На Дону, или Выбор
Ольга не разрешила отпеть своего сына в монастыре, слишком уж виновным казался ей Бог перед ней и ее сыном. Но братья в монастыре, поскольку Саша был крещенным, по просьбе Евдокима отпели его заочно. После похорон отец Саши Сергей тоже запил. Бабы толковали между собой, что какой бы интеллигент он не был, но горе и смерть никого не выделяют, но всех ровняют. Здоровье Сергея никогда не отличалось особой крепостью, и срыв после похорон не прошел бесследно, он все чаще и чаще стал попадать в больницу; а его госпитализации стали длиться все дольше и дольше.
Ольге казалось, что с неба на нее обрушилась уже не гора, а целый горный хребет; или там, на небе сидел какой-то чертик и бросал в нее камни, – один за другим, и чем дальше, тем камни становились все больше и больше, и все тяжелее и тяжелее. Они ложились на грудь, и давили, и давили, и давили, и казалось, что не будет конца этому камнепаду, и он, в конце концов, просто задавит ее, – и Ольга задохнется под этой тяжестью. Она жила, словно робот и совсем перестала смотреть в небо; ее взгляд всегда был устремлен куда-то в землю, под ноги, словно там, в земле, в ее глубине, притаилась и протекает, вся ее настоящая жизнь. Пришло время, и умер и ее муж, и тогда она окончательно осиротела, оставшись одна на всем белом свете. Ольга буквально на глазах у всех превратилась в маленькую сгорбленную старушку, хотя ей и было немногим более пятидесяти лет. Она часами могла сидеть на одном месте и смотреть себе под ноги, в пол, словно именно там она видела что-то действительно ей дорогое, что-то, что лежало и хранилось глубоко в ее исстрадавшемся и измученном сердце. Иногда ее видели блуждающей по станице и в ее окрестностях, она ходила, так же как и сидела у себя в доме, – не поднимая головы и смотря вниз, себе под ноги. Бродила она, словно не зная куда идет, вся погруженная внутрь себя. И станичники глядя на ее отстраненный вид, перешептывались и переговаривались между собой:
– А учительница бедная! Наверно того, двинулась, как и ее сын! Царство ему Небесное! Да наверно и она так долго не протянет – такие долго не живут!
Однажды Ольга просидела дома, не появляясь на людях и не выходя даже из дома, около недели, вдруг она почувствовала, как у нее в груди что-то заныло и заклокотало, дыхание перехватило и ей захотелось куда-то идти. Куда неважно, главное не сидеть на месте и идти хоть куда-нибудь, чтобы от сердца отлегло, и она наконец-то смогла бы вздохнуть полной грудью. Она схватила свою кофту и, накинув на голову платок, поспешно вышла из дома. Выйдя на улицу, она побрела вдоль дороги, ступая по весенней зеленеющей траве, почти не поднимая глаз, лишь изредка поглядывая на прохожих и здороваясь с ними. Она и сама не заметила как оказалась за пределами станицы, на выгоне и наткнувшись на тропинку, побрела сама не зная куда. Как? почему? когда? и какими путями это происходит с людьми, мы можем только догадываться, но в какой-то момент Ольга остановилась и огляделась – ее взгляд стал приобретать очертания осмысленности. Припоминая где оказалась, она вспомнила этот маршрут и эту дорогу: именно по ней ее сын Саша, иногда бегал в монастырь, где встречался с этим чудаковатым Евдокимом. Она припомнила, как не раз ругала Сашу за это и призывала не быть мракобесом, – ведь он сын не колхозников, а умных и интеллигентных людей, – отец ученый, мама учительница, и ей будет стыдно, если ее сын уподобиться необразованным станичным старушкам и начнет кланяться перед разрисованными досками, как делают люди темные и безграмотные. Теперь вспомнив своего сына и оказавшись на этой дорожке, ведущей в монастырь, она села на обочину, прямо на траву, и горько заплакала от одиночества. Сколько она так сидела, забывши все на свете и сколько она пролила в тот момент слез, она конечно потом не смогла бы сказать и вспомнить, но в какой-то момент слезы прекратились, они словно кончились и их источник иссяк. Она вытерла глаза и впервые за многое время, а может за многие годы или даже за всю свою жизнь – посмотрела в небеса… Странное дело, глядя в этот бездонный голубой небосвод, испещренный причудливыми узорами облаков, она в какой-то миг, впервые после гибели сына и ухода мужа, почувствовала, что не одинока. Немного посидев и переведя дух, она поднялась и, стряхнув с юбки приставший к ней сор, она быстрым шагом направилась в сторону монастыря.
Еще издали она увидела, как на солнце засверкали кресты, венчающие собой купола храма. И Ольге казалось, что она видит не кресты монастырского храма, а родные берега, показавшиеся, наконец, ей на горизонте, после долгих лет странствий, в волнующемся и бушующем море жизни. Войдя в монастырские ворота, она не стала входить внутрь храма, а обойдя его направилась в глубину монастырского двора, и увидела там того, кого казалось и ожидала там встретить. Там находился Евдоким и выполнял свое обычное послушание – рубил дрова. Она, не задумываясь направилась прямо к нему, и подойдя кивнула в знак приветствия головой, сказав:
– Здравствуйте! А я к вам…
– Здравствуйте! – кивнул Евдоким спокойно, и ничуть не удивляясь. – Я знаю… и уже давно тебя жду. – Он воткнул топор в пень, на котором рубил дрова, снял с себя пятнистую камуфляжную куртку и вытерев об ее изнанку лицо и руки, кивнув ей в сторону, сказал: – Пойдем.
И они направились к храму…
Потом к немалому удивлению станичников Ольгу все чаще и чаще стали видеть идущей в монастырь, а старушки, постоянно бывающие там, говорили, что со временем она стала ходить туда почти каждый день, стараясь не пропускать ни одной службы. А потом она пропала… Просто в один день, она собрав в небольшой чемоданчик свои вещи, замкнула хату, ключ отдала соседям и ни слова никому не говоря, села на проезжающий мимо автобус и отправилась восвояси.
Однажды одна станичная баба побывала в каком-то женском монастыре и не поверила своим глазам, когда узнала в одной из его сестер Ольгу. На вопрос:
– Вы ли это Ольга Владимировна?
Она скромно ответила:
– Я.., только я уже не Ольга, а сестра Александра.
Баба было хотела начать разведывать, что да как, но сестра Александра опередила ее и мягко, но тверда проговорила:
– На все воля Божья! Пути Господни неисповедимы. – И только немного замедлив, поинтересовалась у станичницы: – А что там Виктор?
Баба немного растерялась и оторопела, вначале и не поняв о каком Викторе шла речь, а потом даже смутилась и испугалась, не зная что и сказать ей про виновника смерти ее сына, словно боясь ее огорчить, неуверенно проговорила:
– Да ничего… Он за ум вроде взялся – пить бросил. Наши бабы теперь на него и не налюбуются! Правда, он теперь в монастырь зачистил, с Евдокимом своим сдружился…
– Ну и, слава Богу! – просияло лицо сестры Александры. – Значит, Бог услышал наши молитвы! – и потом добавила, поклонившись станичнице: – Простите, мне пора…
И она быстро исчезла, растворившись в толпе. Баба и слова не успела сказать в ответ, она даже расстроилась из-за этого и всю дорогу пока была в монастыре, пыталась отыскать ее своим взглядом. Ей так хотелось договорить и поведать о непутевом сыне Виктора Митьке, который уже не раз успел отсидеть в тюрьме и занял место своего отца, люди говорят, что даже видели как он, напившись, иногда поколачивал своих родителей. Но сестра Александра к ее великому сожалению, как сквозь землю провалилась и больше о ней из станичников никто ничего не слышал.
Эпилог
«Как все»
Шли годы, но станица особо не менялась, только с каждым годом прибавлялось количество пустующих хат: старики умирали, взрослые становились стариками, дети вырастали и становились взрослыми, большинство уезжало, у некоторых рождались свои дети, – время шло, ветер дул, ковыль стелился. Дон все также величаво плыл по своей дороге, проложенной им через тысячелетия, окруженный степями, холмами и оврагами, лесными урочищами и буреломом. Впитывая в себя на своем пути дожди, реки и ручейки, то разливаясь во всю неоглядную ширь, то сужаясь в своих изгибах и поворотах, сквозь города и села, станицы и деревни Дон шёл мимо людей и их жизней, куда-то вдаль, за горизонт и казалось проживающим на его берегах людям, что нет у него ни конца ни края. Но там где Дон впадает в Азовское море, люди в тех местах знают, что и у него есть свой конец, и этот конец есть начало чего-то нового, уже другого, но более могучего и величественного, – начало новой жизни, той жизни, что действительно разливается вдаль без конца и без края!
На старом кладбище, недалеко от монастыря, среди множества могильных памятников и крестов, изрядно заросшего травою, кустами и деревьями, возле потемневшего от времени креста, сидел мужчина лет сорока. На нем был затертый до дыр и измазанный мазутом желтый жилет путейца, его лицо было тёмно-бордового цвета, видно, что далеко не один года над этим цветом трудились – солнце, ветер и алкоголь. Рядом с ним стояла початая бутылка, какого-то пойла, – то ли водки, а то ли самогона. Он курил одну за одной прикуривая сигареты, друг от друга и то и дело прикладывался к выпивке. Уже изрядно опьянев, он разговаривал с могилой, поглядывая то на нее, то на возвышающийся над нею крест с табличкой, на которой были изображены годы жизни и имя усопшего.
– Ну, вот дядя Евдоким, и я… Был и на могилках у родителей и конечно не мог пройти и мимо тебя. Ты оказался прав, а я оказался просто бабой в штанах. Катюха на этот раз меня не дождалась, да и до этого особо не ждала… Зачем и почему я тебя не слушал?.. Ты меня учил какой-то правде жизни, а мне так хотелось пожить как все, как люди живут… Но твой Бог и вправду наверно не любит полутонов – «не холоден и не горяч», как ты мне говаривал про таких как я. И я упал ниже всех! Жизнь пролетела в каком-то сумасшедшем угаре!.. Надо было остановиться и прислушаться к тебе, но мне все хотелось не отставать от других и быть не хуже чем они… И вот я какой.., глазам мои на себя не смотрели бы!.. – и он в сердцах распахнул свой жилет, в сильном опьянении выпячивая свою грудь вперед. – Не осталось никого – ни родителей, ни жены, ни друзей, нет у меня и детей, и никто не наследует у меня ничего в этой жизни, когда меня не станет! Да и был ли я?.. Словно и не было! Наверно Бог окончательно и бесповоротно отвернулся от меня?.. Но так наверно и честно, так и надо, ведь я тоже постоянно всю свою жизнь только и делал, что отворачивался от Него!.. Как все!.. А есть ли эти все?.. У каждого своя жизнь, своя боль, своя радость и свой ответ…
Он бросил окурок под ноги и затоптал его, потом взял бутылку и вновь приложился к ней, – весь скорежился и искривился, содрогаясь, еле-еле проглотил содержимое.
– Прощай дядь Евдоким! – потом немного постояв, покачиваясь, задумчиво проговорил: – И до встречи…
И пошел, пошатываясь, оттуда прочь. Примерно через час, он оказался на том самом месте, где тридцать с лишним лет назад, произошел тот роковой случай, который навсегда изменил жизнь каждого из участников этих событий и даже жизни их родных и близких. Каждому из них пришлось сделать свой жизненный выбор, свой выбор тогда сделал и Митя. Впрочем, он его делал в своей жизни не раз, как и каждый из тех, кто жил, живет и будет жить на этом белом свете: мы все ежедневно делаем тот или иной выбор. Дмитрий подошел к месту гибели Саши и упав на колени громко заплакал. Потом он услышал гудок паровоза и пошел в сторону, где погиб под колесами поезда Саша, спасая жизнь его отца. Дмитрий сел на рельсу и когда увидел показавшийся из-за угла локомотив, то опрокинулся спиною назад, завалившись поперек дороги. Дмитрий лежал на путях, и чувствовал, как в ногах и под головою вздрагивает от напряжения стальное полотно рельсы. Локомотив гудел и сигналил. Дмитрий открыл глаза и увидел перед собой бездонный, голубой небосклон, прошептал:
– Прости… Как все!
И в этот момент ему показалось, что он стал слышать голос Саши, который все нарастал и нарастал, вместе с приближающимся к нему локомотивом: «Митька, а Митька, вставай! Неужели ты так ничему и не научился?! Даже если тебе кажется, что уже давно поздно что-то менять, откинь от себя эти мысли, выкинь их из головы! Ведь никогда не поздно измениться самому, изменившись сам, ты изменишь и окружающий мир вокруг себя. А значит, изменится и твоя жизнь!»
Фото на обложке из личного фотоархива: река Дон.
