На Дону, или Выбор
– Это Сашка-дурак, – прошептал Женька. – Айда! Только тихо… – и он, приложив палец к губам, направился к зданию; ребята дружно пошли вслед за ним.
Митька не хотел выглядеть в их глазах трусом или слабаком и потому увязался следом за ними, стараясь не отставать. Рядом с ним шла Наташа. Она была на год или два старше его и в ее наливающейся фигуре, уже вовсю стала проглядывать красота взрослой женщины. Мите она очень нравилась. Глядя на нее у него волнительно и сладко сжималось сердце, в душе что-то переворачивалось, так что перехватывало дыхание и сердце начинало биться чаще.
Наверное, эта была первая любовь?! Но она была занята; с ней дружил их вожак Женя. Сейчас идя рядом с нею, он украдкой оглядывал ее с ног до головы, и она словно почувствовав это, тоже бросила на него, как показалось Мите, совершенно безразличный и холодный взгляд. Но в какой-то момент она весело улыбнулась и подмигнула ему, и от этого подмигивания и улыбки, адресованной Митьке, он сразу почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Ему сразу захотелось подвигов, чтобы доказать ей, что и он не лыком шит и в своей отчаянности и смелости не уступит никому из станичной шпаны.
В то же время лица всех подростков засветились азартом и каким-то злым огоньком, и они как стая волчат, ринулись в развалины здания, на поиски своей жертвы – добычи. «Вот он! – раздался где-то голос. – Где?.. Пропал!.. Спрятался где-то!..» И подростки разбрелись кто куда, ища добычу и заглядывая в каждый уголок здания. Митя вновь оказался рядом с Наташей, но теперь они были только вдвоем, лишь в некотором отдалении от них, шел какой-то парень, оглядывая каждую комнату и то пропадая, то вновь появляясь в коридоре и не обращая на них никакого внимания. Митя вновь посмотрел на Наташу, и она снова ему улыбнулась. Вдруг впереди они услышали какой-то шум, словно кто-то крадучись наступил на маленький камушек. Митя и Наташа переглянулись и улыбнувшись подняв с пола несколько камней,– устремились на шум.
Подойдя к последней комнате, Митя осторожно туда заглянул… и в это время из-за угла выскочил долговязый и худощавый паренек лет восемнадцати и быстро прошмыгнув между растерявшимися было Митей и Наташей, побежал вдаль по коридору. Митька, оправившись от секундной растерянности начал швырять в него, вдогонку, камни. Бросая их вслед убегающего парня, Митя каждый раз немного зажмуривался, когда видел что камень еще чуть-чуть и мог достигнуть своей цели. И каждый раз промахиваясь, он мысленно благодарил неизвестно кого за то, что опять не попал по убегающему от них Сашке. Митя и Наташа побежали вслед за ним, иногда швыряя в него камни. То из одной комнаты, то из другой выскакивали их друзья и присоединялись к погоне, тоже, то и дело, бросая камни в бедного Сашку. Митя все бежал и бежал, он все кидал и кидал все новые и новые камни, и каждый раз закрывал глаза боясь попасть в цель. Но чтобы не выглядеть трусом, он продолжал бросать свои каменные снаряды по цели. В какой-то момент ему даже стал нравиться сам процесс охоты на бедного и беззащитного Сашку. Наверное, в нем проснулся, дремлющий в каждом из нас инстинкт зверя!
Митя гнался за ним и когда Сашка уже подбегал к углу одного из поворотов здания, Митя уже ничего не понимая, запыхавшись и полностью отдавшись страсти охоты, метнул в него находящийся в руке камень. На этот раз камень попал точно в цель, и Сашка, схватившись за голову, остановился на мгновение и присел, оглянувшись на своих преследователей. Митя тоже остановился и испугавшись тому, что все таки попал в цель, растерянно смотрел на свою жертву. Ребята, бежавшие за ним не на мгновение не останавливаясь, обогнав его, устремились в направлении Сашки. Он, убрав руку и посмотрев на нее, увидел там следы крови. И словно чувствуя, кто стал виновником его раны, посмотрел сквозь бегущих на него подростков прямо на Митю. Мите показалось, что он прочел в этом взгляде все: и обиду, и боль, и укоризну. Но погоня приближалась и Сашка вскочив, юркнул в пробоину внизу бетонной стены, опять сумев оторваться от своих преследователей.
– Айда! Ты молодец – попал! Что стал? Побежали за ним, – сказала, пробегая около него, запыхавшаяся Наташа и не останавливаясь, прямо направилась к бетонной дыре, в которую вслед за Сашкой прошмыгнули и гнавшиеся за ним ребята.
Что делать? Митя все еще пораженный своим попаданием, все же не хотел ни на минуту разлучаться с Наташей и поэтому, даже толком не соображая, что делает, побежал вслед за ней. Он пролез в этот бетонный лаз, ни Сашки, ни ребят, уже не было видно, лишь Наташа тихонько кралась и оглядывала помещение, осторожно, стараясь не шуметь и не наступать на щебень и бетонную крошку.
– А – а ! Вот он! – то и дело слышались крики ребят, но каждый раз затихали, видно что Сашка вновь и вновь успевал уйти от погони и раствориться среди развалин.
Сашка уже изрядно устал бегать и скрываться от погони. Ему на глаза попалась лежащая на полу доска, испещренная ржавыми и изогнутыми гвоздями. Он поднял ее и крепко сжал в левой руке, скорее чтобы испугать ее видом своих противников, чем действительно пустить ее вход. Ему на глаза попался какой-то укромный и затемненный уголок, и он решил в нем укрыться. Сашка сидел затаив дыхание и потирал ладонью свой разбитый затылок.
Митя и Наташа по-прежнему шли рука об руку и осторожно заглядывали в комнаты. То и дело, поглядывая друг на друга и улыбаясь. Сашка слышал, как они подходили к его укрытию. И когда они подошли вплотную к закутку, в котором он скрывался, а Митино лицо показалось из-за угла… Сашка, как загнанная зверушка выскочил перед ними, и что есть силы, замахнулся на Митю своей дубиной.
– А-а-а! убью!.. – прокричал он весь, трусясь и содрогаясь, с широко открытыми и выпученными глазами.
Митька от такой неожиданности испугался и побелел, словно увидел привидение, стал пятиться назад и, запнувшись об кирпич, бухнулся назад, на свою пятую точку. Сашка смотрел на своего поверженного противника и, вспомнив свою разбитую голову, что есть силы, размахнулся находящейся в руке палкой, грозясь нанести ею страшный и сокрушительный удар. Он, даже показывая решимость, зажмурил глаза; зажмурилась и закрыла лицо ладонями и Наташа; зажмурился и Митя. И здесь произошло, то чего никто не ожидал: ни Сашка, ни Наташа, ни даже сам Митя – он заплакал. У Мити сдали нервы и он выставив вперед свои руки, как бы защищаясь от ожидаемого удара, заплакал и запричитал:
– Не надо Саш!.. Я больше не буду!.. Пожалуйста, не бей меня!
Сашка растерявшись, еще немного поколебался: в его глазах сначала вспыхнул гнев, потом недоверие, потом снова гнев и даже какое-то подобие злорадства, в итоге, в его взгляде, промелькнуло что-то напоминающее жалость и сострадание к поверженному врагу. Увидев бежавших на крик парубков, он швырнул доску на встречу им, и подбежав к подоконнику,– запрыгнул на него, а потом спрыгнул вниз. Ребята подбежали к окну:
– Эх! Ушёл! – раздались голоса. Несколько человек швырнули камни в заросли клена и сирени, напротив окна, туда, где мгновения назад скрылся, немного прихрамывая, Сашка.
Эх ты казак! – смеялись ребята, обступив Митьку.
– Гляньте пацаны, он там случайно не обделался? – смеялся Женька.
А Митька не знал, куда и глаз деть, боясь посмотреть в глаза товарищам, словно страшась прочитать в них себе приговор. Лишь раз, мельком, он взглянул на Наташу, которая смеялась вместе со всеми, и ему показалось, что в них, – в этих самых красивых и замечательных для него глазах на всем белом свете, – он прочел то, что боялся прочитать в глазах своих сотоварищей: «Трус!» – говорили они, и это был самый страшный приговор, который он мог себе даже представить. И если бы люди действительно имели возможность проваливаться от стыда в нужный момент под землю, то он ни на секунду не сомневаясь, с радостью воспользовался этой возможностью.
После всего происшедшего, Митя разнервничавшись и испереживавшись, вдоволь натерпевшись насмешек от сверстников и для того чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление, уже не смог или попросту не захотел отказаться от протянутой бутылки пива. Через два-три часа, он уже изрядно охмелевший, заливший свой стыд и позор алкоголем, оставил своих старых знакомых ровно на том самом месте, где встретил их, возвращаясь из монастыря и нетвердой, шатающейся походкой отправился домой.
На прощание он лишь мельком, на мгновение, взглянул в глаза Наташи, и ему вновь показалось, что там также неумолимо читался его приговор: «Трус!» Опустив голову, он тихо брел через выгон и в какой-то момент от стыда просто взял и заплакал. Ему было и больно, и жалко, и себя, и даже Сашку-дурачка. Он все задавал и задавал себе все те же проклятые вопросы: зачем он поддался общественному мнению и участвовал в этой низости? Зачем он такой неудалый? Почему он не может так же бездумно и легко делать то, что делают другие? Зачем и почему именно его так мучает совесть? Почему за каждую свою подлость он всегда неминуемо получает справедливую расплату? Как ему жить в этом мире? Почему Наташа досталась этому злобному Женьке? «Злобному Женьке?! – говорил он сам себе, не скрывая на себя досады. – Он может и злобный, по своей глупости… А ты злобный по своим трусости и подлости!!! Нет!.. я не такой, мне жалко Сашку! Ты из жалости в него камни бросаешь? – говорил ему внутренний голос. – Я просто хочу быть – как все! – Осторожней с пожеланиями, они порой имеют свойства исполняться! Ты хочешь быть глупым и злым? – Нет! я просто хочу, чтобы Наташа меня любила! – А зачем она тебе? Вдруг она такая же, как все? Да и будет ли она любить труса? – Она не может быть такой как все!… Она красивая!
Глупый, бедный, слабый мальчик, ты еще ничего не понимаешь, что это там такое ворочалось внутри тебя: в голове, в сердце, в твоей душе, как маленький, склизкий и не усыпающий червячок. И он в который раз, тем чаще, чем приближалось к нему его взрослость, – подавил в себе, насколько это было возможно, этот внутренний голос; голос который призывал его быть настоящим, а не таким – как все!
Митя пришел домой, подходя к дому, изо всех сил постарался взять себя в руки, чтобы родители не заметили его состояния. Но никто, ничего не заметил: отец, придя с работы в стельку пьяным и вдоволь накричавшись с женою, крепко спал, только иногда прерывая свой сон вскрикиваниями, постаныванием и матерщиной, словно там во сне его кто-то жутко пытал. Рядом с диваном, на котором он спал, валялся желтый жилет железнодорожника – путейца. А мать, совсем заработавшись по дому, и не могла ничего заметить, потому что была полностью погружена в дела хозяйства и в саму себя, – в свою горькую и тяжелую жизнь. Заметив сына, она словно находясь в каком-то погребе, в подземелье, лишь на миг, выглянув оттуда, безучастно спросила:
– Ты где так долго пропадал?
– Так… ребят встретил, – промямлил Митя себе под нос и, стараясь не глядеть на мать, сразу направился к себе в комнату.
– Иди, поешь, – услышал он голос матери.
– Я не хочу, – ответил подросток и завалившись на свою кровать – крепко заснул.
Часть третья
Сашка-дурак
У Сашки Дурачка, как его звали в деревне, была задержка в развитии. Ему уже стукнуло семнадцать лет, а по своему развитию он все еще оставался совершенным ребенком: лет восьми-десяти, а то и моложе. Он до сих пор любил играть в солдатики и машинки, чего не делали даже дети этого возраста, предпочитая им компьютерные игры, – впрочем, и их он тоже любил и более всего всевозможные стрелялки и путешествия. Когда дети ему иной раз разрешали поиграть с ними на улице в войнушку или погонять мяч, то Сашка Дурак чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Но чаще всего к нему все же относились презрительно и снисходительно или даже с некой злобой и поэтому он сторонился детей, хотя и тянулся к ним, всей совей душой, – наблюдая за их играми со стороны. Порой он и сам становился объектом их игры и агрессии, как это было в развалинах старого сельсовета, тогда его начинали дразнить и преследовать, иногда швыряя в него палки, камни или снежки, преследуя и дразнясь, а потом, раздразнив его, с тем же азартом убегали от него, крича и визжа от восторга. Девушки ему нравились тоже, но они только насмехались над ним и поэтому он боялся их более всего. Впрочем, мало кто постоянно не подтрунивал или не издевался над ним и поэтому Сашка при всей своей природной открытости и доброте, вынужден был таиться и закрываться от всех: с одной стороны надеясь на благосклонность и доброжелательность окружающих, а с другой, постоянно ожидая от них подвоха и получая взамен – зло, насмешки и надругательства.
Сашка очень переживал, что редко кто из детей соглашался принимать его в свои игры. Его ровесники были ему мало интересны, а подростки возраста Мити только подкалывали и смеялись над ним, но долго не позволяли находится в своей компании. Но именно эта возрастная категория более всего и была по душе Саши, еще не взрослые, но уже по своим интересам, поведению и манере держаться, они как бы подчеркивали и показывали всем своим видом, что, мол, мы то уже большие и не вам нас учить, как нам нужно жить. Он часто ходил к развалинам и, спрятавшись где-нибудь в кустах, подолгу наблюдал за ними из своего укрытия, более всего в жизни мечтая, оказаться среди них. Иногда он прокрадывался к ним со стороны развалин сельсовета, и тогда затаившись на втором этаже, ему было хорошо слышно все их речи, шутки и заразительный громкий смех. Но в тот раз он что-то расслабился и, потеряв бдительность, оступившись, случайно толкнул ногой кусок кирпича, который провалился в расселину и с грохотом обрушился на пол. Именно эта компания более всего и занимала Сашку, и казалось ему самой достойной и веселой. Особенно же ему нравился Митя, наверное, он чувствовал в нем какую-то особость, что он тоже, как и Сашка не такой как все остальные дети. Он часто видел Митю в одиночестве, особенно последние год или два, и заметил что он, наверное, один из всех детей станицы с какой-то радостью и энтузиазмом посещает монастырь и подолгу общается там с Евдокимом. Саша тоже несколько раз встречался с этим человеком, и Евдоким произвел на него положительное впечатление. В отличие от остальных взрослых и даже детей, Саша не увидел в Евдокиме никакого высокомерного отношения к себе. Евдоким разговаривал с ним словно равный с равным, без сюсюканья и усмешек, и Саше это понравилось, он сразу почувствовал себя взрослым и самодостаточным. Но Саша так и не сблизился с Евдокимом, потому что в монастыре бывал очень редко. Отношение его родителей к церкви, да и вообще к религии, было не то чтобы скептическое – а откровенно враждебное и презрительное. Его родители, не раз разговаривая между собой, высказывались о Боге и Его мироздании, укоризненно и претенциозно: «если Бог есть, то почему в мире столько зла?», «религия это способ и инструмент управления массами», «мы что зря институты кончали, чтобы потом еще заниматься этим мракобесием?» и все в таком роде, и так далее, и тому подобное. Но главное, что заметил бы во всех этих претензиях и умозаключениях внимательный наблюдатель, это обида: если Ты существуешь на самом деле, то как Ты мог поступить так с нашим ребенком?! Сашка слышал все эти разговоры своих родителей и они западали в его душу, в подсознание, и он уже не мог смотреть на возвышающиеся над Доном купола и кресты, без чувства недоверия и некой внутренне ощущаемой лжи.
Однажды оказавшись в монастыре и встретив там Евдокима, Сашка совершенно бесхитростно спросил у него:
– Дядь, а родители говорят, что у вас здесь одни лжецы и дураки?..
Евдоким улыбнулся и немного подумав, ответил:
– Ну-у, а-то неж!.. Разве умный, правдивый человек может верить в любовь и считать ее главной целью и ценностью жизни?.. – потом ухмыляясь, поинтересовался. – Вот ты Саш родителей своих любишь?
– Да, – закивал Саша.
– Ну вот эта любовь в тебе и есть проявление Бога. Жить ради кого-то, а если будет нужно, то и умереть ради него, вот эта любовь и есть Бог!
И немного подумав, посмотрев на Сашку, как бы взвешивая – стоит не стоит, поймет не поймет, добавил:
– Нет больше той любви, как кто положит душу свою за други своя! Живи ради других и будешь с Богом, а Бог будет с тобой. Понимаешь?
– Понимаю.., – ответил он кивая и задал новый вопрос: – А в церковь ходить нужно обязательно?
– В церковь?.. В церковь ходить и нужно и обязательно… Но нужно и родителей слушаться и любить. Вот если будешь делать и то и другое. И самое главное любить папку с мамкой и не расстраивать, вот тогда и все у тебя в жизни будет, так как нужно. А там Бог даст, и все остальное приложится: как, чего и куда…
Сашка не очень понял последние слова, но слова о Боге который есть любовь и в ней проявляется, ему понравились, и он уже ходил и мечтал. Как будет всю свою жизнь жить ради других и отдаст за них свою жизнь. Но думать о смерти, было как-то странно и непривычно, да и совсем не хотелось. Поэтому Сашка решил, что будет просто жить ради других. Но с чего начать и как это сделать не знал, а поэтому – жил как прежде, жил – как живется.
Родители Сашки были местной, сельской интеллигенцией и души не чаяли в своем сыне. Окружающий мир был настроен по отношению к нему агрессивно и грубо и они всеми силами старались компенсировать это своей любовью, окружая его заботой, дабы он ни в чем не чувствовал недостатка или какой-либо нужды. Они конечно ничего не знали о контактах Саши с Евдокимом, о его мыслях после этого и где он пропадал, порой часами, наблюдая из кустов, за компанией подростков и их уже совсем небезобидными «играми»: курением сигарет и травки, питьем пива и прочими увлечениями сопутствующими времяпровождению трудных подростков.
В тот день, когда он пришел домой хромая, потому что убегая от подростков немного неудачно приземлился, когда спрыгнул со второго этажа на строительный мусор под окном, его мать увидев подранного и хромающего сына – ахнула.
– Как же тебя угораздило? Где? Кто тебя обидел? Опять с мальчишками связался? Как же им не стыдно?!! – возмущалась она, охая и ахая и промывая перекисью водорода запекшуюся на затылке сына рану.
Подошел отец, и осмотрев голову, а за тем ногу, сделал заключение:
– Ничего страшного… Просто ушиб…
«Ушиб ушибом, а больно!» – думал про себя Сашка. А уже вечером с перебинтованной головой и слегка прихрамывая, горделиво хвастался перед малышами:
– У меня у-у-уши-и-иб! – и прикладывал руку к голове.
«У-у-ши-иб!» – растягивал он по слогам, мысленно, вновь и вновь. И ему казалось, что от этого слова веяло каким-то героизмом и войной,– очень уж звучным и значительным оно показалось Саше.
Накануне он в общих чертах рассказал своим родителям о том, что случилось, его мама Ольга Владимировна долго возмущалась и в итоге решила отправиться к родителям Мити. Когда они показались на пороге их хаты и, Ольга Владимировна спросив Митю, в двух словах обрисовала картину происшедшего, то мама Мити прошла к нему в комнату и, растолкав спящего сына, позвала его в зал, где сгорая от негодования и возмущения, их нетерпеливо дожидалась родительница Саши и сам Саша. Когда Митя вошел в комнату и увидел Сашку и его мать, то он сразу превратился в жертву, по всему его виду казалось, что это он пострадал от хулиганов, а ни бедный Сашка с перевязанной от его попадания камнем головой.
– Как вам не стыдно?! – говорила мать Сашки. – Он же больной, несчастный ребенок!..
Слушая ее, Митьки захотелось от стыда провалиться сквозь землю, и он, извиняясь за содеянное вдруг неожиданно даже для самого себя, услышал, как задрожал его собственный голос, а на глаза предательски навернулись слезы.
– Если бы я еще знала, кто его поранил, метнув в него камень?.. Я бы на этого зверя заявления написала, пусть бы в тюрьме посидел, подумал, глядишь и одумался!
При этих словах Митька опустил свою голову еще ниже и мельком бросил свой затравленный взгляд на Сашку, но тот на него не смотрел, а лишь всхлипывая, глядел куда-то в пол перед собой. Он тоже плакал, потому что ему было жаль и себя, и своих родителей, и даже Митьку и его друзей: бедный человек, его сердце было переполнено добротой настолько же, насколько океан переполнен водою. Да и сам Митя, поняв, что Саша хотя и догадывался, что это именно он попал в него камнем, но родителям об этом ничего не сказал. И это его великодушие задевало Митю за живое более, чем любые обличения со стороны, – он понял что теперь он даже обязан Сашке и в его сердце начинали всходить ростки благодарности и уважения к этому презираемому всеми его друзьями человеку.
Позднее уже разговаривая с Евдокимом, Митя тоже испытал похожее чувство стыда и жалости, – и к Сашке, и к самому себе. А Евдоким в это время монотонным нравоучительным голосом читал ему нотацию:
– Как тебе не стыдно?! Ну, ладно эти безголовые, но ты же книги читаешь?! в храм ходишь! Мы с тобой столько обо всем переговорили, а ты такое вытворяешь?!..
И Митька вновь почувствовал, как у него на глаза навернулись слезы. А увидев в отдалении Сашку, он поспешил побыстрее распрощаться с Евдокимом, чтобы не столкнуться с Саней лицом к лицу, – Мити было очень стыдно смотреть в Сашины глаза. И он не глядя на него, и не оборачиваясь, зашагал в сторону станицы.
Идя по тропинке вдоль дворов, он встретил Женьку и его отца: они перебирали старенький мотоцикл «Днепр».
– Здорово! – протянул и пожал он руку Женьке, а потом и его отцу.
– Здорово Митяй! К тебе ни прибегала мать этого дебила?..
– Да.., – опустил глаза Митя, вспомнив и свои слезы, и свои чувства, во время этого свидания.
– К нам тоже приходила, – заулыбался Женька. – Батя дал им, показал им почем в Китае майонез!..
И Женька расплылся в горделивой самодовольной улыбке. Дядь Саша, отец Женьки, был этаким местным силачом, он презрительно хмыкнул и, обращаясь к Мите, как бы подтверждая то, что с ним шутки плохи сказал:
– Прибежала баба тупая, открыла пасть и кричит «у меня сын больной ребенок, а его обижают!» Да ты дура своего дурака на цепи держать должна!.. Он сам пес одичавший на людей бросается, того и гляди укусит и бешенством от него заразишься! – И немного подумав, добавил: – А вы глядите тоже будьте поосторожнее, а-то эти придурки интеллигентные на вас заяву накатают!
Женька просто расцвел от гордости за своего крутого отца, который за словом в карман не лезет и в обиду не даст ни себя, ни его. А Митька, улыбнувшись, подыгрывая им, поспешил поскорее с ними распрощаться и словно облитый ушатом холодной воды, направился в сторону своего дома, испытывая дикий стыд и за себя и за них. Всю дорогу до своей калитки, он материл себя последними словами, которые только знал и слышал от отца и от друзей и, вспомнив Евдокима, определил сам себя как последнюю станичную бабу.
Часть четвертая
Отцы и дети
Ольга Владимировна и Сергей Владимирович, родители Сашки-дурачка, были люди образованные – местная интеллигенция и имели то ли по два, то по три высших образования. Если бы им в молодости сказали, что они станут селянами и будут доживать свой век в тихой деревенской глуши, то они бы конечно не за что в это не поверили. Но художница-судьба далеко не всегда изображает на холсте жизни именно ту картину, которую мы хотели или к которой мы когда-то стремились. Поэтому человек порой, после всевозможных жизненных мытарств может оказаться в таком месте и в таких обстоятельствах, о которых не то чтобы не мечтал, но даже не мог себе такое представить и в самом страшном и кошмарном сне. Все мысли и мечты Ольги и Сергея были связаны с городом и научной и преподавательской деятельностью: они учились и работали, получали образование и преподавали, зарабатывали пусть небольшие, но свои кровные деньги. Они строили много планов и много мечтали, и в этих планах довольно долгое время не было места никому кроме них самих, в том числе и их возможным будущим детям. И только на пятом десятке, после пяти прерываний жизни в результате незапланированных беременностей, Ольга и Сергей решили оставить после себя хоть что-то живое, помимо диссертаций и облигаций. Но здесь в их четко размеренную жизнь вмешался его величество случай…
Они никогда не то чтобы не отличались религиозностью, но даже скорее бахвалились своими атеистическими воззрениями на мир и на человека. Ольга Владимировна забеременела и их совместной радости не была предела. И здесь тоже все прошло по заранее спроектированному плану, они решили что пора и как по мановению руки – случилась беременность. Она протекала вполне благополучно, но Ольга Владимировна от чего-то все никак не находила себе места. В ее душе словно поселился какой-то червячок, который постоянно копошился там внутри у сердца и навевал какую-то непонятную и неприятную тревогу, с которой Ольга как человек, имеющий логическое и рациональное мышление старалась бороться с помощью единственного несомненного орудия для каждого мыслящего человека – т.е. разума. Она убеждала себя, что это естественная тревога для любой беременной женщины связанная с гормональными, физиологическими и анатомическими процессами и изменениями, протекающими в ее организме. Но тревога почему-то не уменьшалась, а с каждой новым днем все увеличивалась. И Ольга, поддавшись уговорам соседской старушки и тайком от мужа (чтобы не засмеял), даже осмелилась пару раз зайти в церковь и поставить свечку за себя и за будущего ребенка. Молиться она не могла, да и не умела, а вот ради успокоения «чем черт не шутит?!» зайдя в церковь все же что-то пошептала, обращаясь к какому-то святому, изображенному на старой почерневшей от времени иконе. На этом ее общения с потусторонними силами и ограничилось.
