Бессознательное: мифы и реальность

Это и придало завоевателю веры в свои старания.

Таким образом, бессознательным Македонского была взята фраза, слышанная им в бодрствовании (или это была просто его мысль), "Тир твой" (Sa Tyros) и сжата (произведено сгущение) в одно слово "satyros", что и вылилось в образ сатира.

В свете концепции "ребёнок внутри нас" мы можем видеть на примере этого сновидения идентичный процесс, который мы наблюдаем и у детей, когда они сталкиваются с неизвестными им словами.

Корней Чуковский в своей книги заметок описывал суждения детей о явлениях, названия которых им незнакомы (Чуковский, 2001).

Маленькой девочке сказали, что у неё на наволочке ржавчина, на что она ответила "Наверное, это мне лошадка наржала".

В другом случае слово "всадник", в понимании ребёнка, означает человека, который находится ву.

Слово "лодырь" означает человека, который делает лодки.

Слово "богадельня" – место, где бога делают.

То есть мы можем видеть, как дети по причине незнания слова просто берут знакомую его часть (корень) и преобразуют в известное им слово с тем же корнем.

Можно то же самое утверждать и о сновидении Македонского – его бессознательное не знало слово "Тир". В его арсенале не было образа, который бы мог обозначить такое слово визуально. Потому в своём архиве бессознательное и нашло образ, который содержал хотя бы идентичный с "Тиром" корень – "саТир".

Ведь и ребёнку, который не знает слова "всадник" с огромной вероятностью приснится именно сад с гуляющим в нём человеком.

Из всего этого, между прочим, следует, что если и словарный запас бессознательного формируется лишь в раннем детстве, то все остальные слова, поступающие в него в дальнейшем, претерпевают изменения по той причине, что их значение ему неизвестно . А не потому, что оно намеренно искажает их суть, чтобы представить в сновидении в зашифрованном виде. То есть данное предположение наносит (уже не первый, а всего лишь очередной) удар по гипотезе Фрейда насчёт того, что сновидение именно целенаправленно искажает суть скрытого мыслительного процесса.

Исследования показывают, что при изучения нового (позднего) языка задействуется левое полушарие, где этот язык и оказывается локализован (Черниговская, 2013. С. 251-261), тогда как родной язык локализован в целом в обоих полушариях. Исходя из этого, вероятно, что знакомство с новыми словами на родном языке будет происходить по схеме изучения иностранного языка, то есть эти новые слова родного языка также будут локализоваться в левом полушарии. По этой причине все новые слова будут в бессознательном подлежать дроблению – неизвестное "портал" во сне будет изображено как морской порт алого цвета ("порт + ал") или же сгущению (неизвестное "карательный" во сне будет изображено в виде деревянного человека – "кора" + "тело", поскольку на слух "карательный" не отличается от "корательный"), то есть разбиваться в правом полушарии на те слова, что могли быть знакомы индивиду в возрасте до 10 лет.

Это говорит о том, что бессознательное в сновидении при формировании странного непонятного образа далеко не всегда производит какую-либо "кодировку", если понимать под этим некий целенаправленный процесс с целью скрыть некий тайный смысл. Но, вероятно, оно всего лишь "говорит" на известном ему языке. Просто у него нет другой возможности, потому как оно не знает многих слов, поступающих к нему после определённого возраста (когда окончательно созревает мозолистое тело и происходит окончательное функциональное разделение полушарий).

Равно так, как поступают дети.

В ранней речи детей мы также встречаем и первый прообраз сгущения, когда ребёнок комбинирует новое слово, пытаясь объединить в нём известное свойство предмета и его непривычное название. Так, в слове "мокресс" ребёнок объединяет "мокрый компресс". В слове "мазелин" объединяет "мазать вазелин".

В слове "самолётчик" ребёнок объединяет "самолёт" и "лётчик", в слове "колоток" – "колотить" и "молоток", в слове "наниткивать" объединяет "нанизывать нить", а в слове "улиционер" объединяется "улица" и "милиционер" (Лурия, 2006).

Всё это не что иное, как образцы психоаналитического сгущения, впервые проявляющиеся в поле ранней вербальной деятельности ребёнка.

Таким образом, анализ многих известных фактов о бессознательном и фактов о мышлении ребёнка с чрезвычайной настойчивостью толкает нас к мысли, что и первое, и второе – это одно и то же. Одно явление, попросту имеющее два названия.

В известных пределах бессознательное – это понятийный аппарат ребёнка в чистом виде.

Ребёнок, сформировавшийся в нас когда-то, никуда не исчезает, а остаётся навсегда в глубинах нашей психики. И детские потребности никуда не исчезают, но лишь обрастают социальными установками разных сортов и сложностей, вследствие чего они претерпевают изменения, перенаправляются в другие русла деятельности, но эти изменения лишь кажущиеся, лишь внешние, суть же их остаётся прежней.

Впервые о концепции "ребёнок внутри нас" я задумался тогда, когда решил вырваться из оков собственной стеснительности и нерешительности и начал активно общаться с людьми (было это ещё классе в девятом школы). Множество встреч с самым разным контингентом, шутки, смех, серьёзные разговоры – так получилось, что с детства у меня была неплохо развита наблюдательность. А тут она как-то сама невольно была направлена на людей – внимательно смотрел на движения своих собеседников, на манеру речи, её экспрессию и мимику лица. Иными словами, сканировал их по самым разным параметрам в одну секунду времени.

Изначально вся эта затея преследовала собой одну единственную цель – в каждом отдельном случае выяснить, как проходит мой контакт с человеком. Расслабился ли собеседник, верит ли мне, располагаю ли я его к себе (думаю, данная цель станет особенно понятна, когда скажу, что почти все эти встречи происходили с женской половиной, с которой до этого в своей жизни я общался очень вскользь, поверхностно, а потом решил наверстать упущенное). Так я стал приглядываться к невербальным способам передачи информации. Постепенно научался определять что-либо по улыбке, по интонации голоса, расположению рук относительно тела и прочему вороху деталей.

Со временем всё это действительно стало сообщать мне гораздо больше, чем можно передать словами. Очень быстро я начал улавливать некие общие характерные признаки того или иного эмоционального состояния собеседника. Я научился без труда определять, как ко мне относится конкретно взятый человек.

Но на этом всё не остановилось. Во многих случаях так получалось, что отношение людей ко мне становилось чрезвычайно доверительным, что естественным образом сказывалось и на содержании разговоров – очень часто люди принимались рассказывать о своей жизни такие вещи, которые не рассказывали даже своим повседневным друзьям. Открывали мне душу. Они сами потом в этом признавались.

Дальше я вдруг стал прослеживать определённые параллели между рассказами людей об их жизни (и в особенности о периоде их детства) и их поведением в настоящем, зрелом возрасте. В какой-то период я вдруг стал понимать, что вот этот элемент в поведении собеседника очень логично связан с конкретным событием из его детства – обычно это было то или иное отношение к нему со стороны его родителей.

Дальше – больше.

Общаясь с всё новыми людьми, я вдруг словно научился видеть в манерах каждого из них, во всей совокупности элементов его поведения его собственное детство. Научился видеть его родителей, его отношение к ним и их отношение к нему.

Это нелегко описать словами, но всё начало происходить именно так – общаешься с человеком, оцениваешь всю его жестикуляцию, микромимику, движения глаз, смех, в итоге сразу возникает картина его семьи, его детства.

Кто-то, возможно, поймёт меня, но вероятнее всего, это будет трудно.

Скажу лишь, что отчётливее всего "детство" человека видно, когда он вдруг начинает нервничать, раздражаться или же просто обижаться (в случае обид "детство" всплывает в наиболее чётком виде). Вот именно в этот момент, если обращать внимание на все его реплики (их содержание, их экспрессию), на неконтролируемые движения, на гримасы злости или обиды – то отчётливо видишь, как всё это он проделывал в детстве, и как тогда это всё формировалось, в каких условиях, под каким воздействием со стороны родителей.

В такие моменты человек словно обнажается – перед тобой возникает самый отчётливый образ настоящего ребёнка. Ребёнка, облачённого в тело взрослого человека, но в душе навсегда так и остающегося ребёнком. И тогда ты видишь всё его детство – как на ладони. Видишь его душу. Видишь его детские потребности, которые так и не были удовлетворены. Видишь его надежды в отношении родителей, которые так и остались проигнорированными. Видишь его детские обиды, видишь то, чем он пытался привлекать родительское внимание, которые были слишком заняты, чтобы заметить самое важное существо в своей жизни. Видишь будто бы конкретные моменты его детства многолетней давности, которые он и сам, вероятно, уже не помнит.

В этот момент ты словно выхватываешь возникший образ ребёнка из ненужной наносной пелены социальных установок взрослого человека, выхватываешь и удерживаешь в руках перед глазами. С этого момента ты всегда и точно будешь знать, какой подход нужен к этому конкретному человеку, будешь знать, как сделать так, чтобы расположить его к себе, каким именно образом заставить улыбаться или грустить.

В тот момент, когда ты нащупал "ребёнка" в человеке, ты уже никогда его не упустишь. И что самое интересное, что бы он дальше ни сделал, как бы больно ни сделал тебе, а ты не сможешь никогда уже злиться на него так, как злился бы, если бы воспринимал его исключительно как взрослого.

Вот уже несколько лет как при знакомстве с новым человеком я жму ему руку, говорю с ним, отпускаю шутки, улыбаюсь, порой делаю неуклюжий вид, порой серьёзный, но сам же автоматически считываю его ответные реакции.

Моё внимание начеку, даже если человеку кажется, что я смотрю в другую сторону.

Я ищу в нём "ребёнка".

Со временем это стало настолько простым занятием, что можно сравнить его с входом в комнату, заполненной воздушными шарами. Я иду по ней и лёгкими движениями рук отбиваю эти шарики в стороны – это не то, это не то, всё наносное, неестественное, слишком социализированное, слишком "взрослое", слишком недостоверное, вот один образ, которому хочет соответствовать, вот другой, третий… И вдруг – бац! – за пеленой шариков я вижу его… Маленький, беззащитный, обычно грустный, жаждущий простой человеческой любви, которой ему так не хватало в детстве.

Ему может быть тридцать лет. Может быть сорок и пятьдесят…

Всё это не имеет значения – поскольку ребёнок он и есть ребёнок. Он навсегда.

Возможно, я зря здесь пишу такие сентенции. Действительно очень сомневаюсь, что меня поймут многие. Но даже если не многие, то хоть кто-то – это уже хорошо.

Стараюсь излагать всё максимально доступно, образно – чтобы шло прямиком в правое полушарие, которое со всем справится само.

В общем, как бы там ни было, а в своё время я понял, что не существует взрослых людей. Существуют лишь паспортные данные, которые откровенно врут. Мне удалось рассмотреть, что ребёнок остаётся в каждом человеке. С кем бы я ни общался, а всегда нащупывал его – с его детскими фантазиями, с его детскими устремлениями, с его детскими радостями и обидами…

Именно так возникла в моей голове концепция "ребёнка внутри нас". Но я мог излагать её лишь в пределах образных выражений, а когда речь заходила о более-менее научном обосновании, то мне приходилось откровенно топтаться на месте. У меня не было ничего, кроме моих ощущений. К тому же я нащупал в людях лишь аффективную сторону "ребёнка", его эмоционально-волевую составляющую – тогда я и подумать не мог, что однажды удастся собрать факты, указывающие на то, что даже типы мышления, формирующиеся в детстве, навсегда остаются в психике взрослого человека. Не только эмоциональная сторона ребёнка остаётся, но даже и его мышление – синкретическое, нелепое, абсурдное.

Первое подтверждение своему убеждению, что "ребёнок" в нас остаётся, я нашёл в одной из статей об экспериментах Газзаниги. На тот момент мной уже неоднократно был прочитан целый ворох работ об опытах с пациентами, перенёсшими комиссуротомию. Но во всех этих работах раскрывалась лишь суть особенностей восприятия каждого полушария, не больше. Передо мной обычно был всего лишь разрезанный надвое мозг взрослого человека. Но вот однажды попадается статья, где я впервые встречаю описание очередного эксперимента Газзаниги – тот самый эксперимент с 16-летним юношей Полом.

Когда я прочёл, как сознательно парень ответил, что хочет быть чертёжником, а бессознательно левой рукой выложил слово "автогонщик", я просто обомлел.

Я готов был тыкать пальцем в текст и вновь и вновь твердить с восторгом "Вот он, ребёнок! Вот он!".

Подробнее изучив данные об экспериментах над людьми с рассечённым мозгом, не составило труда найти и другие подтверждения эмоционально-волевой составляющей ребёнка в реакциях правого полушария. В частности тот известный случай, когда один из пациентов доктора Сперри в будничный день по какому-то поводу повздорил со своей женой, и его левая рука ("детское" правое полушарие) принялась атаковать женщину. Правой же рукой ("социализированным" левым полушарием) мужчина вынужден был защищать жену от своей же левой руки (от "ребёнка" в себе).

Правое полушарие ведёт себя непосредственно, без оков сложных социальных установок – как и подобает эмоциональному ребёнку.

Грубо обобщая, можно сказать, что левое полушарие руководствуется принципом "НАДО", а правое – "ХОЧУ".

Это всё было очень хорошим подспорьем в моём предположении, что ребёнок в психике человека с годами никуда не исчезает, а остаётся в её глубинах прочно и навсегда. Но тогда я и не ожидал, что в итоге удастся обнаружить даже более важные свидетельства – тот факт, что правое полушарие и бессознательное обладают теми самыми способами мышления, которые когда-то были свойственны ребёнку. Это оказалось даже более важной опорой для изначальных предположений.

Именно изучение работ психоаналитиков об особенностях мышления бессознательного и сравнение их с работами Пиаже и Выготского об особенностях мышления детей дало мне в руки весь карт-бланш, который я и вывалил в данной работе.

В пользу гипотезы о "ребёнке внутри нас" говорят и интересные данные современной психофизиологии. В первую очередь это результаты исследований с позиций системной психофизиологии – самого прогрессивного направления в этой науке, основанного в прошлом веке Анохиным П. К. и углублённого Швырковым В. Б. Для психофизиологов уже не является секретом, что формирование нового опыта не переспециализирует (не меняет коренным образом) сформировавшиеся прежде нейронные системы, но как бы фиксируется поверх них, дополняет, наслаивается. То есть, не происходит "перепрограммирования" всего имеющегося опыта в связи с поступлением нового, а скорее осуществляется наслоение более нового усвоенного поведения поверх старого, которое также продолжает действовать. Они продолжают действовать вместе, наряду друг с другом – новый усвоенный опыт со старым.

"В экспериментах с регистрацией активности нейронов, специализированных относительно систем разного "возраста", обнаружено, что осуществление поведения обеспечивается не только посредством реализации новых систем, сформированных при обучении актам, которые составляют это поведение, но и посредством одновременной реализации множества более старых систем, сформированных на предыдущих этапах индивидуального развития" (Александров, 2014. С. 287).

"Иначе говоря, реализация поведения есть реализацияистории формирования поведения, т.е. множества систем, каждая из которых фиксирует этап становления данного поведения", резюмирует Александров Ю. И.

Всё это совершенно ожидаемо указывает на то, что поведение взрослой особи непосредственно несёт на себе и отпечаток самых ранних стадий его развития – то есть поведения, выработанного в детстве. Данные психофизиологии прямо об этом говорят.

(Здесь стоит оговориться, что под воздействием нового опыта старые мозговые системы также могут меняться, но, видимо, очень медленно и незначительно. Как подчёркивает всё тот же Юрий Иосифович Александров, нейроны, формирующиеся для обслуживания нового поведения, в филогенетически древних (подкорковых) структурах представлены "в меньшей степени или совсем отсутствуют " (Александров, 2014. С. 303). То есть, видимо, возможность "перезаписи" даже самых ранних функциональных систем существует, но этот процесс представляется очень сложным. Вероятно, для этого требуется кардинальная перестройка среды существования и на длительный срок

Важно понять, что разные мозговые зоны развиваются последовательно и, значит, каждая из зон созревает несинхронно с другими. Первоначально мозговые зоны формируются снизу вверх (от ствола к коре), затем развивается правое полушарие, а уже затем левое (Семенович, 2010. С. 376). Лобные доли формируются последними и, в принципе, продолжают развитие всю жизнь (в зависимости от жизненной активности индивида) (Там же. С.180).

Каждая последующая зона оказывает тормозящее влияние на все предыдущие (Худ, 2015), то есть контролирует их работу, что и можно свести к метафоре "взрослого", контролирующего "ребёнка" – того самого ребёнка, что навсегда остаётся в нас и по возможности себя проявляет, как правило, всегда действуя "фоном" всему нашему поведению.

Всё описанное выше и есть тот самый момент, который каждый из нас может разглядеть в общении с другим человеком, если имеется мало-мальски развитая наблюдательность. Это именно то, что мне и удалось когда-то ощутить в общении с другими. Но дело ещё и в том, что в своих "ощущениях" я интуитивно (тогда это было именно интуитивно, а осознал я это лишь позже) использовал метод обратной реконструкции – именно так это можно назвать. Если исходить из того, что всякое поведение формируется как ответ на специфическое воздействие среды (для человека это в первую очередь специфика всех социальных контактов, для ребёнка это отношения с родителями), то выработанное когда-либо поведение с той или иной степенью вероятности указывает на то, что в определённый период жизни ребёнка имелась именно такая-то стимульная ситуация. То есть были вот именно такие-то отношения с родителями, в ходе которых и выработалось именно такое поведение ребёнка, что и проявляется во многих поведенческих актах уже взрослого человека.

В ряде случаев даже удавалось разложить по полочкам, с каким именно из родителей (какого пола) какие отношения были у человека – с матерью такие-то, а с отцом такие-то. Это на самом деле очень нелегко, откровенно сложно, очень много подводных камней, но порой оказывается возможным. И особенно интересно бывает тогда, когда начинаешь в увлечениях человека, в его деятельности разглядывать специфику его отношений с родителями. Вот это действительно интересно. След родителей есть везде, на всякой деятельности, которую осуществляет "ребёнок" (читай: взрослый человек). Надо только уметь этот след разглядеть. А разглядеть его возможно именно благодаря тому, что "ребёнок" в нас остаётся. Никуда не исчезает. Он навсегда с нами. В каждом из нас.

Необходимо заметить, что, в свете всего выше изложенного, бессознательное человека видится чем-то весьма определённым, конкретным – никакой мистики, никакого трансцендента, который придавали этому явлению многие психоаналитики прошлого. В особенности этим был славен Юнг, который видел в бессознательном мост к опыту прошлых поколений, переправу в безграничные пределы космоса или даже связь с богом. Юнг наделял бессознательное такими загадочными и необъяснимыми свойствами, что было совсем неудивительно, как в итоге ворохом своей беллетристики на эту тему он скорее нагнал непроглядного тумана, нежели внёс хоть какую-то ясность. Сын церковника, что уж поделать…

Мандала как архетипический символ человеческого совершенства…

Персона, тень, анима и анимус…

Стремление оплодотворить мать, чтобы породить свою идентичность…

Ох, господи… И как такое можно принимать всерьёз? Уж лучше читать советские газеты по утрам…

В бессознательном нет ничего присущего до какого бы то ни было опыта. В бессознательном нет никаких врождённых, генетически передающихся из поколение в поколение символов и структур. Даже предполагать такое – смешно.

Всё много проще. Не надо искать загадок там, где их нет.

Мы можем относительно чётко сказать, что присуще бессознательному, а что нет, и можем сказать, откуда то или иное его свойство берёт своё начало. Потому что всё в человеке берёт своё начало из его индивидуального опытаиз детства

Всё можно разложить по полочкам без малейшего мистицизма.