Гонимый в даль из Кашгара в Кашмир
Вот так проходила та страшная ночь, вторая на плато Каракорум.
Следующее утро было ужасно холодным. Вода в ведрах замерзла. Небо было ясным и безоблачным, тёмно-синего цвета. Справа возвышались холмы из красноватого известняка, слева – обнажения вулканических пород. Мы вышли на широкую, усыпанную гравием долину и медленно двинулись к холмистой гряде. Проехали мимо каменной глыбы на обочине дороги – это был памятник исследователю Далглишу251, когда-то вероломно убитому здесь неким афганцем. Убийца годами скитался по Восточному Туркестану, Индии и Афганистану, пытаясь замести свои следы, но Немезида настигла его в лице индусского детектива, который после долгих лет поисков обнаружил его на базаре в Самарканде; преступник был арестован российскими властями и выдан индийскому правительству.
Мы добрались до скалистой гряды, в которой было несколько расселин, оттуда вытекали два ручья, сливаясь в один, под названием Брангса – искаженное на тибетский манер тюркское название Баран-су, т.е. Овечья вода. Долго шли по сланцевым осыпям извилистого правого ущелья, и там встретили караван хаджей, мужчин и женщин, с маленькой девочкой лет десяти. Я подумал, какие страдания и лишения должно было претерпеть бедное дитя, прежде чем добраться до дома после бесконечного хаджа!
Солнце было закрыто пеленой тяжелых туч, и холодный, пронизывающий ветер дул прямо в лицо; мои щёки немели, глаза слезились, руки и ноги коченели. Вскоре вышли в широкую, холмистую долину, где усыпанный гравием глинозём был лишен малейших признаков растительности. Здесь мы потеряли ещё одну из наших вьючных лошадей, которая умерла от тутека, и пополнила собой коллекцию иссохших туш, к которым здесь не прикасается ни зверь, ни птица. Воистину, страшно место сие, «Куда и серый волк не забегал, куда и чёрный вран костей не заносил», как поет Сусанин в опере Глинки «Жизнь за царя». Остальные вьючные лошади продолжали идти, послушно следуя за вожаком, не нуждаясь в управлении, то ж и верблюды, но после Ак-Тага идти им становилось всё труднее и труднее. Ослов давно уже отправили назад в Куфеланг. Ни одной из наших пернатых попутчиц не было видно.
Здесь мы встретили новый для меня вид каравана вьючных лошадей из Тибета; у погонщиков были длинные волосы сзади, странные чёрные шапки и необычный костюм, на шеях висели амулеты наподобие креста.
В конце долины тропа свернула на запад и пошла средь невысоких холмов, погребенных под чёрными осыпями из глинистых сланцев – им обязан своим названием грозный Каракорум – «Чёрная осыпь». Мы достигли подножия перевала.
Хотя подъем нельзя было назвать ни высоким, ни крутым, он был чрезвычайно трудным для животных, так как высота над уровнем моря превышала 5400 м. Мой конь плелся неуверенной поступью, поэтому я останавливал его через каждый десяток шагов, чтобы дать ему передохнуть. Я мог отчетливо слышать стук его измученного сердца, даже сквозь седло ощущались такты этого «двигателя» мощностью одну лошадиную силу. Каждый миг я ожидал, что мой верный товарищ споткнется и упадет. Мне бы слезть, облегчить бедное животное, но по такому месту смог бы пройти лишь тренированный альпинист, а я равнинный человек, родившийся и выросший в степи. Это было выше моих сил.
Перевал Каракорум, южный склон. (F. De Filippi, 1924)[1]
В мире нет другого столь же возвышенного места, где человек мог бы передвигаться верхом на лошади. Но всему есть предел, и я, будучи не в силах более терпеть такую езду, под самым перевалом сошел с коня и повел его в поводу на седловину.
Вот и высшая точка, однако, открывающаяся с неё панорама способна вызвать лишь разочарование, ибо нет здесь той величественности, которую можно было бы ожидать от такой высоты. И в то же время вы чувствуете, что на огромном расстоянии вокруг все горы, холмы, долины и огромное плато находятся под вами, что вы стоите как будто на вершине какого-то колоссального купола. Сей легендарный перевал, Каракорум, венчает собой границу двух империй, Британской и Китайской, здесь на гребне его стоят два пограничных знака: британский –каменная стела, и китайский – нагромождение камней. Несмотря на огромную высоту, снега не было ни на перевале, ни в долинах внизу.
В пять часов вечера мы остановились на ночлег. В тот день мы прошли девять с половиной часов без мало-мальски долгих остановок. Ближе к вечеру ветер усилился настолько, что буквально резал руки, шею и лицо, пронизывал бельё, шерстяную одежду и меха. Это было несносно, и я промерз до костей. Едва мы остановились, как вьюга окутала нас мелким сухим снегом, жёстким, как песок. Я почувствовал, что больше не могу терпеть всё это ни минуты. Не имея возможности ждать, пока мужчины поставят палатку, так как они работали отчаянно медленно, я взял тёплую лошадиную попону и, полностью накрывшись ею, сидел и ждал, пока всё будет готово, палатка поставлена, жизнеспасительная бутылка вермута и бульон-бовриль распакованы. На этой высоте вода закипает при температуре 86°С, поэтому в ней нельзя сварить яйцо, тем более мясо.
Ночью у моего коня случился приступ тутека. Его спасли, пустив кровь, он поправился, но был очень слаб и на следующий день едва мог идти, лишь к вечеру ему стало немного лучше. Утром заболели ещё три человека, и мне пришлось дать им строфант. Ночь была ужасно холодной и тревожной, я вынужден был вставать, чтобы ухаживать за лошадью и больными.
Что же это за тутек, эта горная болезнь? Врачи называют её apohastia, она вызывается высотой, но не только ею. На сей счёт были выдвинуты различные теории, но ни одна из них не является полностью удовлетворительной, ибо не объясняет всех особенностей недуга. В острых случаях наблюдается кровотечение из носа, ушей и горла, больной жалуется на сильную головную боль и одышку, сердце слабеет и, наконец, останавливается совсем. Так погиб известный геолог Фердинанд Столичка, переходя Депсанг252. Одно ясно, что людям со слабыми сердцем и легкими крайне опасно подвергать себя риску на Крыше Мира.
Интересен тот факт, что горная болезнь иногда проявляется сильнее на меньших высотах, нежели на больших. Например, на Сассер-ла дышать легче, чем на Ак-Таге, хотя последний на 300 метров ниже. Э. Реклю считает, что в этом случае оказывает некоторое влияние влажность земли, но это представляется маловероятным. Такое же явление наблюдалось в Андах, где в некоторых относительно низко расположенных местностях горная болезнь, сороче или пуна, проявляется быстрее, нежели в других, расположенных на большей высоте. В целом, в Андах горная болезнь наступает ранее: там на высотах от 3200 до 3500 метров появляются симптомы, которые в Азии начинаются только на высоте 4800. Я не могу этого объяснить253. Поднимаясь на аэропланах или воздушных шарах, люди меньше ощущают высоту, и появляются симптомы горной болезни на большей высоте, но, с другой стороны, люди быстрее теряют сознание. Давление крови снижается на большой высоте, и она быстро теряет кислород. Но организм человека или животного к этому приспосабливается, и в его кровотоке количество красных телец возрастает. Так, в департаменте Ла-Пас, в Боливии, на высоте 3750 м, кровь млекопитающих содержит в два раза больше гемоглобина, чем кровь таковых в Европе.
На определенной высоте алкоголь перестает действовать. Я читал, что в Кито пьянство неизвестно, и в тех благодатных областях Южной Америки царит непреходящая трезвость. Этот интересный аспект достоин внимания будущих исследователей Каракорума.
Глава IX. Через предел
Мы покинули бивуак довольно поздним утром, в половине девятого, уставшие от ночных тревог, и двинулись вниз по реке Депсанг. На стыке двух узких долин справа по ходу встретилась площадка, огороженная низкой каменной стенкой, она сплошь была покрыта костями и тушами животных. В этом месте расположился источник, называемый Даулат-Бег-Ольди254, что означает «Даулат-бек умер», для увековечивания памяти о Султане Саиде255, монгольском хане Кашгара, который в 1531 году совершил почти невероятный подвиг, вторгшись из Яркенда в Ладакх и Балтистан через эти высоты. Здесь тропа разделяется, одна ветка ведет на юг в долину реки Шайок256, через ровное, но очень опасное плато Депсанг. Последнее ниже, чем перевал Каракорум, но «тутек» там, говорят, ещё более суров. Другая ветка идет в обход по ущелью Кумданг и выходит к реке Шайок у источника Янгсанг.
Ещё будучи в Яркенде, мы решили выбрать второй вариант, поэтому покинули реку, повернули в западном направлении и начали подниматься на плато. Слева виднелся покрытый снегом хребет со сверкающим ледником, то была горная цепь Шайок, которую нужно было преодолеть через перевал Сассер-ла, а впереди простиралась живописная гряда зазубренных пиков рыжеватого оттенка. Вся долина Депсанга сложена из мощных ледниковых отложений, валунов, сланцевых плит, гравия и конгломератов. Мы поднялись по крутой ложбине, промытой в этих отложениях талыми водами некогда существовавших здесь ледников. Поднявшись над долиной, мы очутились на ровной местности, которая раскинулась перед нами словно степь без единой травинки. Здесь были самые верховья долины реки Шайок, по которой нам предстоял постепенный и продолжительный спуск. Небо было пасмурным, дул ледяной западный ветер.
Справа три огромных горных массива, увенчанных снизу доверху снегом и льдом, вырастали как будто прямо из равнины. Ближайший, что дает начало знаменитому леднику Шайок, был похож на огромный сломанный зуб257; второй, широкий, выглядел как массивный конус258, а третий, самый дальний, напомнил мне наш кавказский Эльбрус. Последний массив был не чем иным, как третьей по высоте горой мира, К2, или Годуин Остен, которая возвышается на 8619 м над уровнем моря259.
Из этой обители ледяных и снежных масс, заоблачных вершин и глубоких, мрачных ущелий, из этой земли, которая на картах называется Балтистан, берут начало две великие реки: Инд и Яркенд-дарья, неся жизнь и плодородие в пустыни. Отсюда же обрушиваются на долину Инда катастрофические наводнения, несущие множеству людей разорение и погибель.
Когда достигли реки Шайок, справа открылась ледяная громада, поверхность которой была похожа на огромную скребницу. То был печально известный ледник с тем же названием, который иногда перекрывает собою реку, так что выше образуется озеро. Накопление воды может продолжаться в течение нескольких лет, пока в один роковой день ледяной барьер не уступит постоянно растущему давлению скопившейся воды, и тогда яростный поток обрушивается вниз, уничтожая всё на своем пути, и опустошая плодородную долину Инда. Подобная катастрофа произошла всего несколько лет назад. Воистину, можно было сказать, что мы пребывали в таком месте, о котором писал Пушкин:
«Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье».260
Здесь река Шайок не очень глубокая, зато широкая; на её левом берегу, сложенном из обломков гранита и диорита, есть несколько старых, неглубоких выработок. Говорят, что тибетцы когда-то рыли тут золото, но из-за частых разливов реки пришлось им это дело бросить. Мы стремились разбить лагерь в безопасном месте и поэтому перешли на другой, более высокий берег и встали у подножия крутого откоса. Место называется Япчанг.
Любопытно, что здесь, несмотря на высоту, которая даже больше, чем в Ак-Таге, мы не ощущали пресловутого тутека. Вместе с тем кислорода в воздухе было так мало, что даже свеча в моей палатке едва горела, давая тусклый, убогий свет. Крылья палатки трепетали на ветру, а меня била дрожь. Я завернулся во все одежды, что смог найти, и попытался согреться вермутом. И тут в придачу в воздухе раздался заунывный, протяжный вой, проникающий в самую душу: то волки Тибета приветствовали нас в своих владениях.
Проснулся в пять и не без труда зажег свечу, её слабое пламя дрожало в окружении какого-то странного ореола. Выглянул из палатки: вся местность вокруг, включая наш лагерь, заметена снегом. Караванщики высказались за то, что нынче нельзя идти дальше и должно оставаться на месте, по крайней мере, на день. Приятная перспектива! Я из-за холода третий день не брился, второй – не мылся, и не знамо какой – не пил чаю. Моё лицо опухло, воспаленные губы кровоточили, глаза слезились. У нас не было дров (к счастью, было относительно тепло), а из-за снега мы не могли добыть их заменителя, буртсы261. Я попытался нагреть хоть каплю воды в чайнике над сухим спиртом, но тщетно. Когда рассвело, показался небольшой кусочек голубого неба, но его быстро затянуло, поднялся ветер, и нас вновь окутала метель.
Погонщики верблюдов, с глазами, исполненными слёз, стонали от невзгод. Немудрено, ведь мы жили в палатках в царстве штормов уже три недели! Оттого и я мыслями тянулся к своему дому, что остался там, далеко внизу, на равнинах Туркестана, где сейчас было самое лучшее время года: прозрачное голубое небо без единого облачка, чистый, бодрящий воздух, прекрасные фрукты, цветы… Ныне всё это казалось миром иным, таким бесконечно далеким от ужасных горных пустынь, где мы оказались погребенными под снегом, где каждый человек слаб и болен, где невозможно приготовить пищу, вскипятить воду, где организм не приемлет пищи, воздуха для дыхания не хватает, и пламя свечи едва горит! Какой разительный контраст даже по сравнению с мрачными горами Тянь-Шаня (хотя и там зимний холод не подарок), или с холодами русского Севера. Конечно, можно замерзнуть и там, но всё же есть и шансы жить во здравие своё, с удовольствием вкушать пищу, согреться в стужу стаканом горячего чая, но самое главное: сохранить тепло в своём жилище. А что здесь? – Лишь холодная палатка… А что вокруг? – Шум крыльев да несносное карканье, напоминающие нам, что чёрные птицы, предвестники несчастья, постоянные соседи наши почти на каждой стоянке, терпеливо ждут своего пиршества… Тысячи скрученных и искореженных туш лошадей, лежащих вдоль дороги – шкуры целые, а внутренности выедены: вороны начинают свою трапезу с глаз, волки – с живота.
В компании животных нашего каравана порхала маленькая бледная птичка, это была белая трясогузка, истощенная и доверчивая. Я надеялся, что птичка выживет и доберется вместе с нами вниз до тёплых долин Кашмира.
Благодаря вермуту, я немного оживился, но мне было трудно двигаться, и сердце колотилось при малейшей нагрузке. Полное отсутствие аппетита, только неприятнейший привкус во рту, как будто после большой дозы хинина. Я жаждал чего-нибудь солёного, острого, например, ветчины или соленых огурцов, и я отдал бы всё за маринованную селедку! А вот лошадей кормили люцерной, которую мы везли с собой, но караванбаши предупредил погонщиков, чтобы не давали им слишком много.
Наш дальнейший путь лежал вдоль русла реки Шайок в окружении величественных гор, которые имели здесь какой-то особенно суровый вид, их посеребренные снегами гребни окрашены в красновато-серые тона. Широкая долина сузилась и превратилась в узкое ущелье, над ним справа десятиметровой стеною навис ледник, круто ниспадавший из зубчатого цирка. A за ним второй, весь ощетинившийся сераками, сползал по своему ложу бесконечными рядами серых и белых торосов.
На левом берегу, напротив ледников, на вершине скалистого гребня, возвышался огромный скальный массив причудливых очертаний, похожий на какой-то древний храм. Снег, скопившийся в расщелинах и углублениях, образовал рельеф, напоминавший двери и окна. Сколь великолепное место, подумал я, для какого-нибудь романтически настроенного сочинителя, чтобы именно в нём поместить дом таинственного тибетского «Махатмы»!262
Ущелье здесь узкое, всё дно занято речным потоком и его отложениями. Справа огромные ледники, сползающие откуда-то с невидимых высот, словно специально встроены в окрестную панораму на удивление любопытных путешественников. Был и с виду небольшой ледник, около десятка метров в ширину и в глубину, но в нём скопилась огромная масса льда, сползающего вниз к руслу реки. Все ледники в долине подвижны; они порождают типичные ледниковые отложения галечника и валунов, формируют террасы из гравия; ледниковая пыль носится ветрами по ущелью, засоряет глаза.
В этом месте долина как таковая закончилась, как будто уперлась в мощную стену из красного известняка. В полукольце зубчатого цирка предстал огромный ледник, над ним навис иссеченный фантастическими снежными бороздами массив горы Ак-Таг (7525 м). Река, проложив путь под ледником и выйдя наружу, прижалась к скале, так что для каравана остался лишь крайне неудобный проход. Лошадям пришлось тут нелегко: они скользили по отполированным скалам и с трудом пробирались между огромными валунами. В одном месте я видел камни, забрызганные кровью животных.
Наконец ущелье расширилось, и красный известняк уступил место жёлтым и серовато-зелёным известковым сланцам, которые, в свою очередь, перешли в тёмно-коричневую известковую породу. Местность обрела вид унылый и мрачный.
Предстала необходимость перейти вброд на правый берег реки, русло которой изобиловало большими скрытыми камнями; на это потребовалось время. Затем пришлось обходить ряд скальных каньонов по высоким склонам берега и снова Пересекать русло, где поток пенился и бурлил среди камней. Одну из вьючных лошадей опрокинуло течением, понесло вниз, но, к счастью, прибило к выступающей скале, так что погонщики сумели вовремя придти на помощь и с помощью верёвок вытащить бедное животное на берег. Насквозь промокшие после купания в ледяной воде, они, конечно, не могли ни переодеться, ни высушить одежду. Дабы согреть их, я дал им по чашке чистого спирта, которым предусмотрительно запасся в Кашгаре. Несмотря на запрет Пророка, они выпили огненную воду без вреда для здоровья, и ничуть не пострадали после ледяного купания.
И вновь, в который раз нам пришлось перейти реку вброд. Тропа вошла в узкий проход между огромными чёрно-коричневыми скалами, над которыми справа навис большой разорванный ледник. Всё вокруг выглядело каким-то странным и фантастическим, казалось неестественным и действовало на меня угнетающе. Обстановка вполне могла бы послужить отличной декорацией к постановке Дантова ада. Сумерки сгущались, небо было мутным и пасмурным, и вся сцена напоминала картину преддверия в загробный мир, написанную меланхолично настроенным, безумным художником.
Здесь увидели мы одну из странных шалостей природы: на большой высоте, в окружении чёрных каменных масс возвышалась огромная белоснежная скала, вероятно, обломок кристаллического известняка, заброшенный туда каким-то древним ледником.
Оставив русло ручья, мы поднялись на широкую террасу и здесь… я чуть не выпал из седла от удивления: на повороте тропы предо мной явилась… знакомая мне госпожа N. из шведской миссии в Кашгаре, с ней юная англичанка из Индии! Оказалось, что группа членов миссии остановилась близ Сассер-ла: семь миссионеров (трое мужчин и четыре женщины) при караване из семидесяти лошадей. Как приятно было встретить культурных европейцев в столь диком месте, как я был очарован их добротой и гостеприимством! Караван был образцом организации и безукоризненного оснащения. Дамы приготовили роскошный ужин, а на следующее утро – настоящий завтрак; я не вкушал столь чудесной пищи с тех пор, как покинул Яркенд.
В тот вечер мы просидели допоздна, обмениваясь впечатлениями о дороге пройденной и предстоящей. Их караван тронулся в путь из Леха девять дней назад. Меня предупредили: за перевалом Сассер-ла есть место, где растет ядовитая трава, от поедания которой три их лошади умерли. Воистину, сия ужасная дорога как будто специально создана на погибель лошадям.
Приятная компания, интересная беседа и хорошая еда как нельзя лучше оживили мой аппетит, и я даже удовольствовался чаем, бывшим для меня столь отвратительным в течение нескольких дней.
Мы расстались на следующее утро; шведы продолжили свой путь в сторону Япчанга, а нашему каравану предстоял подъём к подножию ледника, который нам следовало пересечь, прежде чем под лучами солнца начнется таяние снега и льда.
Тибетский охотник на яке. (Б.Л. Громбчевский, 1891)[13]
Появились бхоти, то есть тибетцы, которых магометане называют батт, то есть идолопоклонники. Их яки сменили наших верблюдов и лошадей. Эти самые бхоти весьма живописны на вид, но ужасно грязны. По внешнему виду, одежде и характеру они сильно отличаются от жителей Центральной Азии: на голове у них красные шапки, отороченные чёрной овчиной; на шее большие ожерелья из бус; спутанные чёрные волосы свисают по спине; овчинные шубы накинуты на правое плечо; слева над поясом нечто вроде мешочка, вместилище для всякой всячины; на запястьях серебряные браслеты. Их манеры и речь тоже совершенно другие.
Поднялись по старой морене, вышли на открытое пространство у подножия ледника. Здесь расположился рават, что-то вроде хлева и двора, грубо сложенных из камней; место называется Сирсил или Дахни Турги; высота около 4700 м. Здесь верблюды забирают товары, привезенные из Леха, и живут немногие тибетцы. Как ни странно, у подножия ледника оказалось больше жизни, чем далее внизу. Меж небольших камней кое-где пробилось немного травы, зелёной и нежной, и яки охотно паслись на ней. Летали стаи голубей, и было приятно снова услышать мелодичное пиликанье клушиц; в мою палатку влетела белокрылая горихвостка – красивая и нежная птичка вместе с нами стремилась через Сассер-ла к долине Нубра.
Панорама из нашего лагеря была великолепна, особенно на закате. Наверху за моренами сверкал ледник, его верховья терялись вдали, сливаясь с облаками; речной поток вытекал из него и, уныло журча, исчезал в глубокой долине реки Шайок. На склоне слева выделялся тёмно-красным острием чортен, религиозный символ пяти элементов природы263. Подобные сооружения возводятся набожными тибетцами в самых разных местах, где есть хоть малейший к тому повод. Сей чортен, первый на нашем пути, был свидетельством того, что мы въехали в страну древних верований, в загадочный Тибет.
Наши славные бедные лошади стояли в ряд с поникшими головами, сегодня им перепало немного клевера и совсем чуточку ячменя, в качестве лакомства, но завтра они не получат ничего, ибо считается, что между высокими перевалами неразумно давать лошадям много пищи – кстати, то же правило касается и людей.
Я проснулся очень рано. Небо было безоблачным и звездным, на востоке рассвет едва начинал брезжить. О мытье, конечно, не могло быть и речи, ибо вся вода вокруг напрочь замерзла. Холод живо напомнил мне русскую зиму, и я глотнул немного вермута. Караванщики медленно сворачивали лагерь. Появилась группа поющих тибетцев-бхоти, с яками, они быстро навьючили своих животных и ко мне подвели яка, уже оседланного. Это был не первый в моей жизни опыт езды на странном создании с рогами быка, лохматой шерстью медведя, хвостом лошади и гривой под брюхом, ездил я на них в Тянь-Шане и на Памире. А ещё бхоти привели с собой нескольких очень хороших пони, это такая особая порода горных лошадей, животные красивые, сильные и выносливые. В отличие от обычных пони они не производят впечатления низкорослых, но выглядят как настоящие, хорошо сложенные маленькие лошадки с красивой головой, тонкой шеей и стройными ногами. Словно миниатюрные лошади арабской крови, они одинаково хороши под седлом или вьюком, имеют хорошие манеры, тихи и послушны, даже жеребцы у них не ссорятся, для детей они подошли бы просто идеально. У меня была одна такая в детстве, мой отец привез её из Ташкента, где таких лошадок неправильно называют «кашгарками», а в Кашгаре, столь же ошибочно, – «кашмирками».
Итак, наш караван, теперь уже с гружеными яками вместо верблюдов, тронулся в дальнейший путь. Рядом со мною шествовал один из бхоти. Яком можно управлять только приблизительно. Всё, чем вы располагаете в данном случае, это недоуздок, прикрепленный к железному носовому кольцу, да камча, то бишь кнут. Разумеется, мундштука нет, а стегать яка по его лохматой шкуре совершенно бесполезно, в опасных местах погонщик просто ведет его за веревку.
Приближаясь к леднику, вспугнули стаю снежных куропаток, или снежных фазанов Megaloperdix tibetanus. Это крупная птица, скорее похожая на красноногую куропатку, только в четыре-пять раз крупнее264. Они побежали, быстро перепрыгивая с камня на камень по краю морены. Мой проводник бросился за ними с палкой, как собака за зайцем, и преследовал их несколько сотен метров, конечно, совершенно безуспешно, а когда вернулся, то даже не запыхался. И это на высоте более 5000 метров, где простому жителю равнин подобное усилие могло бы стоить жизни! Так что, очевидно, не только у длиннорогой антилопы Каракорума, чиру, лёгкие и сердце приспособлены для быстрого передвижения в краю, где обычные существа едва способны выживать.
