Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы

88

Это подтверждается и данными финских архивов, в частности, Военного архива (см. в письме М. Янзена Н. Малышевой и А. Войкову от 29 августа 2003 г.).

89

Существенно все же заметить, что такого рода передачи касались не только евреев, но и других военнопленных. Общее количество переданных составляло около 2958 чел. (см.: Spiegel. 24.11.2003. № 48).

90

Первая партия состояла из 7 человек, при этом известны имена трех из них: это парикмахер и «агитатор» Залман Кузнецов, преподаватель марксизма-ленинизма и полковой комиссар Александр Малкис и др., портной и «агитатор» Хаим Ошерович Лев.

91

См. ниже в настоящем издании в новелле об A.C. Вигдорове, чей «случай» оказался на удивление хорошо задокументированным.

Арон Шнеер, Павел Полян

Голоса жертв (Об этой книге)

1. Императив полной правды

Плен – неотъемлемая часть любой войны. Плен – это трагедия человека, лишенного свободы, подвергаемого унижению. Однако трагедия советских военнопленных во Второй мировой войне не имеет аналогов в военной истории. По отношению к ним нацистская Германия проводила геноцид.

Это книга незатухающей боли и Памяти. Настоящими авторами этой книги являются те, кто победил смерть в нацистском плену, а затем пережил унижения и дискриминацию в советских лагерях, кто вынужден был молчать долгие десятилетия, так как государство, солдатами которого они были, не нуждалось в их шокирующе неудобной для советской системы правде.

И вот – бывшие пленные рассказывают о себе, о своих товарищах и своих спасителях, о предателях и об убийцах. Рассказывают о том, как это было на самом деле. Их голоса и их судьбы, явленные в воспоминаниях, письмах и интервью, собранных в этой книге, приблизят нас к пониманию и их личной трагедии, и трагедии всей войны, того горя и тех испытаний, через которые им пришлось пройти.

Среди миллионов советских красноармейцев, попавших в плен, были и десятки тысяч евреев. Их судьба была еще более жестокой и горькой, чем судьба их товарищей по плену.

Печать еврейства на их лицах была их смертным приговором. Спасение виделось им только в побеге, но в действительности лишь немногие евреи, совершившие побег из лагеря, могли надеяться на спасение. Источники красноречиво свидетельствуют о самом активном сотрудничестве местного населения с новой властью. В документах сообщается, что «…крестьяне доносят старостам и немецкой комендатуре о появлении незнакомого человека на дороге или в селе» (Архив Яд Вашем. М-37/569. Л. 25). Однако если подобное поведение крестьян касалось вообще всех чужаков, появлявшихся в том или ином месте, то на евреев велась настоящая охота, повсеместная и ожесточенная.

Исай Яковлевич Подольский, скрывавшийся под именем Анатолия Тросницкого, – это имя осталось с ним на всю его жизнь, – в письме из США рассказывает о том, что при выходе из окружения он две недели прожил в одной крестьянской семье. Он задает себе вопрос: «А если бы знали, что я еврей, помогли бы?» И сам отвечает: «Я думаю, что нет. И вот почему. Ночью, когда я лежал на печи, в хату зашел еще один окруженец, явный еврей по внешности. Парень был контужен, хватался руками за голову и нечленораздельно мычал. Я слышал, как хозяин сказал жене: „Той на пичи наш хлопец, а цей жид. Накорми его и пусть идет с богом“. И парня выпроводили на верную гибель. Моя нетипичная внешность помогла мне» (Архив Яд Вашем. Отдел Праведников мира. Д. 8917).

Местные полицаи и жители сел и городов вылавливали, предавали и передавали немцам, а нередко и сами убивали евреев-окруженцев или бежавших из плена евреев-солдат. Но, конечно, были и местные жители, которые, рискуя собственной жизнью, евреям помогали.

Отношение к евреям стало пробным камнем на человечность и порядочность. Причем эти категории по-разному понимались даже в одной семье.

Яков Полищук рассказывает, как всю зиму 1941 г. в селе Зазымнем укрывала его простая украинская женщина баба Акулина: «Я помогал ей по хозяйству. Сын ее Прокоп в селе был полицаем. Он частенько наведывался к матери: „Жидочка ховаешь, прийде и на него час“. И однажды она сказала мне: „Тоби треба уходиты, вин знае, кто ты“» (Шнеер II: 243–244).

Замечательный русский поэт Семен Липкин, во время войны военный корреспондент, не был в плену, но в окружении был. На войне он – с первых ее дней: Кронштадт, Ленинград, Дон

. На Дону и попал в окружение. Группку из 8-10 человек выводил Липкин: выбирались, проходя по казачьим станицам. Плен миновал поэта, но смертный еврейский страх – нет:

«Было страшно, мне особенно. Я сделал себе удостоверение с армянской фамилией Шахдинарьянц. Это был мой школьный учитель химии, с такой фамилией. Вошли в станицу, зашли в хату… Хозяин хаты говорит мне: „Сдается мэни, шо вы з жидив“. – „Нет, я армянин“. – „Вот прийде жинка, вона скажэ“. Пришла хозяйка. И пока она смотрела на меня, двумя руками приподнимая свои груди, у меня внутри все дрожало. И она сказала: „Вирменин!“…» (семейный архив С.И. Липкина; см.: Нерлер 2003: 32).

Однако находились и те, кто, рискуя собственной жизнью, помогал бежавшим евреям-военнопленным.

В спасении Семена Сотникова, попавшего в плен в 1941 г. и бежавшего из Симферопольского лагеря, приняли участие несколько семей: Малышко, Рублевых, Руденко и их дети. Его скрывали в погребе, а затем в течение двух лет в деревне Кактагай неподалеку от Симферополя (Карточка спасенного. 2 января 2002 г. Предоставлена в отдел Праведников мира Благотворительным еврейским центром «Хесед Шимон»).

За оказание помощи военнопленным немецкие власти расправлялись с населением. Так, в местной газете г. Проскурова «Украинский голос» 25 октября 1942 г. было опубликовано сообщение: «21 октября 1942 г. перед немецким судом в Проскурове за поддержку бежавшего военнопленного были осуждены украинки: 1. Надя Галас, рождения 1907 г. – к смерти; 2. Вера Соловей, рождения 1909 г. – к смерти; 3. Мотя Заяц, рождения 1912 г. – к 5 годам тяжелой тюрьмы. Все три жительницы села Печески, Проскуровского района. Вышеупомянутые лица дали убежавшему военнопленному приют на ночь, накормили его и снабдили документами и одеждой, не сообщив об этом никому. Приговор приведен в исполнение 22 октября 1942 г. Знайте, что поддержка неизвестных лиц тяжело преследуется» (Архив Яд Вашем. М-37/1200. Л. 20–21).

Почему же, несмотря на угрозы смерти, находились люди, помогавшие бежавшим военнопленным?

Причины и мотивы помощи военнопленным вообще и евреям-военнопленным в частности на оккупированной территории были различными.

У многих, оказывавших помощь военнопленным, сыновья, мужья, родственники служили в Красной Армии. Ведь и они могли оказаться в подобном положении – бежать из плена, скрываться, и спасители верили, что и их близким кто-то так же поможет.

Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и идеологические мотивы: патриотизм, ненависть к оккупантам, участие в движении сопротивления. Однако чаще не идеология, а человеческое сострадание, неподвластные никакому научному анализу доброта и порядочность руководили спасителями.

Помощь оказывалась как совершенно чужими людьми, так и близкими, знакомыми, если скрывавшиеся приходили в родные места. Нередко приют беглецам оказывали женщины, оставшиеся без мужей, ушедших на фронт. Таких приймаков в селах так и называли «зятья», «зятьки». Неоднократно спасала евреев-военнопленных и всепобеждающая сила любви, не знающая национальных предрассудков. Любви таких, как Тамара Баранцева, Неонила Чистюхина и других, чьих имен и фамилий мы, к сожалению, никогда не узнаем.

Тех, кто спасал, было много, – но в сотни раз больше было тех, кто если и не убивал сам, то предавал, обрекая на смерть.

Лишь незначительному числу евреев-военнопленных после побега удалось либо найти убежище, либо добраться до партизанских отрядов, либо, перейдя линию фронта, после трудных проверок вернуться в армию.

После окончания войны судьбы многих бывших советских военнопленных сложились трагически. Освобожденных из плена – даже тех, кто сохранил в плену честь и достоинство, кто не изменил присяге, – вместо торжественной встречи, наград и компенсации за физический и моральный ущерб, как это было во многих западных странах, ожидали лагеря, недоверие и клеймо предателя на многие годы.

И о том, как сложилась их жизнь после освобождения, читатель узнает из их рассказов в этой книге.

Даже когда бывшие военнопленные в 1956 г. после XX съезда КПСС получили возможность публиковать свои воспоминания, они не могли сказать всей правды. Цензура строго следила за тем, чтобы авторы воспоминаний следовали законам советской идеологии и писали лишь о героическом поведении и сопротивлении советских военнопленных в плену.

Для воспоминаний, да и для всей художественной литературы советского периода, рассказывающей о плене, характерно, как говорил Варлам Шаламов, «обязательно изобразить „устоявших“». По его же словам, «это тоже вид растления духовного» (цит. по: Шрейдер 1993:216). «Все, что идет с недомолвками, в обход, в обман – приносило, приносит и принесет только вред», – писал Варлам Шаламов в письме Александру Солженицыну в ноябре 1962 г. (Там же, 205).

В работе над книгой мы руководствовались этими словами.

2. Источники к теме

Научная и мемуарная литература, специально посвященная отношению Рейха к взятым вермахтом в плен военнослужащим-евреям – гражданам различных стран из антигитлеровской коалиции не слишком обширна.

Применительно к советским военнопленным-евреям основополагающей, бесспорно, является статья Шмуэля Краковского «Судьба еврейских военнопленных советской и польской армий», опиравшаяся, помимо литературных, также и на архивные источники, главным образом, американские, польские и немецкие (материалы процессов над нацистскими преступниками) (Krakowski 1992).

Большинство крупнейших американских исследователей Холокоста или продефилировали мимо этой темы, или, как Рауль Хильберг, уделили ей непропорционально малое внимание, ограничиваясь несколькими случайно подобранными фактами и необычайно общими рассуждениями (см., например: Hil-berg 1999: 352–357; это какая-нибудь четверть процента от объема его капитального труда!).

Весьма скромную роль играла эта проблематика и в исследованиях немецких историков. В основном они соприкасались с ней, рассматривая предысторию и историю таких важнейших предвоенных приказов Гитлера, как приказ «Барбаросса» от 13 мая и «Приказ о комиссарах» от 16 июня 1941 г.

Точно так же на периферии исследовательского интереса оказалась эта тема и в СССР. Даже в «Черной книге», составленной В. Гроссманом и И. Эренбургом еще в годы войны, но впервые вышедшей на русском языке только в 1980 г. (Черная книга 1980: 437–442), трагедия евреев-военнопленных представлена фактически всего лишь двумя очерками – свидетельствами М. Шейнмана и В. Резниченко (Резниченко 1993; Шейнман 1993). Несколько беглых или косвенных свидетельств как бы наудачу появлялись в 1950-1970-х гг. (Голубков 1958; Голубков 1963; Бондарец 1960; Воронин 1970; Барвинок, Евселенский, Пустовойт 1979 и др.). Часть этих материалов была собрана воедино и републикована в сборнике «Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941–1944)», выпущенном в Иерусалиме в 1991 г. (Уничтожение евреев 1991).

В то же время весьма любопытно и, разумеется, не случайно, что в книге И.А. Дугаса и Ф.Я. Черона «Вычеркнутые из памяти. Советские военнопленные между Гитлером и Сталиным», написанной представителями «второй эмиграции» и выпущенной в Париже в 1994 г., проблематика военнопленных-евреев начисто проигнорирована (Дугас, Черон 1994:118–121).

Ценнейший материал, буквально по крупицам собранный в Центральном архиве Министерства обороны РФ в Подольске (ЦАМО), содержит сборник «Документы обвиняют. Холокост: свидетельства Красной Армии», выпущенный Ф.Д. Свердловым в серии «Российская библиотека Холокоста» (Свердлов 1996). Скупые строки политдонесений из войск, выдержки из показаний местных жителей и допросов немецких военнопленных, акты смешанных военно-гражданских комиссий отложились, в частности, в документации политотделов Красной Армии. Они содержат множество свидетельств о еврейском геноциде на территории СССР, в том числе и самые ранние, созданные еще до формирования в 1943 г. Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР (ЧГК).

Отдельные мемуарные свидетельства (в частности, выдержки из воспоминаний С.И. Анваер и др.) были опубликованы в первом издании монографии П.М. Поляна «Жертвы двух диктатур» (1996). Однако сама проблематика, связанная с советскими военнопленными-евреями, была затронута в ней лишь мимоходом. Во втором издании монографии (2002) этому посвящена уже отдельная глава, озаглавленная «Карательная политика Рейха на Востоке: военно-полевой Холокост» (Полян 1996; Полян 2002:83–91). К сожалению, непропорционально малой и вторичной оказалась главка «Евреи-военнопленные» и в фундаментальной монографии И. Альтмана «Жертвы ненависти. Холокост в СССР. 1941–1945» (Альтман 2002).

Зато в 2000-х гг. воспоминания и другие эго-документы уцелевших военнопленных-евреев или их нееврейских товарищей стали появляться гораздо чаще. Ограничимся здесь всего двумя указаниями: на книгу Бориса Соколова «В плену» (Соколов 2000) – своего рода «энциклопедию плена» и на книгу самой Софьи Анваер «Кровоточит моя память…» (Анваер 2005). Обе они восхищают одновременно аналитическим и литературным талантом авторов.

Целый ряд важнейших свидетельств был опубликован и во 2-м томе двухтомной монографии Арона Шнеера «Плен», выпущенной в Иерусалиме в 2003 г. (Шнеер I–II; во 2-е – сокращенное – издание этого труда в 2006 г. соответствующие разделы не вошли). Они восходят как к коллекциям Яд Вашема, так и к разысканиям и собранию самого автора.

Укажем также на неопубликованные воспоминания «Бороться и жить» Юрия Андреевича Силенчука (1906–1974), детальные сведения о которых и даже глубокий их филологический анализ (невероятно, но факт!) уже публиковались (Понсов 1992; Михеев 2005а; Михеев 20056; нам об этом источнике сообщил голландский коллега К. Беркоф). В начале войны инженер-капитан Силенчук служил в Белокоровичах в 5-м укрепрайоне, в августе был взят в плен, бежал, добрался до Киева и Днепропетровска, где, скрыв свою идентичность, устроился переводчиком к серьезному немецкому чину. Работал с ним и в Сталино, а при приближении Красной Армии подался в партизаны, а потом (в марте 1944 г.) перешел к своим, зачислившим его после поверки в штурмовой (читай: штрафной) батальон.