на подобные мероприятия я был не любитель, Марине же нужна была компания, а Антону лишнее развлечение не мешало, тем более они друг с другом хорошо ладили. И после вышеописанного случая у Марины всегда с собой были номера домашних телефонов матери Антона, ее сестры Ольги и их родителей, то есть Голандо. И кроме этого объяснения, каким-либо листкам с номерами родственников Голандо, написанными моей рукой, взяться было неоткуда.
Хотя здесь я опять же принимал на веру, что этот листок существует, и что написан он именно мной. Мне даже в голову не приходило принять это за выдумку, и поэтому я пытался найти логическое объяснение тому, что и откуда могло взяться в действительности.
А в реальности в деле присутствует листок-стикер с номерами телефонов, который якобы был изъят у Игнатова и по его показаниям написан мной в его присутствии. Но в том листке есть рабочий номер Голандо в «Роднике», а этот номер за ненадобностью мной никогда и никуда не записывался. Заключение графологической экспертизы сошлется на то, что объем информации для исследования очень мал и частично не пригоден, потому ответить, принадлежит ли почерк обвиняемому Трушникову, не представляется возможным. Но экспертиза будет проведена лишь в 2012 году, и так же с очень интересными моментами, поэтому подробное описание этого я сделаю позднее.
Рассказы Игнатова
– 1 —
Сережа Игнатов к концу осени 2005 года, по всей видимости, уже полностью осознал всю серьезность происходящего. Три с лишним месяца заключения вполне хватило, чтобы пересмотреть свои действия и поступки с разных сторон.
Исходя из того же содержания его письма, можно понять, что еще до своего ареста Игнатов понимал, что участвует в каком-то увлекательном процессе, имеющем цель навредить мне. Об этом он там говорит практически прямым текстом. И в своих действиях, полноту которых я не могу достоверно определить до сих пор, Сережа не видел ничего криминального. Поэтому, даже после задержания, находясь в ОБОПе, он выглядел вполне нормально, как его описали Саша Авдеев с моим шурином. Отсюда и та легкость, с которой он по чужому навету вплетал меня в свои показания. Только вот всей серьезности происходящих событий он нисколько не осознавал и не предполагал, что от этой бездумной игры может пострадать прежде всего он сам.
И кстати, если стенограммы в деле сделаны все-таки на записях именно его разговоров с Голандо, то та игривость, с которой он излагает требования и угрозы, лишний раз подтверждает мои слова, что в его ощущении все было не более чем игрой. Возможность чем-то навредить мне исподтишка он бы тоже не упустил, поскольку слишком неприятны для него были те моменты, когда нас сталкивала жизнь.
После того, как я проигнорировал его письмо, он предпринимал попытки выйти со мной на связь. Звонил сам, и я, не разговаривая, вешал трубку. Просил других людей, и я говорил им, что мне не о чем разговаривать с Сережей. Хотя многие мне говорили, что я не прав, что у меня с Игнатовым по сути один противник, поэтому нельзя его отталкивать, невзирая на то, что он натворил.
В конце концов, адвокат Кучинский убедил меня, что поговорить с Игнатовым все же не мешало, хотя бы для того, чтобы выяснить, что происходит в данный момент в уголовном деле. И когда в очередной раз Сережа начал искать контакта со мной, игнорировать его я не стал. Но, разговаривая с ним, я не забывал о вероятности того, что Игнатов может продолжать действовать по указанию оперативников, поэтому доверия к нему не было ни капли.
Тому, что я пошел с ним на контакт, Сережа очень обрадовался. У меня же никакой радости слышать его не было. Более того, накопилось очень много неприятных вопросов к Игнатову, от которых он просто уходил в сторону. Я хотел конкретно от него услышать: делал ли он то, в чем его обвиняют; как вообще он попал в эту историю; что или кто заставили приплести меня к этому всему; и почему он раньше, когда еще был на свободе, не рассказал обо все мне или Саше Авдееву. Он же все сводил к тому, что смысла нет говорить о прошлом, а надо что-то делать сейчас. Говорил о том, что хочет дать другие показания, но следователь его игнорирует, а навязанный ему адвокат не хочет ничего делать без денег. Из всего, что он моментами упоминал, можно было представить кое-какую определенную картину из прошлого. Некоторые моменты выглядят предельно неправдоподобными, а некоторые наоборот вписываются в натуру Игнатова и в прошедшие события, но в любом случае это лишь его версия…
– 2 —
Еще летом или осенью 2004 года с Игнатовым произошла неприятная история. Однажды вечером, находясь в поисках халявы, Сережа прибился к одной веселой компании и познакомился с человеком по имени Слава. Чуть позже, уже вдвоем со Славой, покинув компанию, они разместились в подобии летнего кафе в шестом микрорайоне, где познакомились с девушками и остаток вечера пили алкоголь в их обществе. Спонсором данного мероприятия был Слава, которым деньги буквально не считались, чем изначально он и привлек Сережино внимание, как потенциальный друг. Чем закончился вечер, Игнатов не помнил, но со Славой они очень сдружились, и вероятно Сережа озвучивал и свой адрес, и номер домашнего телефона. Потому как на следующий день Слава пришел к нему домой с претензией, что во время их пиршества у него пропали деньги и в краже он подозревает Сережу. Игнатов как мог оправдывался, но Слава стоял на своем, обвиняя и говоря, что деньги Сереже придется вернуть. На том они тогда и расстались, Слава сказал, что зайдет через несколько дней, и чтобы к тому времени украденные деньги были собраны в полном объеме. Причем определенной суммы Слава не назвал, сославшись на то, что Сережа прекрасно знает сколько взял.
После этого визита Игнатов просто решил спрятаться, как он хорошо умел это делать. К телефону и дверям не подходил, а отец всем говорил что его нет дома. И на улицу без лишней необходимости не показывался. Потом через какое-то время страх перед Славой пропал и Сережа зажил своей обычной жизнью. К концу года вообще про этого Славу не вспоминал.
И вот уже в начале 2005 года Игнатов сталкивается со Славой лоб в лоб на улице. Сереже тут же припоминаются и украденные деньги, и то, что он прятался. Слава избивает его, а потом таскает за собой по городу, заставляя Сережу соображать, как тот будет отдавать долг. Спрашивает у него про друзей и знакомых, которые смогут дать Сереже деньги. Кого-то Игнатов вспоминает, к кому-то заходит домой или на работу, но само собой денег ему никто не дает. И вот именно в тот момент, оказавшись со Славой возле моего дома, Игнатов заходит, рассказывает Марине про больного отца, и она дает ему в долг. Меня он просто надеется не застать в дневное время дома, а про то, что со мной случилось месяцем ранее, Игнатов не слышал. Деньги, полученные от Марины, он отдает Славе. После этого Слава его отправляет искать деньги самостоятельно, говорит, что зайдет к Сереже завтра, и чтоб тот не вздумал прятаться.
Назавтра, а может быть чуть позже, Слава навещает Игнатова и предлагает ему компромиссное решение Сережиной проблемы. Говорит, что есть человек, который должен Славе крупную сумму денег, и если Сережа поможет ее вернуть, то про украденные деньги Слава забудет. От Игнатова лишь требуется звонить должнику и морально стимулировать того к возврату денег. Сереже, по всей видимости, эта идея понравилась, и с этого момента начинается эпопея звонков Голандо и его родственникам с угрозами.