Афина Паллада

– Благодарствую, ваше сиятельство, что заступились за сироту беспризорную. Меня Татьянкой звать…

– Пустое.

– Как же, господин! Вы совершили хороший поступок! Честный и благородный. Завтра Троица, я за вас во церковке свечку поставлю, ей-Богу!..

Бонартов с прищуром поглядел на докучливую девчонку и, саркастически ухмыльнувшись, поинтересовался:

– Достаточно ли я пригож для вас, мадемуазель? Краше подъесаула?

Барышня испуганно прикрыла ладошками рот, часто-часто заморгала, стряхивая крупные слезы и наконец, подхватив подол сарафана, устремилась куда-то за калитку.

Леонид Андреевич проводил ее нехорошим, злым смехом. Однако мысли его были далеко:

– Ma ch?re Athеna[12 - Моя дорогая Афина (фр.)], помоги избавиться от ненужных, мешающих чувств! Жалость, сострадание, гнев – дурные спутники истинного primusgladio[13 - Первый меч (лат.)]. Ну, погулял бы с бесприютной бабой озорной казак, наплодил бы на всю округу чубастых пострелят… мне-то что за дело! Из пушки по воробьям не стреляют. Не следовало разменивать свой талант ради неумытой девки. Сие дурная примета!..

Нахмурившись, князь поплелся обратно в трактир. «Своей выходкой, – думал он, – я безнадежно себя обнаружил. И это, пожалуй, самая большая глупость».

Глава четвертая

– Самая большая глупость – потакать статским! Это черт знает что, доложу я вам! – возмущался подпоручик Гнедич, покачиваясь в дорогом, не менее двадцати рублей, кожаном седле. – Напрасно Владимир Михайлович (Царство ему Небесное!) приблизил к себе негодяя Лебедева. Позволял присутствовать в разъездах, сам принимал в них участие. Доигрались! И ради чего-с? Дрянной заметки в дрянной же газетенке? Приходилось ли вам, Евгений Николаевич, читать его статьи?

Данилов молча поклонился. Так вот отчего упомянутая в протоколе фамилия титулярного советника показалась ему смутно знакомой! Лебедев, Николай Юрьевич – журналист, собирающий материал для «Северной пчелы». Ознакомление с новыми публикациями сего периодического издания на предмет политической благонадежности входило в служебные обязанности штаб-ротмистра.

– Дичь! Натуральная дичь… – не унимался новоиспеченный начальник крепости Александровской. – Взять, к примеру, прошлогоднюю заметку о сражении на реке Валерик. Сиропит, точно он в кондитерской фабрике, а не на Кавказе. Невозможно так писать о войне!

Евгений Николаевич едва заметно улыбнулся. Любопытно, понимает ли подпоручик, с кем взялся откровенничать. Жаловаться офицеру Третьего отделения на цензуру печатного слова… Умора!

Точно подслушав мысли молодого человека, Гнедич поспешил перевести тему в безопасное русло:

– А стихи? Он ведь пишет стихи-с! Изводит допотопными – а-ля Ломоносов – виршами честную, ни в чем не повинную бумагу, которая, как известно, способна стерпеть все, но только не словоблудие графомана Лебедева!

– А вы не слишком категоричны, Георгий Осипович? – поинтересовался Данилов, отмахиваясь от назойливого комара, которых к Петрову посту обыкновенно становится столько, что спасу нет.

– Помилуйте, Евгений Николаевич! – немедленно насупился подпоручик. – Довольно одного беглого взгляда на сию, с позволения сказать, поэзию, дабы составить надлежащую диспозицию. Другое дело – Мишель! Поручик N-ского 77-го пехотного полка. Не приходилось ли вам знакомиться с его работами? Нет? Обязательно полюбопытствуйте, ваше благородие. Весьма дельно-с! И слог хорош, и мысль куда как резва. Словом, рекомендую.

«Мишель, Мишель», – силился вспомнить Данилов. Имя поручика представлялось небезызвестным. Должно быть, сей повелитель рифм также находится под колпаком Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

– Чертовы кровососы! – возмутился петербуржец, прихлопнув на себе очередное насекомое. – Интересно, чем они питаются в этих лесах, когда не удается подкрепиться жандармом?

– Известно чем, ваш бродь, – подал голос, скачущий позади фельдфебель. – Нашим армейским братом. Казаков-то ни одна гадость не берет. Ни москиты, ни змеи. Черкесские шашки, и те брезгуют-с!

Слышавшие шутку солдаты и казаки дружно рассмеялись. Офицеры ограничились сдержанными улыбками.

– Твои бы слова да Богу в уши, Тимофей Петрович! – с преувеличенным весельем подхватил подъесаул, странно держащийся в седле. Он выглядел так, словно в первый раз влез на лошадь.

С самого раннего утра, пока не установились крепкие жары, небольшой отряд, состоявший из двух десятков всадников регулярной кавалерии и казачьей полусотни, выдвинулся из укрепления в сторону лесистого горного склона. Туда, где над желтеющими от солнца дубравами нависал знаменитый «Камень».

– Ваше благородие, насчет комариков не извольте беспокоиться, мы почти на месте, – заметил Гнедич. – Пересечем ручей, их сразу поубавится. Затем с четверть часа вверх по тропинке, и все, считай, прибыли-с.

– Спасибо, что согласились сопроводить меня на место гибели Владимира Михайловича. Вы оказываете следствию поистине неоценимую услугу! – сказал штаб-ротмистр и, в который раз, с беспокойством обернулся проверить, исправно ли приторочен к седлу сверток. Повязанный веревкой куль из рогожи вел себя в высшей степени безукоризненно. Мирно покачивался в такт движению и падать под копыта, кажется, не собирался.

Внушительная должность и беспрестанно напоминающий о ней светло-синий мундир послужили молодому человеку надежной защитой от расспросов о содержании поклажи или, того пуще, от колкостей и острот. Где там спрашивать, лишний раз глазеть забывали!

– Право, не стоит благодарностей, Евгений Николаевич. Однако позвольте поинтересоваться, что станем делать по прибытию-с?

– Увидите, – отрезал Данилов, постаравшись подпустить в голос стальных интонаций. Он во что бы то ни стало пытался сохранить за собой амплуа человека решительного, со счастливой звездой.

Несколько дней назад решительность штаб-ротмистра, велевшего повернуть коляску и вернуться в анатомический театр господина Струве, принесла плоды. Благодаря сему маневру удалось установить, что поручик Карачинский убит русской пулей, притом, судя по пороховым ожогам, выстрелом, произведенным с близкого расстояния. Подобные обстоятельства меняли решительно все. Выходило, что командир Александровского укрепления не был случайно сражен в перестрелке с мюридами, а стал жертвой преднамеренного преступления.

Слава Богу, присланный из Петербурга начальник, жандармского корпуса майор Шлиппенбах, с благосклонностью царя Соломона принял позицию своего нового (и почти единственного) подчиненного. Освободил от рутины, дозволив полностью сосредоточиться на расследовании. Единственное, о чем тревожился Евгений Николаевич, не вернет ли его высокое руководство на место, в душный и тесный кабинет, едва осознав истинный объем бумажной волокиты. Впрочем, до сих пор этаких распоряжений не поступало.

Окрыленный настоящим делом, Данилов, дав себе зарок впредь неукоснительно слушать внутренний голос и всегда стоять на своем, организовал небольшую экспедицию на место преступления. Туда и двигался ныне отряд под предводительством новоиспеченного коменданта.

Впрочем, нашелся человек, критически отнесшийся к мысли о невозможности использования горцами пули русского образца. Им оказался фельдфебель Некрасов – непосредственный участник событий.

По мнению многоопытного Тимофея Петровича, хищники с завидной регулярностью используют трофейное оружие и боеприпасы. Притом, по уверениям бывалого служаки, подобраться к врагу и выстрелить в упор для некоторых из них не составит слишком уж большого труда.

– Имеются среди нехристей своего рода пластуны, точь-в-точь такие, как у наших казачков. Их называют псыхадзэ. Они тебе и подкрадутся, и бабахнут, коли надо. На все руки мастера!

– В ваши рассуждения, Некрасов, закралась ошибка. Небольшая, но оттого не менее досадная, – штаб-ротмистр позволил себе снисходительную улыбку. – Посудите сами, станет ли настолько ловкий и предприимчивый saboteur[14 - Саботажник (англ.)] бабахать, если можно воспользоваться кинжалом. Сей способ умерщвления представляется вашему покорному слуге наиболее приемлемым с точки зрения скрытности. А в этом и есть вся штуковина.

– Их благородие дело говорит! – встрял с замечанием казачий подъесаул. – В таком деле ножом оно и впрямь сподручней. Чик, и готово!

Жандарм засиял, точно отполированная кираса лейб-гвардии кавалергардского полка. Поддержка воинственного станичника оказалась неожиданно приятной. Лестно, когда твои исключительно теоретические умозаключения находят подтверждение в устах опытных практиков.

– Стой! Никак прибыли, ваше благородие!

Евгений Николаевич с любопытством огляделся. Заросший кустарником каменистый гребень. Всюду деревья, одно выше другого. Теплые утренние лучи играючи скользят по листве, прыгают среди ветвей, лениво колыхаемых ветром. Так ярко и весело, что кажется, остаться бы тут навеки.

«В каком-то смысле Карачинский так и поступил, пусть и не по своей воле», – подумал штаб-ротмистр, а вслух спросил:

– Это тот самый овражек?

– Овражек и есть. Извольте убедиться, вон там тянется долгая и широкая колея. Не Бог весть, какая впадина, но схорониться от пули, пожалуй, в самый раз.

– Спасибо, Георгий Осипович, – петербуржец с видимым облегчением спешился. Как видно, путешествия верхом были ему не особенно обольстительны. Кабинетная работа неизбежно накладывала губительный отпечаток даже на самых молодых и сильных. К своему возрасту Данилов начал едва заметно полнеть. Год, много два, и капитулировавший организм начнет выкидывать неприятные фортели.

– Притомились, Евгений Николаевич? – добродушно поинтересовался Гнедич.

– Пустяки. Немного непривычно и только. Не каждый день, знаете ли, выпадает подниматься в горы.

– Полноте! Это еще не горы, а так-с. Помню, о прошлый год взбирались с Владимиром Михайловичем к самым вершинам. Вот где дорога в небо! Телеги не пройдут, да и лошадями не всегда можно…

– Так где, говорите, обнаружили тело покойного коменданта?

– В самом конце овражка, у Вороньего камня. Фельдфебель, будьте любезны, покажите господину Данилову.

– Слушаюсь, ваше превосходительство!