Петров, к доске!

– Алексей! – Валентина Ивановна моментально сменила гнев на милость, а раскрасневшиеся щеки на испуганную бледность. Она, конечно, нереально впечатлительная. – Так что же ты молчишь?! Нужно немедленно идти в медпункт! Почему Владимир Владимирович этого не сделал?

– Не сходил в медпункт? – Хохотнул еще один пацан, сидевший на соседнем ряду, ровно напротив нашей с Максом парты. – Сегодня ему это не так сильно необходимо. Он, вроде, даже трезвый…

Антон…Антон Кашечкин. Его тоже помню. Он все время цеплялся ко мне. Хотя…ладно, чего уж там. Это я все время цеплялся к нему, потому что раздражал меня этот Кашечкин неимоверно. Зубрила, отличник. Ему, по-моему, как раз нравилась Деева. Вот он перед ней и ходил павлином. Распушит хвост и давай выпендриваться.

Сейчас по той же причине разоряется. Придурок… Еще прическа у него такая… ммм… прилизанная. Рубашечка отглаженная. На брюках – стрелочки. Даже пионерский галстук выглядит так, будто его только что из-под утюга вытащили. В нагрудном кармане виднеется кончик маленькой пластмассовой расчески. Мамкин гений, блин.

– Кашечкин! Ты говоришь об учителе! Совсем, что ли, не соображаешь?! Владимир Владимирович, он… – Учительница музыки замолчала, заметно стушевавшись.

Наверное, поняла, с таким жаром за простого коллегу не заступаются. Даже детям это понятно. Потому что некоторые одноклассники многозначительно заулыбались.

Вот ведь, какие дела. У нас все были, похоже, повально влюблёны друг в друга. А я и не замечал тогда этого. Хотя, я до хрена чего не замечал…

– Не отвел Алёшу, я вот о чем! Антон, это, между прочим, не шутки. У Петрова вполне может быть сотрясение мозга! – Валентина Ивановна посмотрела на весельчака с укором.

Впрочем, сквозь толстые стекла ее очков, любой взгляд будет выглядеть укоряющим или глубоко страдательным. Там такие линзы, можно костер спокойно поджигать при пасмурной погоде.

– Да конечно! – Буркнул Кашечкин, затем, понизив голос, добавил. – Чему там сотрясаться?

– А в лоб? – Тут же среагировал Макс.

Он сидел возле окна, я – возле прохода. Поэтому Максу пришлось отклониться назад, чтоб выглянуть из-за моей спины и показать Кашечкину кулак.

Валентина Ивановна на бубнеж пацанов внимания уже не обращала. Учительница вскочила, побежала ко мне и начала яростно трогать мою голову. Да, я не ошибся. Яростно. Потому что она так трясла меня, поворачивала и теребила, что даже если «сотряса» не было, велика вероятность, теперь он, возможно, есть.

– Валентина Ивановна, все хорошо. Не беспокойтесь. – Я осторожно вывернулся из ее рук, а потом даже отодвинул стул, едва не припечатав Макса к стене.

Честно говоря, прикосновения учительницы меня нервировали. Хотя бы потому, что я их чувствую. А если я их чувствую, значит все вокруг – реальное.

– Нет, Алексей! Не хорошо. Не хорошо! Деева, отведи Алексея к школьному врачу!

Учительница музыки в своем стремлении помочь была непреклонна. Проще самоубиться, чем объяснить ей, что врач мне не поможет. Боюсь, мне вообще никто не поможет.

Да, теперь я помню ее эту особенность. Валентина Ивановна всегда отличалась упрямством, граничащим с упёртостью.

Восемь лет я проучился в этой школе и шесть из них она пыталась заставить меня петь. Просто какая-то навязчивая, маниакальная идея, честное слово. Хотя по моему внешнему виду, по моему поведению и другим нюансам, в чем уж сложно было заподозрить Леху Петрова, так это в тонкой душевной организации и в любви к музыке.

Хотя, нет. Гитару уважал. Научился даже сам. Но это точно не одно и то же.

Единственное, в чем права Офелия, сейчас действительно нехорошо. Все нехорошо.

Потому что меня здесь быть не должно. Вообще никак. Я уже прожил и этот день, и этот возраст. Тридцать девять лет назад. Ну, насчёт дня, конечно, слегка преувеливаю. Я его даже не помню. Уроков музыки, как и мячей, прилетевших в мою бедовую голову, в школьные времена было не счесть.

В любом случае, меня сейчас мало интересовало наличие или отсутствие «сотряса». А вот мое присутствие в школе № 30, когда-то давно находившейся в городе, максимально далеком от полигона, по которому я мчался в горящей машине, не просто волновало. Оно повергало в шок, который усугублял тот факт, что сейчас, судя по всему, 1985 год.

Как такое возможно?

Спросил бы я, если бы мог кого-то спросить. Но подобные вещи вслух лучше не произносить. Моментально запишут в психи. А здесь, в Советском союзе, это тебе не в современности, где ребенка с такими заявлениями отправят к школьному психологу. Потом пригласят родителей и будут выяснять, что же за глубокая психологическая травма приключилась. Ни черта подобного. Здесь и профессии такой, наверное, еще нет. Психологов. А вот к какому-нибудь психотерапевту запросто. Тот только маму звать не будет, сразу вхерачит мне диагноз.

Так что, приходилось молчать, смотреть на Валентину Ивановну, своих одноклассников, друга Макса и офигевать.

Вообще-то, всего лишь час назад я пытался увести боевую машину в сторону от людей. И вообще-то, она взорвалась. А я, что вполне закономерно, погиб, потому как не обладаю никакими суперспособностями.

Честно говоря, когда после взрыва накрыло темнотой, а потом вдруг в глаза ударил яркий свет, на полном серьёзе подумал, сейчас будет тот самый коридор, про который рассказывают мистики. Наконец, узнаю, есть ли что-то после смерти. Чушь, короче, всякая, лезла в голову.

Но когда проморгался, привыкая заново к свету, увидел склонившееся надо мной лицо физрука. Буквально минуту пялился на него в полном недоумении, а потом, не выдержав абсурдности ситуации, засмеялся. Потому что это было на самом деле ужасно смешно.

Сдохнуть во время учений и оказаться в чистилище, где первым меня встречает Владимир Владимирович, наш учитель физкультуры. Анекдот какой-то…

Вот физрука я узнал сразу. Хотя бы потому, что, помимо взволнованного лица, которое увидел, почувствовал запах. Тот самый, незабываемый.

Это был перегар. Не сегодняшний и не вчерашний. Крепкий, основательный, взрощенный долгими возлияниями, перегарище. Он у физрука присутствовал всегда. В любое время года и в любой день недели. Не знаю, почему это терпели в школе.

Хотя… Возможно, потому что в дверях не подавились молодые, ведущие здоровый образ жизни мужики, которые больше всего на свете хотели учить детей. К тому же, если не ошибаюсь, на весь учительский коллектив было всего трое мужчин. Учитель физкультуры, учитель рисования и трудовик. Причем трудовик тоже далеко не Ален Делон и не гений педагогики. На его фоне, пожалуй, Владимир Владимирович – эталон мужественности.

Вот интересно, конечно. Смутно помню школу, уроки, учителей, но запах, исходивший от физкультурника, узнал сразу.

– Петров! Ты чего? Ты как? – Владимир Владимирович потрогал мой лоб, а потом прямо к переносице поднёс указательный палец, кончик которого был подозрительно желтым. К моей переносице, естественно. – Смотри. Сколько штук видишь?

Я машинально уставился на то, что маячило перед моими глазами, и так же машинально ответил:

– Один.

Только после этого до меня дошло. Что за бред? Как вообще в загробной жизни может присутствовать физрук? И зачем ему совать мне под нос свои пальцы? Его уже, наверное, самого давным-давно нет в живых. Хотя… С другой стороны, тоже логично. Его нет. Меня нет. Все закономерно.

– Нук, давай… Давай… – Владимир Владимирович подхватил меня под мышки и потянул вверх. – Встать можешь? Нормально все? Слышишь меня?

– Слышу. – Ответил я, без сопротивлений поднимаясь на ноги.

Если физрук мне мерещится, то зачем бороться со своим же глюком.

Я глубоко втянул воздух и чуть не закашлялся от крепости запаха. Ну етит твою мать… Не может воображаемый человек припахивать, как самогонный аппарат.

Прислушался к своему состоянию. Голова немного кружилась. Во рту было сухо. Так сухо, что даже язык ворочался с трудом.

Я осторожно повернул голову налево, затем направо. Посмотрел по сторонам, оценивая обстановку. А потом… Снова тихо засмеялся.

– Петров! Ты чего хихикаешь, не пойму? Ты мне это брось! – Тут же среагировал физрук, нахмурившись. – Ещё раз спрашиваю, все хорошо?

– Хорошо. – Согласился я, хотя на самом деле ни черта хорошего не было. Происходит какая-то удивительная хрень.

Дело в том, что мы находились в спортзале родной школы. Сто процентов. Его я, как в песне, узнаю из тысячи.

Грязно-синий пол со специальной разметкой. Желтые, покрытые штукатуркой стены. Высокие окна с решетками. Баскетбольное кольцо. Если выйду сейчас из зала и заверну в раздевалку, там за дверью моей собственной рукой нацарапано «Кашечкин – дебил!»

Но и это не все. Меня окружали подростки, лет двенадцати-тринадцати. Они столпились вокруг нас с физруком, глядя на все происходящее с открытыми ртами.

– Слышь, Строганов, похоже ты Петрову башку совсем отбил… – Прокомментировал кто-то из пацанов.