Гонимый в даль из Кашгара в Кашмир

Но, несмотря на защиту, предоставленную природой, особенно на севере, Ладакх однажды в своей истории пережил вторжение именно с той стороны, по той самой ужасной дороге через Каракорум, описанной мною. В 1531 году Саид Даулат-бек, султан Кашгара283, с армией в 14000 человек, вторгся в Ладакх. Часть прорвалась в Кашмир и там перезимовала. В следующем году армия двинулась на завоевание Восточного Тибета, но почти вся погибла, не выдержав трудностей похода. Удивления достойно, как смогла преодолеть горную пустыню Каракорум столь многочисленная рать, и как султан Саид сумел организовать её снабжение.

Я пробыл в Лехе три дня, прежде чем смог составить новый караван из тибетских пони с местными погонщиками. На четвертый день в полдень я попрощался с гостеприимной хозяйкой Моравской миссии и снова тронулся в путь. Городские ворота на западной стороне Леха абсурдно маленькие, больше похожие на дверь дома. Караван вытянулся в длинную линию и двинулся вниз по ровной долине Инда. На сей раз он выглядел иначе, нежели мой предыдущий, ибо вьючные пони были чуть больше ослов, так что мой конь казался среди них великаном. Все погонщики были выходцами из бхоти, все одеты в серое, в странных шапках, с большими кольцами в ушах и браслетами на запястьях. На спинах у некоторых висел маленький котелок в сетке, у других – предмет, похожий на железный колчан и служащий для приготовления чая. Вот как здешний чай готовится: вода кипятится с содой в кастрюле, туда засыпается чай, отвар переливается в цилиндр-колчан, куда добавляется щепотка соли, немного поджаренной ячменной муки и масла, а затем все это хорошо перемешивается деревянной ложкой. Напиток получается густой, как шоколад, недурной на вкус и весьма питательный. Подобный способ приготовления чайного отвара, только без соды, распространен во всей Монголии, Забайкалье, среди бурят и даже русских. В условиях высокогорья Тибета обычный «китайский» чай не используется, ибо вкус его неприятен, в то время как чай, приготовленный местным способом, является основным продуктом питания бхоти.

Меня очень удивила тишина на остановках и бивуаках, не слышно было ни криков, ни шума, ни даже лая собак, и можно было проехать по дороге мимо, не узнав, что неподалёку расположился большой караван. Такой вот замечательный контраст с моим прежним отрядом, покидавшим Кёк Яр, где ругань керекеши сливалась с ржанием лошадей, сердитым фырканьем верблюдов и отчаянными воплями ослов.

По дороге из Леха в Сринагар используются только лошади и яки. Верблюды оказались бы здесь весьма полезны, но одногорбый верблюд равнин никогда бы не выдержал сурового холода Ладакха. Наш двугорбый, так называемый бактрийский верблюд великолепно приспособлен к холодным и сухим зимам степей, но не смог бы пересечь ледники и морены. Он красив в своей зимней шубе; густая, пушистая шерсть покрывает всё его тело, словно одеяло; волосатая бахрома защищает его длинную шею от холода, когда он спит на земле; его волосатые ноги похожи на мешковатые бриджи или гольфы; на голове масса вьющихся волос подобна парику. Благодаря такой защите наш верблюд спокойно переносит суровейшие морозы тургайских степей, когда температура опускается ниже точки замерзания ртути. Всё, что ему нужно для ночлега, это чтобы снег был убран, иначе, растаяв, таковой потом замерзнет на его животе в виде ледяной корки. Видимо для той же цели – переносить ночёвку на холодной земле, природа наделила яка плотным волосяным покровом, полностью покрывающим его брюхо.

Интересно, что в Ладакхе почти все животные зимой обрастают подшерстком из очень тонкого пуха, известного под названием пашмина284 (pushmin), что сродни нашему русскому слову «пушнина». Мягкий пух ладакхских коз служит материалом для знаменитых кашмирских шалей. Собственно козы Кашмира не дают такого пуха по причине мягкой и влажной тамошней зимы, поэтому материал для шалей импортируется из Ладакха и Кашгара. Козы южного Урала и Приуральской степи отращивают такой же пух, и это породило аналогичный домашний промысел у казаков Оренбуржья: платки или косынки, известные как оренбургские, были похожи на тончайшее старинное кружево белого или серого цвета. Пуховый платок такого рода, размером 16 м2, можно было протянуть через обручальное кольцо, настолько ткань его была тонка. Но эти оренбургские платки исчезли, как и старинные кашмирские шали.

В первый день мы дошли только до деревни Спитук, расположенной на берегу Инда285. В её окрестностях склоны на правом берегу реки покрыты мелким сероватым песком, похожим на снег.

Пески, лежащие на склонах холмов и в окрестных долинах, словно ледники, сползают вниз по оврагам и образуют нечто вроде «пескопадов». Дело в том, что по северную сторону реки горы состоят из гранита и других кристаллических пород, которые здесь выветриваются под воздействием мороза и солнца, как это бывает в засушливых пустынных районах, и вместо валунов, гравия и гальки, характерных для стран с обильными атмосферными осадками, образуется песок. Горы на левом берегу состоят из песчаников и сланцев, т.е. река течет вдоль пограничной линии между двух геологических формаций.

Спитук. Монастырь. (Redtigerxyz, 2009)[24]

Там, где дорога подходит близко к реке, возвышается холм с древней крепостью. Его живописный вид напомнил мне берега Рейна с его древними замками. Повернув направо, мы обогнули остатки древней речной террасы из типично озёрных отложений. Здесь когда-то было озеро, вероятно, красоты необыкновенной.

Миновали ряд больших чортенов и остановились в обширном саду, где в окружении высоких ив, тополей и множества лохов (Eleagnus), словно старинная заброшенная усадьба, расположилось одинокое бунгало. Цвели большие кумаонские ирисы (Iris kumaonensis), которые употребляются здесь как зимний корм для скота. Землю толстым слоем устилали опавшие листья, вдоль каналов с прозрачной водой ещё зеленела трава. Казалось мне, что вот-вот из кустов выпорхнет вальдшнеп или взлетит фазан, но, увы, то было лишь веянием чисто внешнего сходства обстановки с моим далеким севером… – в саду порхали несколько горихвосток, да стрекотали сороки. Долго бродил я по окрестностям, знакомясь с природой верховья великой реки Хиндустана, и то и дело испытывал странное чувство, будто вновь оказался в Семиречье, в какой-нибудь горной долине Тянь-Шаня.

Дорога из Сринагара в Лех была не раз описана теми, кто по ней путешествовал, она отменно проложена, удобна для езды верхом и поддерживается в лучшем виде. В местах остановок устроены бунгало, где за определенную сумму можно получить провизию и фураж для лошадей. За этим присматривает офицер, Британский объединенный комиссар в Ладакхе. Впечатление, производимое дорогой, весьма зависит от направления, с которого прибывает путешественник. Если движется он из Сринагара, то после роскошных бунгало Кашмира и езды в автомобиле по субтропикам южных Гималаев, узрит вдоль узкой дороги меж пустынных гор лишь однообразие и бедность. Но тому, кто проложит свой путь в обратном направлении, через высоты Крыши Мира, сквозь лишения и опасности, путешествие из Леха в Сринагар сулит радость избавления от мук и всё возрастающий интерес к окружающему миру.

Лично для меня, преодолевшего путь от южного Урала через киргизские степи, Туркестан, Семиречье и Кашгарию, предстоявший участок дороги вызывал наибольший интерес. Ведь передо мною завершалось развертывание во всех деталях необъятной панорамы изменяющегося облика местности, растительности, природы и людского быта на просторах почти половины Азии, я увидел своими глазами многое, что надлежало удержать в моей памяти. Несмотря на все лишения и опасности, коим подвергся, я ни за что на свете не променял бы своё странствие на все современные «экспедиции» самолётом в иные сколь угодно привлекательные места.

Наша следующая остановка была в горном поселке-оазисе Ниму, разбросанном в двадцати вёрстах от Спитука. Плавный спуск по отрогам гор приближал нас к Инду в том месте, где река вытекает из скалистого ущелья. Караван обогнул скалу из зелёных и тёмно-красных порфиритов, проехал ряд чортенов у её подножия и потянулся вдоль каменных оград террасированных полей. Повсюду струились кристально чистые воды небольших оросительных каналов. Маленькие домики в характерном Тибетском стиле, с нарядными балконами, виднелись средь абрикосовых деревьев, покрытых жёлтой и пурпурной листвой; огромные деревья арчи высились словно кипарисы. Мы въехали в обширный сад по дороге, проложенной прямо под огромным чортеном, словно под надвратной церковью. На сочной луговой траве паслось несколько миниатюрных чёрных овец, в центре сада расположилось небольшое, но очень уютное бунгало. Здесь росли яблони, и было заметно теплее, чем в Лехе; весь день был ярким и солнечным.

Участок дороги от Ниму до следующей деревни Саспул украшен целой вереницей чортенов и каменных гряд мани длиною до сотни метров, сплошь покрытых плитами с высеченными на них тибетскими мантрами. Дальше Инд, сделав поворот влево, исчез из виду в тесном скалистом дефиле, а дорога, в обход теснины, ушла в боковое ущелье, промытое в сильно эродированных песчаниках серого и тёмно-красного цвета. Неподалёку в окружении многочисленных чортенов, больших и малых, всех видов и конструкций приютилась небольшая деревня с длинной улочкой, высокими тополями и пёстрыми абрикосовыми деревьями. Справа высились бастионы из песчаника, выветренного в самые фантастические формы. Вся картина местности предо мною была так причудлива, а цвета её столь ярки, что была достойна кисти художника. Здесь среди скал и утесов друг над другом разместились маленькие тибетские домики, один из них трёхэтажный. Самые высокие скалы и вершины увенчаны руинами древних башен и старых крепостей.

Может показаться непонятным, почему тибетцы при выборе мест для жилищ одержимы стремлением забираться как можно выше и создавать себе трудности в повседневной жизни: карабкаться по скалам, таскать воду и дрова по крутым каменистым тропам? Вероятно, сама жизнь среди гор, скал и утесов наложила отпечаток на всё их существо, так же как на лазающих по горным склонам птиц и млекопитающих, а наследственность на протяжении тысячелетий сделала таковое стремление второй их натурой.

После столь живописной деревни, которая как бы перенеслась сюда из давнего прошлого, дорога крутыми зигзагами среди валунов и старых ледниковых морен вывела нас на возвышенное пустынное плато. Местность была абсолютно голой, лишь кое-где в лощинах и между холмами росла трава и каперсы, Capparis spinosa. Вскоре нагнал я небольшой караван индусского торговца с товарами, направлявшегося в Скарду, столицу Балтистана. Он вез с собой палатку, складную мебель и другие полезные предметы домашнего быта. Мой новый попутчик приветствовал меня со всей учтивостью и сообщил мне ряд полезных сведений о стране, которую, очевидно, хорошо знал. В частности поведал, что зимой сюда заходят горные козлы, но местным жителям охотиться на них строго запрещено. Так беседуя друг с другом, мы шли некоторое время по дороге пешком, ведя своих лошадей в поводу.

Тем временем дорога постепенно спустилась с плато обратно к Инду, в его долину, существенно расширившуюся; все удобные места её заняты полями, садами и фермами. Как и в большинстве местных деревень Ладакха, почвы здесь искусственные, созданные терпеливым трудом населения; земля очищена от камней; участки разбиты на склонах гор и холмов в виде прилегающих друг к другу террас, обнесены массивными каменными стенами, к ним проведены оросительные каналы из оврагов, иногда от довольно высоко расположенных источников.

Инд течет здесь в узком каньоне. Горы за ним, на южной стороне, высятся словно гигантская стена; ледники сползают вниз со снежных вершин, их языки висят высоко над долиной. Терраса левого берега реки сложена из пластов серых и тёмно-красных сланцев, стоящих вертикально, их зазубренные вершины голы и безжизненны.

После Саспула перешли по мосту через горный поток, впадающий в Инд. На ближайшей к мосту возвышенности виднелся древний полуразрушенный замок. Все эти древние руины, ламаистские монастыри, замки и дома выстроены из камня, что резко отличает Ладакх от Туркестана, где все здания, как древние, так и современные, построены из глины или необожженного кирпича, которые быстро разрушаются, и всё, что остается от них со временем – это кучи земли. Единственные каменные здания, которые я там видел, суть хорошо сохранившиеся, но очень древние остатки старого буддийского монастыря, находятся недалеко от китайской границы, в ущелье Таш-Рабат, к северу от Чатыр-Куля.

Спустились к Инду и вошли в его ущелье через некое подобие триумфальной арки в виде чортена, похожего на сторожевую башню какого-нибудь средневекового города. Речной поток зажат меж двух высоких скал, на коих подвешен длинный и узкий мост местной конструкции, разумеется, без перил. Чтобы проехать по такому мосту, когда он раскачивается над бурлящим внизу потоком, нужно быть очень уверенным в своей лошади, и даже чтобы пройти по нему пешком, требуются крепкие нервы. К счастью, наша дорога не пересекала реку, поэтому сомнительное удовольствие подражать ниагарскому Блондену286 отпало само собой.

Всю дорогу до следующего посёлка Нурия (Снурла) мы то двигались вдоль по ущелью близ реки, то взбирались на высокие береговые террасы. Местами ущелье расширялось, и тогда вдоль ручьев, бегущих с гор, взору являлись поля, сады, дома и заросли деревьев, но затем мрачные скалы вновь начинали прижиматься к дороге. В одном таком месте моё внимание привлек крутой склон, покрытый осыпями: он был сверху донизу расписан, словно гигантской кистью, тёмно-зелёными, коричневыми и красными полосами. Гора была сложена из вертикальных пластов песчаника, которые выветрились и приобрели поразительную окраску, что возможно только в засушливых районах, где склоны гор не защищены растительным покровом.

Бунгало в Нурии расположилось над обрывом глубокой расщелины, в глубине которой бушевали зеленовато-голубые воды Инда. Местность вокруг была завалена массами валунов и галечника, но в маленьких садах деревни росло немало абрикоса и грецкого ореха; меня даже угостили маленькими вкусными яблоками. Здесь хорошо было растянуться в кресле на веранде бунгало, но думалось о другом: выбраться бы на открытую равнину, в широкую зелёную степь и, дав волю коню, промчаться по ней хорошим галопом! Но увы… вокруг меня лишь горы, скалы, ледники, теснины да пропасти… Верховая езда на столь тернистых путях возможна лишь осторожным и медленным шагом, она утомительна и скучна, требует постоянного напряжения нервов – таковая всегда меня угнетала. Я жаждал простора и свободы! Но путь ещё был долог и ничего, кроме гор не сулил. Бог один ведал, какие сюрпризы готовила мне дорога…

Да, различия между очаровательной долиной Нубры и почти бесплодной, суровой долиной Инда велики. Там, в окружении увенчанных снегом и льдом высочайших гор, отгороженная от внешнего мира, расположилась уютная долина с ровным ложем и спокойно текущим речным потоком. Здесь же повсюду овраги, крутые откосы; вершины гор скрыты за холмами; река то и дело ныряет в узкие каньоны, ревет, грохочет и бурлит. Там всё причудливо, живописно и красочно, как будто явлено из неведомого, далекого прошлого; всё самобытно, пускай бедно, но приятно; на лицах жителей радость и счастье. Здесь же все серо и уныло, как будто придавлено какой-то внешней силою, что вторглась и испортила изначальный облик и самобытную жизнь страны.

«Вам надо хорошо следить ночью за лошадьми, или запереть их во дворе, – предупредил меня охранник бунгало. – Здесь есть конокрады, которые могут угнать их в Балтистан». – «Что же вы не держите сторожевых псов? – удивился я, вспомнив, каких сильных и красивых собак я видел в Нубре. – «Собак нечем кормить, а зимой с гор спускаются волки и пожирают их».

Но характер тибетцев такой же, как у бхоти: они добродушны, честны, исполнены трудолюбия. Вот одно из свидетельств последнего: на дальнем берегу реки тибетцы собирают среди скал по чуть-чуть, с величайшим трудом и риском для жизни, маленькие копны травы; когда зимой наступят морозы, траву переправят через реку в деревню. А вот чего здесь нет, того нет: не слышно мелодичных песен Нубры, не видно танцев бхоти.

Наш следующий привал пришелся на маленькую деревню Халтзе с её приятными на вид домами и старыми деревьями на крутом склоне долины; здесь уже были почта и телеграф. Маленькое симпатичное бунгало расположилось высоко, ниже раскинулись поля и дома тибетцев. Под огромными тенистыми деревьями грецкого ореха сложены тюки с товарами, здесь же расположился караван яков и лошадей. По другую сторону Инда массивной стеною вздымался горный хребет.

Неподалёку от здания почтовой конторы красовалась вилла миссии, построенная в тибетском стиле287. Преподобный Берроуз и его супруга любезно пригласили меня отобедать с ними, и я провел три приятных часа в их очаровательной компании. Они жили здесь уже не первый год и хорошо знали Балтистан, так что беседа оказалась для меня весьма полезной. Мистер Барроуз не только врачует души туземцев, просвещая их христианским учением, но и лечит их телесно, возвращая зрение слепым путем искусного лечения катаракты.

Кстати говоря, тибетцы гораздо более гуманно относятся к своим страждущим, чем жители Кашгара. Как я уже отмечал, многие паломники лишаются сил и болеют во время хаджа (в основном дизентерией); таковых благоверные просто бросают на произвол судьбы. Незадолго до моего приезда один индус подобрал мусульманскую женщину, брошенную на обочине дороги, и привез её в Лех.

Гостеприимные миссионеры снабдили меня обильным запасом свежих овощей со своего огорода, а также номерами индийской газеты «The Pioneer», которую я с удовольствием читал в далёком Кашгаре. Деревня Халтзе, несмотря на почту и телеграф, является по сути оторванной от внешнего мира дырой, и я всегда испытывал чувство глубокого уважения к самоотверженным труженикам, которые ради христианского долга посвятили свои жизни гуманным целям в диких и пустынных уголках земли.

Погода по-прежнему была великолепной, небо безоблачным, когда наш караван ранним утром покинул деревню. Миновали группу чортенов и спустились к Инду, где дорога разделилась: одна шла по правому берегу в Скарду, а другая по мосту через Инд – в Кашмир.

Интересен и красив был мост. Река, зажатая в том месте вертикальными скалами, сужалась, но всё же оставалась весьма широкой. Подход к реке с правой стороны защищен замком, в точности похожим на настоящий средневековый европейский téte de pont (предмостное укрепление, плацдарм) с башнями, бойницами, крепостными стенами и огромными воротами. Въехав внутрь крепости, путешественник минует узкий двор и попадает прямо на мост, длинный, прогнутый и качающийся словно колыбель. На противоположном, левом берегу мост выводит прямо к отвесной скале, а дорога резко поворачивает вправо и поднимается на террасу. Хотя с близкого расстояния крепость оказывается весьма хлипкой конструкцией, сложенной на обычной глине и имеющей скорее декоративный, нежели оборонительный характер, вид на реку, мост, скалы и замок очень красив и вполне достоин служить антуражем великой реки

Далее тропа круто свернула в узкое и мрачное боковое ущелье и потянулась по уступам над стремниной, гремевшей внизу среди нагромождений скал, камней и конгломератов.

Мост через Инд в Халтзе. (F. De Filippi, 1924)[1]

Глава XII. Переход Ламаюру – Драс

Итак, мы покинули долину Инда и двинули свой караван в южном направлении, по узкому каньону, похожему на глубокую трещину в скальном массиве. Внизу гремел поток реки Йону, берущей начало под перевалом Фоту-ла (4270 м). Узкая тропа прижималась к почти отвесной стене и поднималась над руслом на значительную высоту. Кое-где она была настолько разрушена, что проезд был едва возможен; местами были отчётливо видны следы сорвавшихся вниз животных. На таких участках приходилось вести лошадей в поводу. Вообще надо сказать, что подъём из долины Инда к высотам Ламаюру оказался одним из опаснейших отрезков этапа, хотя и не лишенным красоты.

Вскоре мы достигли того места, где тропа переходила с одного берега на другой. Над мчавшимся в глубине каньона потоком висел очередной мост. Но, к немалому удивлению моему, и большему – моего коня, таковой был, на сей раз, снабжен… перилами! При виде столь необычного явления, как перила вдоль моста, мой верный спутник так опешил, что встал как вкопанный. Пришлось мне выйти на мост первым, дабы лично подать ему пример мужества и отваги.

Поблизости, как ни странно, явилась взору маленькая каменная хижина с крошечным садом, совершенно одинокая в этой бесплодной горной расщелине, ибо далее вокруг не было ровно ничего, кроме голых скал.

Затем путь стал ещё хуже: исчезли уступы на крутом скалистом склоне, и тропа пошла по искусственным опорам, выложенным из камней, по участкам трудным и опасным. Мрачные скалы здесь состояли из конгломератов, гранита, сиенита, гнейса и сланцев, очень твердых, тёмно-зелёных и красных, напоминавших яшму.

Вдруг каньон сузился ещё более и превратился в столь узкую щель средь огромных скал, что вокруг не стало никакого обзора; где-то внизу ревел невидимый водопад. Тропа резко свернула вправо и серпантином пошла вверх по крутому склону. Здесь опасно было двигаться верхом, но и пешком идти утомительно вследствие высоты. Извивы тропы были коротки и круты, и караван подо мной выглядел так, будто ползет по лестнице. Упади здесь лошадь, ничто не спасло бы идущих под ней, все вместе рухнули бы далее вниз. Между тем, бедные животные с трудом преодолевали крутой подъём, и нам приходилось останавливаться каждые несколько минут, чтобы дать им хоть немного отдышаться. Когда мы оказывались на вершине гребня, нам приходилось то подниматься, то спускаться по узкой тропе, извивавшейся над крутыми обрывами. Иногда достигали самого русла, и некоторое время двигались по долине; в таких местах река мирно текла, журча среди камней.

И вот снова подъём по серпантину крутого откоса, снова путь узкий и опасный по краю пропасти, из коей доносился рёв бушующего каскада. Окончание подъёма венчал одинокий скальный жандарм, столб из конгломерата, торчавший словно указательный палец. Итак, преодолев две ступени очень крутого подъёма, очутились мы на обширном холмистом плоскогорье, чья поверхность представляла собой сильно эродированные озёрные отложения. На верхнем краю крутого откоса прилепились монастырские здания, средь коих, судя по внешнему виду, были как старинные, так и построенные сравнительно недавно. Толща лёссовых скал изрыта пещерами – кельями отшельников. Это был знаменитый монастырь Ламаюру288.

Бунгало, где я остановился, расположилось на небольшом возвышении, с верандой на юг, к скалистой горе, у её подножия струился ручей, окаймленный ивами. От Халтзе было всего около 16 вёрст, но мне потребовалось четыре часа, чтобы проехать их, настолько крутым и утомительным был подъем от Инда на плато Ламаюру. Караван прибыл через час после меня.

Ламаюру. Панорама. (F. De Filippi, 1924)[1]

Трубный глас, зовущий к молитве, доносился из ламаистского монастыря и сливался со звонкими голосами клушиц, летавших над склонами. Отобедав, я отправился взглянуть на монастырь.

Средь множества других зданий, расположенных на вершинах лёссовых столбов, одно выделялось особенно – с виду новое, выкрашенное в белое, с балконами, нависающими над обрывом – оно явно довлело над всеми прочими. У подножия горы расположилось множество чортенов; здесь же источник с кристально чистой водой струился вниз по склону. У родника суетились женщины, несколько монахинь в том числе, с большими металлическими сосудами за спиною, в коих носят они воду для монахов. Казалось бы, куда удобнее, проще и практичнее, а также гуманнее использовать ослов, как это делают в Кашгаре. Но, видимо, снабжение монахов водой считается почётной обязанностью прекрасного пола, в то время как сильный пол целиком призван к исполнению молитвенных священнодействий. Впрочем, представители такового не слишком утруждают свои головы чтением священных книг, а предпочитают делегировать молитвословие более удобным и эффективным водяным колесам.

Я поднялся выше и увидел, что весь холм представляет собой целый лабиринт домиков, каменных загонов для скота, дворов и извилистых улочек. Затем вошел в длинный, почти закрытый коридор со ступенями, вырубленными прямо в скале. Он круто поднимался вверх, маленькие окошки, прорубленные в наружной стене, тускло освещали неровные скользкие ступени. Всё было грубо, просто, но в то же время исполнено таинственного смысла.