Интервью с инвестором
– Я могу говорить только со своей точки зрения.
– Тогда со своей.
– Очень много было моментов в моей жизни, когда кругом все говорили, что это потрясающе! Очень много. Это, во-первых, все конкурсы, которые я прошла. Три международных: Болгария – золотая медаль; Бельгия – Гран-при и специальная премия королевы Бельгии; Конкурс Чайковского – золотая медаль. В тот момент, когда я пришла в Большой театр, будучи почти ребенком, со стороны говорили: «Браво, молодец, просто здорово!» И ни разу не ощутила, что вот это и есть вершина, Олимп. Никогда и ни разу. Единственный раз я поймала себя на мысли, что хорошо бы остановить мгновение счастья. И произошло это, когда я пела свой любимый спектакль «Царская невеста», посвященный столетию Марии Петровны Максаковой, партию Любаши. Как оказалось, последний на сцене Большого театра. Зал стоя аплодировал, кричал «спасибо», долго-долго не расходились. Это мгновение мне все-таки удалось зафиксировать.
– Это какой год?
– Это было почти пять лет тому назад, вот тогда я, видимо, и прощалась с театром.
– Но тогда еще никто не знал?
– Никто не знал. Я сама не знала. Но, видно, где-то в подсознании было, что вот на этой хорошей, красивой, так сказать, вершине надо уйти. Но я ничего не говорила об этом никому.
– То есть вы официально не ушли?
– А я пыталась уйти из театра официально, но меня заманивают то одним предложением, то другим – «Ну, может быть, ты споешь спектакль?» Мне это очень приятно, потому что было бы хуже обратное, если бы я в глазах коллег читала немой вопрос «Ну когда же ты уйдешь?» Многие уходили с предложением «Подайте заявление об уходе» или «Вам придется уйти». Это убийство моральное и практически физическое. А вот я каким-то образом зафиксировала этот момент, когда меня еще желают видеть и слышать. Для себя я решила, что больше не буду петь на родной сцене, тем более что Мой театр закрылся. На сцене того театра, который сейчас называют Большим театром, я не пела ни разу, не заключала с ним «контракт своей жизни». Поэтому и не страдаю. Я рассталась с тем Большим театром, который в данный момент тоже находится в «отпуске», может быть бессрочном, как и я. (Смеется.)
– Вы говорите, что лучше, когда человек ушел и ему поступают предложения, нежели наоборот. Если человек лучший, ему никогда не скажут, что он должен уйти?
– А возрастной ценз вас никогда не волновал?
– Нет, меня волнует, но если человек лучший, если он в состоянии работать? Хотя я согласен, в оперном искусстве возраст имеет значение.
– И очень большое.
– У человека должны быть мозги, он должен понимать, когда ему лучше уйти.
– Ну, вы уж очень большие, так сказать, дивиденды выдаете людям поющим, танцующим, играющим…
– Почему?
– Должна признать, это не частое совпадение, если бы так было – было бы замечательно. Я ничего плохого не хочу сказать ни о певцах, ни о танцорах, ни о людях, которые вообще на сцене находятся, но, как правило, эти люди более талантливы и более даровиты именно в своей узкой профессии. А что касается всего остального, это уже как Боженька распорядится. Не всегда совпадает «мудрость», мягко говоря, с тем, что тебе Бог подарил. Поэтому объективно себя оценить, к сожалению, не каждый сможет. Хорошо, если рядом с тобой находится человек, который может тебе вовремя подсказать, что пора уйти, да так, чтобы многие пожалели о том, что ты уходишь, а не наоборот.
– Правильно ли я понял – лучше уйти не на самом пике, а чуть раньше, как сделали вы, когда еще есть перспектива, есть большие ожидания, есть возможность для дальнейшего роста? Ну а вдруг человек в такой момент ушел, но, возможно, остановился на полпути к вершине, не достиг самого верха, потому что никто не знает, где этот верх. Лучше уйти раньше, чем позже?
– Я на 100 % за эту гипотезу, если можно так сказать. Например, как очень немногие из моих коллег, могу себе присвоить такую фразу: «Лучше уйти на полгода раньше, чем на один день позже». Потому что с этого дня и начинается незаметное, но все-таки отступление.
– То есть лучше остаться в памяти людей…
– Молодой и красивой, голосистой и талантливой, чем вызывать жалость, сочувствие и досаду: «Как жаль, такая была певица, а сейчас… Лучше бы не выходила». Нет, это не для меня. Всю жизнь я очень щепетильно относилась к своей вокальной репутации (и не только вокальной). Как только я почувствовала, что кому-то из профессиональных людей станут заметны вокальные погрешности, насторожилась.
– Именно из профессиональных людей?
– Да, потому что просто слушатели, почитатели, поклонники до сих пор не понимают, почему я почти нигде не пою. Сама себе я цену знаю, знаю очень хорошо, видимо, очень высокую планку подняла сразу. И привыкла к первым местам. Чуть-чуть избаловалась, на второе место не хочу! (Смеется.)
– Но это нормально, мне кажется, это нормальное чувство любого человека.
– Тем не менее я, пожалуй, одна из немногих в Большом театре пропела почти 40 лет – для ровного счета не хватает одного года. Понимаете, до моего собственного счета. Я могла бы до сих пор там находиться и петь какой-то определенный репертуар, и, пожалуй, одна из немногих я не смогла и не захотела перейти ни на маленькие партии, ни на возрастные роли.
– Да, лучше уйти звездой!
– Правильно! Только звездой я никогда себя не считала и считать не буду. Я не люблю это слово, не уважаю— обесценилось.
– Я неправильно сказал…
– Нет, вы правильно сказали, вы сказали так, как говорят все.
– Одна из лучших. Мне тоже слово «звезда» не нравится.
– Однажды кто-то из критиков очень красиво сказал (я цитирую): «Тамара Синявская – это один из бриллиантов в короне Большого театра». Так вот, на это место я согласна! Нескромно, но тем не менее. (Улыбается.)
– Вот и получается – одна из лучших.
– Это уже не мне судить.
– Так люди все-таки дали оценку.
– Конечно же, люди.
– А для вас все же что на первом месте? Мнение профессионалов, тех, кто знает все до тонкостей, или оценка людей, для которых вы поете?
– Вы знаете, в разные моменты жизни по-разному. Если я на конкурсе пою, то профессионалы. Если для публики, то она главная. На конкурсе, конечно, важнее всего мнение профи, с этим не поспоришь.
– Я вот что хотел бы понять. Допустим, писатель написал книгу. Профессионал утверждает, что слабая, неудачная, плохая книжка получилась, а народ зачитывается. Если перенести эту ситуацию на ваше искусство, то что для вас имеет большее значение?
– Представьте себе театр: режиссер поставил спектакль, на тебя поставил, поставили потрясающе, идет прогон, смотрят тебя твои коллеги, они просто в восторге, а публика – «мертвая»! Так что лучше?
– Я согласен, потому что в конечном счете это все для людей.
– Конечный итог нужен, а профессиональная оценка – это этап, который надо пройти прежде, чем вынести спектакль на суд зрителя.
– Нужно получить некий пропуск, входной билет?
– Совершенно верно, обязательно! Потому что в результате ты должен отдать сердце свое не тем, кто сидит в жюри (хотя они тоже люди), а тем, кто заполнил зал! Не хочется повторять избитую фразу «Я пою для людей», но это из глубины души…
– Я не считаю ее избитой.
– Ее употребляют очень многие, то и дело слышишь: «Мое творчество, моя карьера, для людей пою». Господи! Если люди в тебе нуждаются, они к тебе придут и в клуб завода «Красная косынка».
– Да, я согласен! Ваш рабочий день, когда вы активно занимались своей профессией, как складывался? Насколько день был заполнен репетициями, тренировками и так далее?
– Вы знаете, что в любом случае «тренировок» у нас нет. У нас есть только репетиции и уроки. Уроки, которые даются для встречи с концерт-мейс-терами, дирижерами, для разучивания партий и повтора этих партий. Если есть постановка нового спектакля, то это очень напряженный момент, особенно это было характерно в тот период жизни, который я прожила в Большом театре, когда работал мой любимый режиссер Борис Александрович Покровский, который «душу из нас вытряхивал» до основания. Тогда порой приходилось три раза в день приходить на репетиции. Утром, с одиннадцати до часу, иногда добавлялась дневная, а уж вечерняя проводилась обязательно. Смотря какие сроки ставились для выпуска спектакля. Мы репетировали так, что сейчас, хотя прошло уже очень много времени, я выйду и спою и сыграю все спектакли, которые я сделала с Борисом Александровичем. Меня среди ночи разбудят, и я это сделаю, и мне не нужен урок с концертмейстером, мне не нужна встреча с режиссером, чтобы возобновить все это. Каждый элемент был отработан от и до.
– А сколько времени нужно, чтобы с нуля поставить новый спектакль? Месяца три?
– Нет, у нас побольше времени было, где-то в районе полугода. Если это большой спектакль, то и год уходил.
– На постановку?
– Да-да. Например, «Руслан и Людмила», это огромный спектакль, там масса действующих лиц, много музыки, частая смена декораций и так далее, на него требуется время. А для «Каменного гостя» хватит трех-четырех месяцев, не больше, там немного действующих лиц, нет хора. Так что все зависит от произведения. «Кармен» тоже ставили очень долго. Я по четыре часа со сцены не сходила. Там и танцуешь, и поешь, и играешь, и падаешь…. и умираешь!
– Нагрузка какая!
– Нагрузка большая, но любимая! Поэтому я и говорю по поводу расписания, что когда такой интенсивный период жизни постановочный в театре, тогда нагрузка колоссальная. Тогда уж никаких сольных концертов или каких-то выездов – ничего не было. Отдавались только театру, только данной постановке. Мне как Народной артистке СССР полагалось спеть какую-то «охранную» норму, которую я была обязана выполнить. Два спектакля – это очень мало, я старалась спеть не меньше четырех. И чтобы наполнить свою сущность любимой профессией, я, конечно, пела сольные концерты. В них я самовыражалась – там было много отрывков из тех опер, в которых я участвовала в театре. Я старалась не выпускать эту возможность из поля зрения и действительно пела много сольных концертов. Тогда день строился по-разному. Если это было с театром связано, то сил, здоровья хватало только на репетиции. Еще и уроки были. Когда спектаклей стало мало, оставались только те спектакли, в которых я участвовала, – подготовка к ним и занятия с концертмейстером. Кстати, к сольному концерту я всегда готовилась, как к прыжку, ведь нельзя предугадать, насколько успешно он пройдет. Выход на сцену Большого театра, выход на сцену с сольным концертом для меня был и есть коррида.
– А с равнодушной публикой вы встречались?
– Слава богу, у меня такого никогда не было. Во-первых, на сольных концертах я знала, что пришли «на меня». Что касается сцены Большого театра, то там тоже не было равнодушных. У нас всегда были прекрасные спектакли, у нас были замечательные артисты, и мы не оставались без любви и ласки зала, без аплодисментов. Мы были избалованы любовью зрителя, у нас люди со спектакля не уходили!
– Как вы относитесь к современной музыке, эстраде?
– Вы имеете в виду современную музыку или современную эстраду?
– Я бы, наверное, разделил на две части современную музыку.
– Что вы имеете в виду, когда говорите о современной музыке?
– Я имею в виду те направления, которые сегодня развиваются в оперном искусстве.
– Отвечаю сразу: я «классичка».
– То есть только классика?
– Да, только классика. Для меня это и школа, и удовольствие, и наслаждение. Во всем, что касается новых направлений, я могу быть только созерцателем, слушателем, но не больше: принимать участие в этом сейчас я бы не хотела.
Дискография
«Борис Годунов» М. Мусоргского, партия Марины Мнишек, дирижер Александр Лазарев, Castle Vision;
«Руслан и Людмила» М. Глинки, партия Ратмира, дирижер Юрий Симонов;
«Евгений Онегин» П. Чайковского, партия Ольги, дирижер Мстислав Ростропович, Chant du Monde, 1970 год, дирижер Марк Эрмлер, Olympia, 1977 год;
«Иван Сусанин» М. Глинки, партия Вани, дирижер Марк Эрмлер, 1979 год;
«Князь Игорь» А. Бородина, партия Кончаковны, дирижер Марк Эрмлер, 1986 год;
«Цикл песен на стихи Марины Цветаевой», 1989 год;
«Иван Грозный» С. Прокофьева, дирижер Мстислав Ростропович, 1993 год;
«Еврейский цикл» Д. Шостаковича, дирижер Михаил Юровский, Capriccio, 1999 год.
В фильме-опере «Каменный гость» А. Даргомыжского в ее исполнении звучит партия Лауры («Мосфильм»).
Ее творчеству посвящен документальный фильм «Меццо-сопрано из Большого» (режиссер Г. Бабушкин). Выпущено четыре сольных диска.
В свое время я была занята в очень многих спектаклях, так называемых современных. Это были и Прокофьев, и Щедрин, и Шостакович. Не все позволяли себе такую роскошь, а я училась на них и очень счастлива, что мне пришлось петь Прокофьева на сцене Большого театра, потому что это абсолютно особое интонирование. Музыка Прокофьева – местами довольно скачкообразная, но иногда она такая кантиленная, что получаешь физическое наслаждение от пения. И это притом, что я действительно «классичка»: Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков – это мое, как и Верди, Бизе, Сен-Санс, Чайковский и Рахманинов. Понимаете, в этом я чувствовала себя как рыба в воде. И тем не менее Прокофьев тоже, особенно «Семен Котко» и «Война и мир». А в музыке Щедрина я просто нашла слияние всего, поэтому, когда я спела на конкурсе Чайковского песню и частушки Варвары из оперы «Не только любовь» Щедрина, сразу же получила предложение Бориса Александровича Покровского выступить в этой роли в спектакле. Но у нас уже не шла эта опера, он специально поставил ее для меня в своем Камерном театре. Я получила дополнительную возможность поработать с Борисом Александровичем не только на сцене Большого театра, но и на сцене Камерного театра. И считаю, что это одно из счастливых событий в моей жизни! И это была современная музыка, современная опера. А то, что сейчас происходит… Я, видимо, останусь в стенах «театра моей жизни», если так можно сказать. Что касается эстрады, то я не знаю, эстрада это сейчас или не эстрада.
– И я не знаю, вам виднее, вы профессионал.
– Для меня эстрада – это прежде всего люди с голосами, со своим лицом, с индивидуальной окраской голоса, тембром. И с определенным исполнительским, драматическим даром, с душой! Сейчас не могу ничего сказать про эстраду, потому что, во-первых, я никогда не видела и не слышала, чтобы они пели живьем.
– Их невозможно оценить?
– Я не могу их оценить, так как используется техника, освещение, костюмы, всевозможные трюки и эффекты на сцене, и за всем этим самого певца я не вижу и не слышу. Может быть, я не права. Мне бы хотелось каждого из так называемых «звезд» в концерте услышать по-настоящему.
– По-моему, на нашей эстраде со звездами как-то не очень…
– Я, пожалуй, не буду развивать эту тему.
– Похоже, вам все это не очень нравится?
– Мне это, простите, неинтересно, потому что я слышу только электрическую обработку голоса, двойные, тройные голоса.
– То есть это нельзя назвать искусством?
– Судить кого-либо – нет, этого я на себя не беру.
– Хорошо. А что вам больше нравится, если сравнить нынешнюю российскую эстраду и эстраду доперестроечную? До 85 года?
– Считалось это эстрадой или не считалось, я не могу вам сказать. Раньше любой концерт составлялся так: «кусочек» филармонического отделения, где пели артисты оперными голосами, а потом включались люди, которых было принято считать эстрадой. Вот и все. Публике в этих смешанных концертах больше нравилась, конечно, эстрадная половина. Это легче и проще для восприятия, потому что филармонические певцы «затягивали» свои арии, которые всем уже тогда порядком надоели. А на эстраде было очень много людей с голосами, они пели всегда живьем, не всегда одинаково хорошо, и в этом был смысл, была жизнь. Сейчас все поют одинаково. Почему? Потому что они поют под собственную запись, а тогда, пусть даже кто-то и петуха даст, но это живьем! Живой человек был, а сейчас все какое-то искусственное. Не знаю, может быть, я не права, но я совершенно не претендую на истину в последней инстанции.
– Лично мне не нравится, но я хотел узнать ваше мнение.
– Ну, может, кому-то это очень нравится. Это шоу. Озвученное шоу.
– Нет, я не вижу там шоу. Сравните с западной эстрадой, там действительно шоу.
– Да, и, прошу прощения, они поют живьем. Шоу – это живой голос на протяжении всего представления: Френк Синатра, Барбара Стрейзенд, Лайза Минелли. Это высший пилотаж. Я не могу судить, потому что могут сказать: «Ты уж разбирайся в "своей" опере», и не хочу их обижать, потому что я в этом сейчас абсолютно не разбираюсь. Раньше, мне казалось, разбиралась. Помните, были такие концерты – телевизионные отчеты года. Никто же под фонограмму не пел! Все исполнялось вживую, с отдачей, горячо, и тогда народ «ставил свои оценки», и были кумиры. А сейчас? Ну как я могу оценить, если транслируют запись. Запись подрегулируют, подчистят. Может быть, ты и петь-то не умеешь, а тебя «сделают» и навязывают это мнение массам.
Награды
В 1968 году стала обладательницей I премии IX Международного фестиваля молодежи и студентов в Софии.
В 1969 году на XII Международном конкурсе вокалистов в Вервье (Бельгия) получила Гран-при и специальную премию королевы Бельгии за лучшее исполнение романса.
В 1970 году получила I премию IV Международного конкурса имени П. И. Чайковского и стала лауреатом премии Московского комсомола.
В 1971 году была награждена орденом Трудового Красного Знамени.
В 1973 году была удостоена звания «Заслуженная артистка РСФСР».
В 1976 году удостоена звания «Народная артистка РСФСР».
В 1980 году получила орден «Знак Почета».
В 1982 году была удостоена звания «Народная артистка СССР».
В 2001 году была награждена орденом Почета.
В 2004 году стала лауреатом премии Фонда Ирины Архиповой и была награждена орденом Ломоносова I степени.
В 2006 году была награждена орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
– Что вам нравится в современной жизни, что считаете наиболее дискомфортным?
– В современной жизни мне нравится… Мне вообще нравится Жизнь. Но дискомфорт есть: меня убивают телевизионные передачи, в которых бесконечное насилие, бесконечные убийства и какое-то беспредельное веселье.
– Количество развлекательных передач на телевидении?
– Да! Я, конечно, сейчас больше смотрю телевизор – у меня появилось немного свободного времени в связи с тем, что я не занята в театре. Но в повседневной жизни появился страх.
– Страх?
– Едешь по дороге – страх.
– А почему?
– А потому что по-хамски водят, порой не имея понятия о правилах вождения. Да, я не вожу машину, но я вижу, как ведут себя люди на дорогах. Мне кажется, жестокости больше, чем раньше. Исчезла доброта в глазах у людей.
– Но, может быть, все-таки дело не в недостатке доброты, а в том, что у всех столько проблем…
– А когда их не было, они всегда были, проблемы. Я иногда просто специально захожу в какой-то магазин, даже на рынок, я просто хочу увидеть лица тех людей, которых я когда-то встречала повсюду.
– То есть вы хотите сказать, что люди изменились?
– Очень!
– В худшую сторону?
– Не знаю, в худшую или нет, но у них стали какие-то «стеклянные» глаза. Я пытаюсь всматриваться в лица людей, и вдруг – живое лицо; оказывается, это человек из той, прежней жизни…
– Но, может быть, человека заботы одолели, к примеру, идет по улице женщина, у нее много детей, и думает она о том, как их завтра накормить, в школу отвести.
– Правильно, это на улице. Это всегда было и будет. Но те, у кого такие проблемы, они ходят пешком, а у кого нет проблем, они ездят на машинах. Хотелось бы увидеть людей с добрыми глазами.
– Их стало меньше?
– Да, они есть, особенно когда вдруг узнают. По старой памяти люди сразу открываются. Словно окунаются во времена своей молодости.
– С вами, с вашим образом ассоциируются те времена, года они чувствовали себя счастливыми…
– Да-да. И обязательно я слышу: «Как жалко, что вас не видно и не слышно» и так далее, и оказывается, это те же самые люди, которые надели на себя какую-то кольчугу, потому что просто боятся жизни. Понимаете?
– Да, возможно, возможно. Вы когда-нибудь думали о том, чтобы открыть собственную школу оперного искусства?
– Нет-нет. Для меня это огромная ответственность. Я и преподавать, пошла совсем недавно, потому что почувствовала, что у меня уже такой нагрузки на сцене нет. Людям надо отдавать, а не числиться «профессором».
– Вам же есть, что отдать людям?
– Смею надеяться, что да.
– Значит, это все-таки первый этап?
– Ну, конечно, но открывать свою школу я не планирую, нет. Я человек по жизни «ведомый», а не «ведущий». Я в большей степени исполнитель, причем очень неплохой.
– В общем, вы не менеджер, вы хороший исполнитель, которому кто-то должен задать направление работы?
– Я не менеджер, однозначно, но я могу руководить теми, кого беру под свое крыло.
– Только профессия, без всяких там «побочных приложений»?
– Администрирование мне не дано, я в этом признаюсь, и не считаю, что это зазорно. Я честна перед собой.
– На самом деле, по статистике, не более 5 % населения имеет организаторские способности, а я считаю, максимум 1 %.
– Конечно! Это, безусловно, дар. Если бы при том, что я уже заканчивала петь, и если бы у меня было дарование бизнесмена, неужели вы думаете, я не использовала бы это? У меня есть имя, у меня есть какие-то определенные возможности. Если бы у меня был талант к этому делу, так же, как и у Муслима (ему очень много раз предлагали заняться бизнесом), но мы не по этой части. А у него, кстати, голова менеджера, и не плохая, но ему это не интересно.
– Может, потому что он мужчина, любой мужчина в той или иной степени менеджер.
– Как выразился кто-то, у него «государственные мозги».
– Это называется «федеральный уровень мышления».
– Ну не знаю, может быть, это теперь так называется.
– Хотелось бы продолжить тему вашей преподавательской работы, если можно, еще два слова…
– Можно и больше. Я пришла к этому естественным путем, хотя никогда не планировала.
– Эволюционный путь?
– В детстве меня привлекали три профессии. И они сейчас реализуются, просто видоизменяются. Должна сказать, что помнить и осознавать я начала себя лет с трех.
– Вы помните себя с трех лет?
– Да, я помню – помню, везде надоедала всем своими танцами и пением. Везде, где бы это ни было, на улице – на улице, в подъезде – в подъезде, дома – дома, на сцене – на сцене. Первый раз я вышла на сцену в первом классе, семь лет мне было. Обо мне так и говорили: «На нашей улице живет девочка, из такой-то школы, которая поет».
– А у вас сохранились детские записи?
– Откуда, какие там записи! Какой это год был?! Да о чем вы говорите! Мы с мамой очень бедно жили. Когда мама купила (в третьем классе) мне радиоприемник, я была счастлива: под него делала уроки, слушала программу, на которой передавали драматические спектакли, оперетту, а оперу выключала – не нравилось. Мне нравились те спектакли, где поют и разговаривают, то есть оперетта. Этот жанр я понимала, но я ничего не понимала, когда все вместе пели, ведь не у всех хорошая дикция. Тогда я стала понимать, что значит петь и танцевать и быть артисткой, это предназначение.
