Рабы культуры, или Почему наше Я лишь иллюзия

И конечно, уже через год он начал ей изменять. Так делают все, и он не был исключением, потому что был носителем общественного сознания, то есть, по сути, был бессознательным. Не зря подмечено, что подавляющее большинство вчерашних гениальных младенцев с лёгкостью меняют многотрудную привилегию создания новых форм и канонов на уют рутинного функционирования (Михайлов, 2015, с. 40).

Ещё через год он даже думал покончить собой, так невыносима стала его жизнь в браке. Но он переборол себя, так как все перебарывают, и несчастливый брак остаётся молчаливой нормой, тем, о чём принято не говорить. Из пятерых моих ближайших друзей четверо думали о разводе и двое из них – о самоубийстве; и в обоих случаях по причине брака. Так выглядят носители общественного сознания.

Как бы ни был ты прогрессивен во взглядах, а на действиях ты остаёшься ровно тем же, что и все. Все мы герои в потенции, но актуально же мы – обыденность и статистика. Марксисты женятся, а феминистки выходят замуж – такова правда жизни. Думаешь одно, делаешь другое – в этом и состоит очарование общественного сознания: оно позволяет не ломать голову над выбором. Мышление активно используется лишь в незначительных бытовых ситуациях (для расчётов 2х2, куда вставить штекер, оценка сдачи на кассе и т.д.), масштабные же явления не осмысляются – для них применяются давно заготовленные культурные сценарии. Эти сценарии настолько глубоко вшиты в психику, что даже не осознаются – как воздух, которым дышим, становится незаметным.

Потому-то одним из главных открытий социологии оказалось то, что рациональность ограниченна и появляется лишь при определённых условиях (Коллинз, 2004, с. 403).

В "Бегстве от свободы" Эрих Фромм описывал, как люди вступают в брак чисто по традиции, не задумываясь, что это и зачем, ошибочно принимая данный ход обстоятельств за своё собственное желание. Философ писал о типичном женихе: "В течение месяцев, ведущих к свадьбе, он твердо убеждён, что он хочет жениться, и первый – несколько запоздалый – намёк на то, что это, быть может, не совсем так, появляется только в день свадьбы: на него вдруг нападает паническое желание удрать. Если он человек "здравомыслящий", то это чувство длится лишь считанные минуты; на вопрос, на самом ли деле он хочет жениться, он с неколебимой уверенностью ответит "да".

Мы могли бы привести массу примеров из повседневной жизни, в которых людям кажется, будто они принимают решение, будто хотят чего-то, но на самом деле поддаются внутреннему или внешнему давлению "необходимости" и "хотят" именно того, что им приходится делать. Наблюдая, как люди принимают решения, приходится поражаться тому, насколько они ошибаются, принимая за своё собственное решение результат подчинения обычаям, условностям, чувству долга или неприкрытому давлению. Начинает казаться, что собственное решение – это явление достаточно редкое, хотя индивидуальное решение и считается краеугольным камнем нашего общества" (Фромм, 2006, с. 207).

Мозг нужен людям, чтобы отгадывать кроссворды и участвовать в викторинах по эрудиции, теша распухшее Эго правильными ответами. В жизни, вдоль и поперёк прошитой культурными шаблонами, для интеллекта почти не остаётся места. Насколько уместно говорить о мышлении и свободной воле, когда всё наше поведение оказывается действованием по заранее написанным сценариям? Можно, но ровно так же, как можно считать свободным движение канатоходца на большой высоте. Мозг необходим человеку ровно до тех пор, пока он не освоит культуру, а дальше его можно выкидывать – автоматизмы прекрасно всё сделают сами. Психологам хорошо известно, что мышление начинается там, где "цель не может быть достигнута с помощью готовых средств" (Лурия, 1962, с. 379), а если для всех значимых решений давно заготовлены культурные шаблоны, то интеллект остаётся лишь для незначительных бытовых дел.

Пока привычные действия воспроизводятся слепо, автоматически, они являются мощнейшей силой воспроизводства ценностей, правил и практики (Адоньева, 2011, с. 18). Всякое действие, совершаемое по причине "так принято", оказывается транслятором непонятой культуры и свидетельствует о господстве общественного сознания. Если принять позицию Фуко, что опыт – это "то, из чего ты сам выходишь изменённым" (Фуко, 1996, с. 410), то у людей с общественным сознанием нет и опыта. События их жизни никак их не меняют, как только они окультурились, оказались слитыми с культурой. Инкультурация – единственный их опыт, у них есть лишь общественный опыт, запечатанный в культурных императивах, а индивидуальный опыт не осмысляется и потому ничего не стоит.

Все эти механизмы передачи опыта путём простого заимствования у Других прекрасно работали в древности, когда повседневность казалась застывшей на месте, и жизнь разделённых тысячелетиями поколений ничем не отличалась; но в условиях же "текучей современности", когда научный прогресс и изменения экономических и социальных отношений набрали свой нереальный темп, вся эта конструкция передачи древнего опыта посыпалась, оказавшись слишком громоздкой. Принуждая в новых условиях жить по старым канонам, культура стала приносить людям страдания. Внезапно девальвированные древние ценности оказались так же полезны, как карта плоской Земли для орбитальных полётов. Этим в частности и обусловлена утрата родительского авторитета в глазах молодёжи, усилившаяся в XX веке (Поливанова и др., 2013) – дети видят, что их родители ведут себя неадекватно новым социальным условиям, и потому больше не могут выступать образцами для подражания, что и привело к ориентации молодёжи на самих себя как более адекватных носителей современных взглядов и навыков. Нынешней молодёжи оказалось куда логичнее ориентироваться на отдалённых, но современных им Других, нежели на собственных родителей, носителей ценностей уже устаревших.

Ортега-и-Гассет считал, что массы – "это те, кто плывёт по течению и лишён ориентиров" (2008, с. 48). Но это не так. Массы как раз перегружены ориентирами, без ориентиров они и шага ступить не могут, поскольку рождать собственные смыслы и прокладывать свои пути они не способны, как паркинсоник, замерший на месте. Ходить по струнке и в указанном направлении – вот призвание масс, почему они старательно и выискивают ориентиры всюду, где только можно – в священных писаниях, в кино, в Instagram популярных звёзд. В этом плане точнее высказывание Бодрийяра, считавшего массы теми, "кто ослеплён игрой символов и порабощён стереотипами" (2007, с. 192).

Можно быть хоть тысячекратно уверенным в уникальности собственного Я, но на деле нет ничего более стандартного, чем наша точка зрения и наше мнение о самих себе. Наше Я – лишь иллюзия.

И что в остатке?

"Всё, что ты знаешь – ложь" заявил однажды радикальный поэт Илья Кормильцев, а "все открытые двери ведут в тупик". Отсутствие инстинктов у человека с лихвой компенсируется перениманием культурных шаблонов и восприятием мира только через них. При этом за пределами шаблонов остаётся неувиденным миллион иных возможностей. Мы привыкли ходить по натоптанному, и это большая наша беда.

Немецкий философ XVIII века Георг Кристоф Лихтенберг говорил: "Заурядный человек всегда приспособляется к господствующему мнению и господствующей моде, он считает современное состояние вещей единственно возможным и относится ко всему пассивно. Ему не приходит в голову, что всё – от формы мебели до тончайшей гипотезы – решается в великом совете человечества, членом которого он является. Он носит обувь с тонкими подошвами, хотя острые камни мостовой и режут ему ноги; пряжки у него сдвинуты к самым пальцам и поэтому часто за всё зацепляются. Он не думает о том, что форма обуви так же зависит от него, как и от того дурака, который первым начал носить тонкие подошвы на плохой мостовой. Великий же гений всегда задаёт вопрос: а может быть, это неправильно?.. Поблагодарим же этих людей за то, что они порой хоть однажды встряхивают то, что стремится осесть" (Лихтенберг, 1964, с. 84).

"Наличие собственного взгляда – это очень серьёзное завоевание", говорит антрополог Светлана Адоньева. "Потому что, на самом деле, мы смотрим на мир не своими глазами, в этом проблема. Мы смотрим теми глазами, которые нам "вставили" по мере нашего воспитания, образования и взращивания. Эти глаза вставлены, мы ими смотрим, мы ими оцениваем, мы дальше воспроизводим ту реальность, в которую нас поместили". Таким образом сложившаяся культура снабжает нас сильно ограниченным перечнем сценариев жизни. Причём с развитием технологий в XX веке культура эта потерпела сокрушительный удар, по сути, была разрушена. Старые нормы и культурные сценарии больше неактуальны и не работают. Их воспроизведение в новых условиях не даёт былых результатов. И чтобы возникли новые сценарии, надо создать новую культуру. "Её нужно именно создать каким-то образом, её пока нет. Сейчас интересное время. Время для создания реальностей" (Адоньева, 2014).

"Теряя в кризисе мир, человеку надлежит, исходя из имеющихся у него предпосылок, вновь создать свой мир из первоначала… Он должен подойти к границе, чтобы ощутить свою трансцендентность" (Ясперс, 2008, с. 158).

Наша социальная реальность полностью нами же сконструирована, все эти "нации, общества, идеологии, замкнутые системы – ничто из этого в реальности не существует. Действительность всегда невообразимо более беспорядочна, даже если вера в их существование основана на неоспоримой общественной силе" (Грэбер, 2014, с. 37). Даже современный человек, его эмоции и психология, в значительной степени был создан глобальными культурными сдвигами XIX века. Не зря философ заметил: "человек – всего лишь недавнее изобретение, образование, которому нет и двух веков, малый холмик в поле нашего знания, и что он исчезнет, как только оно примет новую форму" (Фуко, 1994, с. 36).

Мир существенно меняется каждое столетие или даже десятилетие, нам просто сложно это признать. Человеку страшно без опоры, без веры во что-то незыблемое, он не может существовать без ориентиров, а если ориентир был утверждён совсем недавно, и человек об этом знает, у него автоматически возникает право усомниться в его действенности. Потому в условиях современных глобальных перемен люди с таким усердием и держатся за "традиционные" роли мужчины и женщины, за "традиционный" институт семьи и брака – им просто страшно, и не даёт покоя мысль: а как тогда жить, если всё это условность? Для человека нет задачи сложнее, чем генерировать собственные смыслы. Куда проще заимствовать смыслы уже существующие, созданные совсем не им и до него, и жить по их канонам, веря в их "традиционность" и даже в "естественность". "Таков порядок вещей", любит сказать человек, лишь бы избавить себя от мук рождения собственных смыслов. И его ничто не страшит больше мысли, что в действительности никакого "порядка вещей" нет вообще, а это лишь наш способ описания хаотической реальности, которую так проще воспринимать. Как говорил философ, сам себя провозглашающий порядок является только прикрытием хаоса. Потому человек готов в припадке паники держаться за любой иллюзорный порядок, даже самый жестокий и несправедливый. Ему так спокойнее.

Чтобы прожить иную жизнь, отличную от жизни других, её придётся строить. Старые ориентиры больше не работают. Их надо создавать самим, своими руками.

В наше время стало много молодёжи с волосами самых невообразимых цветов – синие, зелёные, розовые, платиновые. Настоящая радуга вокруг. Это очень радостно видеть, ведь это говорит о свободе, всё больше проникающей в головы людей. Если задуматься, ещё в не такие далёкие советские времена человека, решившего окрасить волосы в некий необщепринятый цвет, мало того что осмеяли бы, так и непременно поместили бы в некоторую условную категорию типа "панк" или "хиппи". Да даже лет десять назад, если твои волосы были глубоко чёрными и на тебе была определённая одежда, то тебя автоматически относили к категории либо "гот", либо "эмо". Сейчас же такого нет. Сейчас красить волосы в любой цвет – это норма, а потому не придумывают никаких отдельных словарных категорий для людей с самым невообразимым цветом волос. Теперь это просто человек с синими волосами. Или с зелёными. Это наводит на мысль, что особые "отличительные" термины придумываются лишь тогда, когда требуется подчеркнуть их "ненормальность", необщепринятость. Когда какая-либо социальная характеристика получает широкое распространение, отдельное название для неё исчезает.

Отношение людей к браку во второй половине XX века сильно изменилось: если в 1957 году более половины американцев назвали неженатых или незамужних людей "больными", "аморальными" или "невротиками", и только треть опрошенных воспринимала таких людей нейтрально, то уже в 1976 г. выяснилось, что негативно к одиноким людям относится только треть американцев, а половина нейтрально. Каждый седьмой опрошенный даже поддерживал тех, кто не связан узами брака. "В наши дни, когда одиноких взрослых людей стало больше, чем состоящих в браке, вопроса о том, одобряют американцы одинокий образ жизни или нет, вообще никто не задает", пишет социолог Эрик Кляйненберг (2014).

Суть в том, что образцов должно быть много, чтобы ни один не стал обязательным. Иначе будет калечащий диктат "нормы".

"С появлением альтернативного символического универсума возникает угроза, так как одним своим существованием он наглядно демонстрирует, что наш собственный универсум не столь уж неизбежен; что можно жить в этом мире без института двоюродного родства; что можно отвергать и даже насмехаться над божествами двоюродного родства – и небеса не обрушатся на нас" (Бергер, Лукман, с. 177). Именно поэтому "поведение девианта бросает вызов социальной реальности как таковой" (там же, с. 185). В знаменитых исследованиях Стэнли Милгрэма, где испытуемых вынуждали подвергать неповинных людей ударам тока, грозящих им даже смертью, 2/3 подчинялись требованиям руководителя и нажимали кнопку. Но если испытуемым доводилось увидеть, как кто-то из участников отказывался это делать, в 90% случаев они следовали его примеру. Девиант создаёт новый образец, за которым другие могут последовать.

Ну а пока же всё пространство вокруг нас наполнено древней идеологией, ею пропитаны все поры нашей культуры, она тихо нашёптывает нам наши ценности и ориентирует поведение, чтобы древние схемы воспроизводились вновь и вновь. Неосознанно воплощая эти древние сценарии, люди обречены страдать и ломать голову над "несправедливостью мира". Чтобы изменить ситуацию, надо понять, что никакой неизбежности нет, и для собственной жизни можно создавать свои сценарии, потому что никаких "правильных" или "естественных" сценариев у человека нет.

Философы подчёркивали, что знание истинных причин нашей социальной реальности помогает преодолеть её, переделать, как нам угодно. "Вот почему нет более мощного инструмента разрыва, чем реконструкция формирования: заново раскрывая конфликты и конфронтации, существовавшие в самом начале, и в то же время показывая упущенные возможности, такая реконструкция актуализирует существовавшую (или которая могла бы существовать) возможность другого пути и с помощью такой практической утопии ещё раз ставит под вопрос одну из тех многих возможностей, которая оказалась реализованной" (Бурдьё, 2007, с. 226). Понимание всей цепочки процессов, ведущих к нынешней ситуации, позволяет переделать её или же просто от неё отказаться. Или, как просто сказал Мишель Фуко, "поскольку вещи эти были сделаны, они могут – если знать, как они были сделаны, – быть и переделаны" (Фуко, 1996, с. 441).

Важно помнить главное: наш социальный мир – башня из конструктора. И каждый из нас может быть не только её деталью, но и её инженером.

П. Ю. Соболев

6 августа 2020 г. (tyfoon@inbox.ru)

Список литературы

Абраменкова В.В. Социальная психология детства: Учебное пособие. – М.: ПЕР СЭ, 2008.

Абульханова-Славская К.А. Стратегия жизни. – М.: Мысль, 1991.

Аветисян Б.А. Знание и понимание в познавательном процессе. автореферат диссертации по философии. – Краснодар: КубГАУ, 2006.

Адоньева С.Б. Дух народа и другие духи – СПб: Амфора, 2009.

Адоньева С.Б. Символический порядок. – СПб: Пропповский центр: Амфора. ТИД Амфора, 2011.

Адоньева С.Б. Об обрядах перехода, высших потребностях и реальности, которую нужно создать // Лекционный курс Мифология повседневности / Сине Фантом, 2014, №5 и №7.

Адоньева С.Б. Семья: собственность и иерархия // Журнал Сеанс, № 66, 2018.

Адоньева С.Б. Российская наука о народе: от эволюционизма к феноменологии // Традиционная культура. 2019. Т. 20. № 4, с. 159-172.

Адоньева С.Б., Олсон-Остерман Л. Материнство: интимные практики женской иерархии / "Уведи меня, дорога": сборник статей памяти Т.А. Бернштам, 2010.

Адоньева С.Б., Олсон Л. Традиция, трансгрессия, компромисс: Миры русской деревенской женщины. – М.: Новое литературное обозрение, 2016.

Александров Ю.И., Александрова Н.Л. Субъективный опыт, культура и социальные представления. – М.: Изд-во Институт психологии РАН, 2009.

Алмазова О.В. Эмоциональные связи сиблингов и привязанность к матери во взрослом возрасте // Национальный психологический журнал № 3 (11), 2013, с. 54-60.

Альтюссер Л. За Маркса. – М.: Праксис, 2006.

Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. – М.: Кучково поле, 2016.

Андреева Л.А. Процесс рехристианизации в секуляризованном российском обществе // Социологические исследования, № 8, Август 2008, с. 67-73.

Ансари А., Клиненберг Э. В активном поиске. – М.: Манн, Иванов и Фербер, 2016.

Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. – СПб.: Наука, 1993.

Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс: Универс, 1994.

Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. – М.: "Художественная литература", 1986.

Бебель А. Женщина и социализм. – М.: Госполитиздат, 1959.

Бергер П. Приглашение в социологию. – М.: Аспект-Пресс, 1996.