Открывашка и пробой

– Ты – не виноват, Андрей, – изобразил он почти человечную улыбку. – С «открывашками» такое случается – только в этом Центре тридцать восемь задокументированных случаев, очень похожих на твой – «бахнул» на всю катушку, и половина мозгов сгорела, – хмыкнул. – Радуйся, что органических повреждений не получил. Может и найдется еще родня твоя – жизнь длинная. И память вернется нормальная, а не фантазии про телефон из одного экрана. Шизофрении у тебя тоже нет – нормальный, разумный пацан. И пристроим мы тебя в приемную семью, на год. Вот тебе, кстати, приписное, – вынул из ящика стола книжечку синюю. – Не теряй, в день восемнадцатилетия в военкомат как штык чтоб нарисовался, понял? У нас без уважительной причины не служить нельзя – за это пять лет тюрьмы, а в тюрьме – плохо. Понял? – придавил взглядом, подчеркнув серьезность сказанного.

– Понял, – уныло кивнул я.

Придется пять лет в армии казенные сапоги стаптывать.

– Вот оно, новое поколение, – расстроился от моей реакции лейтенант. – Нихрена Родину защищать учиться не хочет. Ничего, ты просто молодой, – тут же простил. – Вот срочную отслужишь, потом возвращаться не захочешь, контракт подпишешь. Чего тебе на «гражданке» делать, если ты, считай, обнулился? А там – настоящая мужская работа с перспективами. Но это только если не дурачок, а ты же не дурачок? Вон коэффициент интеллекта какой насчитали, – потыкал пальцем в папку. – У меня, скрывать не стану, поменьше, так что перспективы у тебя есть, – он поднялся со стула и протянул мне руку, снабдив рукопожатие улыбкой и советом. – Выбирай службу по контракту, Андрей, Родина тебя не забудет!

– А… – попытался спросить я.

– Сейчас опекун твой приедет, можешь тут подождать, – перебил он, направляясь к двери.

– Спасибо, – от всей души поблагодарил я.

– Насиделся в камере-то? – сочувственно спросил лейтенант.

– Насиделся, – поморщился я.

– Больше не попадайся, – гоготнул он и закрыл за собой дверь.

Давящее ощущение неизвестности впервые после момента «попадания» пропало, избавившаяся от гнёта душа взлетела к потолку, по всему телу пробежали приятные мурашки. Меня не будут держать в лаборатории до конца моих дней! Меня не разберут на кусочки, силясь постичь природу «попадания»! На меня вообще всем, кроме военкомата, плевать! Армия? Нет, на контракт я не хочу, а срочную пять лет потерпеть будет даже полезно – сейчас в приемной семье поживу, чуть освоюсь в этом мире, а потом вообще, считай, в тренировочный лагерь, где знания о мире будут вдалбливать по уставу. Демобилизуюсь и пойду работать, параллельно получая заочное образование. А дальше – по старому плану, в деревенскую школу! Хуже, чем в моей реальности – пять лет жизни выпадает – но все еще вполне рабочая стратегия.

Мама…

Настроение полетело в помойку – даже не представляю, насколько им с сестрой сейчас плохо. К черту – мне-то явно хуже: они хотя бы в своем мире, они могут друг друга поддержать, а я – приемный ребенок в чужом мире. И мне что, почти год болтаться без дела? А мне хоть какую-то бумажку о том, что я вообще-то одиннадцать классов на медаль закончил, дадут? Я же сейчас по документам вообще неграмотный!

Дверь открылась без предварительного стука – невежливо вообще-то! – и в кабинет зашла одетая в ярко-оранжевое, расписанное подсолнухами, закрытого фасона платье, повязавшая на голову белую косынку, седая, очень старая бабушка. Долгая жизнь оставила на ее лице «грустные» мимические морщины, но в противовес им на щеках пролегли следы доброй улыбки. Улыбается бабушка и сейчас, глядя на меня снизу-вверх – немножко сутулится – сохранившими живой блеск, явно не нуждающимися в очках, светло-зелеными глазами.

– Здравствуйте, – поздоровался я первым.

– Здравствуй, Андрюша, – выцветшим от времени голосом откликнулась она. – Я опекунша твоя, Зинаида Матвеевна.

– Извините, что так вышло, – покаялся я.

– Что ты, глупый! – улыбнулась она еще шире. – Я старая, мне помощник нужен – вот ты и сгодишься! А я тебя кормить-поить и в меру сил одевать буду, договорились?

– Договорились, – кивнул я. – А вы не знаете, мне аттестат дадут?

– Тю, так вот же, дали уже, – она залезла в потертую, тканевую сумочку и достала оттуда набор документов. – Аттестат, ИНН, страховое, – перечислила. – Приписное и паспорт тебе отдали?

– Отдали, – подтвердил я.

– На вот, – она вручила мне перечисленное и добавила кожаную папку с молнией. – Документы пусть у тебя будут – учись ответственности, в нашей стране все бумажки важные, неважных чай печатать не станут.

– Спасибо, постараюсь не терять, – упаковав документы в папку, я сразу ощутил себя увереннее – теперь не непонятно кто, а полноценный гражданин!

В аттестате четверки и пятерки. Два дня назад я пять часов подряд решал тесты по всей школьной программе в кучу. Видимо, результата хватило на вот это. Очень удобный «экстерн» получился. Ладно, с такими оценками на заочное после армии точно возьмут, а значит все хорошо.

– Идем, – бабушка взяла меня за руку и прокомментировала мой «больничный» наряд. – На вахте тебе одежду отдадут – пронести не разрешили. Тапочки я купила. Остальное дома найдется – у меня сын взрослый, после него кое-что осталось, сгодится тебе на первое время.

Походим в обносках, чего уж теперь. Бабушка, похоже, из «божьих одуванчиков», и это гораздо лучше наполненного настоящими беспризорниками детдома.

Мы вышли в увешанный плакатами гражданской обороны (в случае образования пробоя в пространстве немедленно эвакуируйтесь!) коридор, прошлись по нему до лестницы, спустились вниз и попали в фойе – последний раз я видел его, когда меня сюда привезли. Вахтер в виде лысого деда в толстых очках выдал мне бело-розовые полосатые «семейники», белую футболку, синие – не джинсовые, типа-спортивные – штаны и носки. Все чистое и выглаженное. Бабушка указала на черные резиновые шлёпки – обещанные тапочки. Подхватив все это, я спрятался под лестничным пролетом – тут широкая колонна – и переоделся под ехидное вахтерское «смотри какой, стесняется!». Вахтеру я снятое с себя казенное и отдал.

– Все? – уточнила Зинаида Матвеевна.

– Все! – кивнул я. – Давайте я вашу сумку понесу?

– Такая ноша не тянет, – отмахнулась она.

Обидно – не доверяет что ли?

– Идем, а то на электричку опоздаем, – поторопила она меня и неожиданно бодрым шагом направилась к выходу.

Я пошел за ней и немного залип на крыльце – какое хорошее, пронзительно-синее, безоблачное небо! Как ярко светит давно не виденное солнце! Как приятно чувствовать на лице его лучи и теплый, пахнущий землей, автомобильным выхлопом, теплым асфальтом – словом, городом! – ветерок.

– Засиделся в Центре-то, – догадалась бабушка, взяла меня за руку и потащила к воротам. – Ниче, в деревне надышишься.

– В деревне?

– Поселок Липки, – кивнула она. – Я там всю жизнь прожила, а тебе на год сгодится.

И я шестнадцать лет в Липках жил – в другом мире. К черту, мне нужно взять себя в руки и сконцентрироваться на происходящем здесь и сейчас. Мечты о возвращении – это просто мечты, а реальность с ними редко сочетается. Придется учиться жить в новом мире, и сожаления и депрессия мне здесь не помощники, а значит – пошли вон из моей головы! Прости, мама, прости, Таня, но, если я не научусь здесь жить, значит никогда не найду способа попасть домой. Не переживайте сильно, мы обязательно встретимся!

* * *

За окнами электрички сначала проносился город, потом – немного частных домиков очень пожилого вида, и с тех пор снаружи поселился лес, иногда перемежаемый перронами. У одного из таких (остановка «Родники») мы сейчас и стоим. Наша остановка – следующая. Из окна видно, как из вагонов выбираются пенсионеры и маленькие дети. Первые – с сумками на колесиках, рюкзаками и пакетами. Дети по большей части налегке. Дачники – от перрона на очищенный от деревьев холм ведет утоптанная тропинка, а на самом холме расположились домики с участками. Так себе – ни одного коттеджа, в основном корявенький «самострой» из всего, что под руку попалось. Вон та будка – «домом» это назвать язык не поворачивается – целиком из деревянных обшарпанных дверей сколочена. Линий электропередач я не вижу – нет в поселке света, но и ездят сюда не развлекаться, а на огород.

Всю дорогу бабушка Зина (разрешила себя так называть) рассказывала о своем житье-бытье: живет в деревне, есть огород и участок за поселком, типа поле – на нем картошка растет. Водопровода в доме нет, но есть колодец во дворе. Носить воду теперь моя обязанность. Электричество есть, и даже телевизор – черно-белый, новости смотреть, как говорит моя опекун, «сгодится». Еще из обязанностей у меня полный комплекс садово-огородных деревенских работ. Скот у бабушки имеется: корова и четыре поросенка. Одного из них мы «ближе к зиме забьем, на мясо». Отец учил, справлюсь.

– Внучке моей шестнадцать лет, – продолжила она рассказ под шипение закрывающихся дверей. – Валей зовут, Валентиной. Она… – бабушка запнулась. – …Оборотень.

Ничего себе!

– А почему она не в Центре? – спросил я.

– Так Центр это для других «открывашек», – ответила она. – Толкачей, целителей и прочих. Оборотни по-другому к войне готовятся, общиной.

«Стаей» – скаламбурил я у себя в голове, и перед глазами встал двухметровое лохмато-зубастое чудовище из учебного фильма. Интересно, а девочка пятнадцати лет в такую же громадину превращается?

– У нас, – не без гордости добавила она. – Самая большая община в Сибири. В каждой семье по оборотню, а то и по два.

– А вы тоже? – спросил я.

– Я-то нет, – разулыбалась она. – А вот сын – да, оборотень. У нас тут окно открылось шесть лет назад, вот его с дочкой и задело. Он через час обернулся, Валюша – следом за ним. Невестка мою жуки убили, Настеньку, – улыбка погрустнела. – Красивая была баба, рукастая, – улыбка исчезла совсем. – Антошка мой выл, места себе от горя не находил. В армию пошел, тварей этих бить. Их в Скандинавию переправили, так он там и остался, чтобы зацепиться, да нас потом забрать. Там хоть и опасно, но лучше – там все свои. Деньги нам присылает.

– Следующая станция – «Липки», – проинформировал нас динамик.

– А почему еще не забрал?