Танцуй, пока не убьют

Что жизнь уходит, жизнь уходит.

* * *

За коньяком и папиросой

Рапидом следует угар,

Неся с собою чувство скверны.

Сто тысяч рашпилей по нервам.

Будто Юдифь у Олоферна

Главу снесла не за удар,

А шею бедного ножовкой

Кромсала долго без сноровки,

И парня мучила вопросом,

А рад ли Навуходоносор,

Узнав, что вмето битвы блуд,

Избрал его военачальник.

Что жизнь грустна, а смерть печальна,

Не только иволги поют.

* * *

Из театра представления

В театр переживаний.

Устав от ночи бдения

Заснул я на диване.

Москва назад столетие

Открыла мне кулисы.

Таирова там встретил я

И Коонен Алису.

Свои пристрастья вкусами

Не упустив из виду

Я в переулке Брюсовом

Райх встретил Зинаиду.

Твой сон не в руку, скажете

С лицом в надменной мине.

Зато не надо в гаджете

Мне их искать отныне.

* * *

Пускай идет молва – доверься глазу,

Обычай нехорош – рубить с плеча.

У ревности всегда есть метастазы,

От зависти не сыщется врача.

Равно, как убеждаешься не сразу,

Что букве слова велено звучать,

Не скрепой для мобильного указа,

А нотой для скрипичного ключа.

* * *

Я, заворачивая за угол,

Привычно сбрасываю хвост.

Равно как все исчадья Дракулы

Оберегают свой погост.

Цвела черемуха, да выцвела,

Стоит в бутонах бузина.

Душа в накале – ждите выстрела,

Первопричина не важна.

Так корабли, поэты плаванья,

Мечтают в гавани стареть,

Чтоб оживлять воспоминания,

Когда минует время петь.

* * *

Коль нет спектакля в зале театральном,

Царит затишье, всюду пустота.

То слишком сиротливы и печальны

Партерные под номером места.

Неправильно сказать – они пустуют,

В них тени верных зрителей сидят,

Что могут проиграть вам роль любую,

Однако ждут актеров и молчат

* * *

Ты повыкидывай все лишнее,

И платье скромное надень.

И тут же овладеешь тыщами

В тебя влюбившихся людей.

И кто бы что там ни наяривал

На клавикордах в твою честь,

Метафизическое марево

Вот то, что ты по сути есть.

* * *

Какое благолепие настало

В тот час, когда садилось солнце ало,

Когда в лучах весенней лепоты

Скворчали все скворцы до хрипоты.

Скворчали, что в конце перезагрузки,

Появятся жуки и трясогузки,

И будет счастье каждому своё,

Кто чем определяет бытиё.

* * *

Над березою – осиной

Возвышается сосна,

И с неистовою силой

Надвигается весна.

Пусть пока что оборванцы

С виду голые кусты.

Солнце без протуберанцев

И конец их наготы.

* * *

Вряд ли ко двору горою пир,

Если жизнь заношена до дыр,

Если с головы до самых пят

Некуда деваться от заплат.

Только сиза горлица – душа,

Все стремится делать антраша,

Ей ещё мила родная клеть,

Все никак не хочет улететь.

* * *

Видно дело к весне, раз нас так развезло,

Ни веселия нет, ни покоя.

Только ветер взвывает натужно и зло,

Низким тембром, как голос гобоя.

Я тебя не бужу, ты меня не буди,

Никого не буди, Бога ради.

Слышишь – ветер ночами гудит и гудит,

И налетами наледи гладит.

* * *

VENI, VIDI, VICI.

Помирать пора.

Пусть придет проститься,

Кто был люб вчера.

Рики-Тики-Тави.

За окошком снег

Вот примерзнет ставень,

И окончен век.

* * *

Когда подует ветер с севера,

И станет сильно холодеть,

Я окончательно уверую,

Что очень можно умереть.

А то живешь необязательно,

Жизнь подрубая на корню.

Глубин морщин не скроешь шпателем,

Как под одеждой грустных ню.

* * *

Тогда был серенький рассвет и день угрюмый.

Мое явление на свет не стало бумом.

Фейерверков не было, ракет, излишков шума.

Что убиваться? Нет – так нет, потом подумал.

Бывали весны на дворе, стояли стужи,

Я дорастал до цвета лет, стал зрелым мужем.

Как чукче северный Борей, так я был нужен.

Пиши анапестом, хорей, мы это сдюжим.

Мой час – одиннадцатый полдень октября.

Как листья клёна нынче пламенем горят!

Великолепием багряного цветут,

Хотя и ведают, что скоро опадут.

* * *

Какое печальное эхо

Родил во мне сумрак ночной.

Мне снилось, что я переехал,

Что я не остался с тобой.

Что вдаль простиралась дорога,

Что думалось, мыслью скользя,

Что всюду мы ходим под Богом,

И что заблудиться нельзя.

* * *

Остриженные наголо,

Пока что не в снегу

В саду застыли яблони,

И я их стерегу.

Обычное безветрие,

Предвестник снежной бури,

Простерлось километрами,

По всей клавиатуре.

Но вскорости, наслышан я,

Снег встретит вся земля,

От ноты «до», что нижняя,

До верхней ноты «ля».

* * *

В низине, на краешке неба,

Остаточным светом горя,

Уходит в туманную небыль

Ещё один день ноября.

И белые телом березы

Пока догорала заря.

Теперь, как седые вопросы,

В холодном луче фонаря.

* * *

Довольно равнодушно и без зависти

Я глажу перламутровые завязи

Печального осеннего цветка.

Вот так бывает – вырос и отмучился,

А мы ещё не знаем, что получится,

Поскольку неизведанно пока.

* * *

С.Е.

Не поспешай, куда так скоро?

Кто отнимает жизнь мою?

Ещё станцует Айседора,

Ещё я песню допою.

Из сундуков какой Пандоры

Пришло к поэту смерти зло?

Судимый строго резонером,

Зато оплаканный зело.

* * *

Казалось – листья падают,

Невелика потеря.

Но можно листопадами

Отрезки жизни мерить.

Есть разные излучины

В течении реки.

А годы наши лучшие

Меж ними островки.

* * *

Смятенье осени нагрянуло.

Её пора, не обессудь.

И переливами багряными

Ничуть не красит жизни суть.

То межсезонная ревизия,

С учетом каждого листа,

Как очистительная миссия

Самой природой начата.

* * *

Я расстояния раскручивал

По беспросветной целине,

Чтоб не угаснуть солнца лучику,

Что всё горел, горел во мне.

* * *

Как перо, обломившись в руке,

Так, ушедшую жизнь догоняя,

На подножку вскочил налегке,

А меня уронили с трамвая.

Я сказал им – мой дом вдалеке,

У меня остановка другая.

Но мой голос заглохнул в тоске

И меня уронили с трамвая.

Отпусти, боль тупая в виске,

Мне бы ехать от края до края.

Только слышится в каждой строке,

Что меня уронили с трамвая.

* * *

По Мясницкой по улице Кирова,

Нога за ногу еле впопад,

Нараспашку душой иду с миром я,

Мне не Киров ни мясо не брат.

И Садовым кольцом опоясанный

Задержусь возле Красных ворот.

Пусть погода сегодня не ясная,

Но я слышу, как сердце поет.

* * *

Воистину бедствие – грозы,

Над нашею грешной землей.

Июль разнолик и нервозен,

Ни с кем не сведен в симбиозе,

И сам недоволен собой.

Кругом откровенное плохо,

Размаха не видится крыл,

Закат, что оскал скомороха,

И Петр и Павел со вздохом

День светлый на час сократил.

* * *

Мир рушился со скрежетом по швам,

Я вышагал бульвара утлый остров.

Как парус на маяк, легко и просто,

Я двинулся к надменно ждущей вам.

И в сумерках, в объятьях толчеи,

Мех глыб автомобильного тороса,

Я понял вдруг, что мы обречены,

Что жизнь не знает знака переноса,

Как спаса от сумы и от тюрьмы.

* * *

За горы нас носило, за моря,

В пустыни и заоблачные дали,

Мы крепкие настойки декабря

Глинтвейном в наши души заливали.

За то, что я живой, прости меня,

Не следует считать меня умершим.

В борьбе за каждый малый проблеск дня,

Мы жизнь ещё немножечко удержим.

Сквозь мелкие прорехи бытия

Смерть выглядит одной из привилегий.

Доверчиво проста судьба моя:

От альфы, через дельту, до омеги.

* * *

В картинной галерее, что в Лаврушинском,

Писательского дома под стеной,

Встречают нас с досадным равнодушием

И Репин, и Поленов, и Крамской.

Но Врубеля полотна величавые,

И Демон, и сиреневый развал,

Хранят в своих мазках печать отчаянья,

Поддался наважденью – и пропал.

* * *

Тебя отрадно встретить снова,

Я друга сразу узнаю.

Ты будешь мучеником слова,

Я душу чувствую твою.

А на меня надейся смело,

Не сомневаюсь – разглядел.

Я буду мучеником дела,

И мы свершим немало дел.

Но если рассуждать речисто

Нас ждет такой апофеоз.

Мы будем оба люди свиста,

И нас чуть что, так на мороз.

* * *

Что костры инквизиции мерзкие,

Что костёр девы Жанны Д`Арк,

Взвились ярче костры пионерские,

Красно-пламенный детства угар.

Помню как-то, как в утро туманное,

Речь несвязную молвила ты,

Что мы просто смешные и пьяные,

Запоздавшие в осень цветы.

* * *

Зое Бру

Мой ангел, голубка моя,

Тебя, будь то время иное

Писал бы Кранах, сыновья,

И Гойя, конечно же, Гойя.

Тебя бы, упорствую я,

С охотою пуще неволи,

Воспели Жорж Занд и мужья,

И опусы Сартра Жан Поля.

И даже сквозь трель соловья

В час сумерек поздней весною

Мне слышится песня твоя,

И имя волшебное Зоя.

* * *

Где гуртом полчища вороньи

С утра клевали требуху,

Теперь там солнечные кони

На кристаллическом снегу.

И небеса, что цвета стали,

Совсем светлы, как посмотреть.

Мы жизнь без страха принимали,

Чем страшно слово – умереть?

* * *

Все в жизни надоело до́ черта,

Но сам я делаюсь не свой,

Когда услышу звуки Моцарта,

Аллегро из Сороковой.

И мне особо дорог Лермонтов,

И мутный англичанин Байрон,

За то, что были интровертами

В своей поэзии печальной.

* * *

Открой свои дороги, небо звездное,

Рейс более стремителен, чем рейд.

Нам редко выпадает ехать поездом,

Все чаще самолетом через gate.

Пора признать – мы птицы перелетные,

Не с тем, чтобы попасть под теплый кров,

Всегда в дороге – наша подноготная,

А что дороже этой пары слов?

* * *

Анне Бру

Мы ехали, мы мчались через лес,

Ни версты, ни секунды не считая,

С особенным вниманием и без,

Что жизнь такая хрупкая крутая.

Поставь в гараж свой красный мерседес,

И тихо Касту Диву напевая,

Возьми бокал, налитый под обрез,

Напитанного солнцами Токая.

Под насыпью – ты помнишь те стихи?

Лежит во рву и смотрит, как живая,

Прощенная уже за все грехи,

Красивая как ты и молодая.

А ночь когда заступит за порог,

И сон уже застит твои ресницы,

Пускай тебе приснится Саша Блок,

И Врубелевский Демон пусть приснится.

* * *

Распутица – отнюдь не благодать,

Подумалось мне вдруг перед обедом.

Я должен с этой мыслью переспать,

А уж потом кому-нибудь поведать.

Красавица! Какие грудь и стать,

Цветок открытых чакр и аюрведы.

Блаженство этой дамой обладать,

Назло весьма надменному соседу.

Бессонница, Гомер. Гомер опять,

И сорок восемь тысяч братьев следом.

Пора уже, пора коней менять,

Причислив поражения к победам.

* * *

Снега забиты вьюгами в сугроб,

На улице декабрь в последних числах,

И звезды нам рисуют гороскоп,

Исполненный особенного смысла.

Не путай нас сомнением игривым,

Не стопори событий круговерть.

По промыслу – нам надо жить красиво,

По случаю – красиво умереть.

* * *

Спросите Даниила Хармса,

Как было в Питере тогда.

Всё так же Невский устремлялся,

И все сновали кто куда.

Всё так же площади Дворцовой

Торжествовал парадный вид,

И Пётр, медный и суровый,

Как некогда писал пиит.

И Хармс, как этакий Гудини,

Взлетал порой на парапет.

Дороги неисповедимы,

И что такое сотня лет.

* * *

Поеду в деревню, наверно,

Найду браконьера в лесу,

И, может быть, тридцать первого

Я елку тебе принесу.

И тихо поведает хвоя

Ладоней тепло храня,

Что вовсе того не стою,

Что сделала ты для меня.

* * *

Если вы пишете слева направо —

Вы англосакс или рос.

Если вы пишете справа налево,

Кто вы – огромный вопрос.

Если вы ходите где папуасом,

Не прикрываете срам…

Все эти если придуманы разом

Кем-то неведомым нам.

* * *

Мальвина бежала в чужие края,

Так было рассказано детям.

Услышав о том впали в грусть ты и я,

А сказочник был нашим третьим.

И Таня бежала в чужие края.

Увидев там берег желанный.

О ней вспоминают порою друзья,

Негаданно, вдруг и нежданно.

И Марья Иванна в чужие края

Бежала с оказией тоже.

Ах, Марья Иванна, родная моя,

Держитесь, Господь Вам поможет.

И я собираюсь в чужие края,

Хотя размышляю под вечер.

А стоит овчинка того громадья?

Тех нет, а иные далече.

* * *

От туманного проблеска поздней зари,

Поутру поднимаемся вяло.

Немота уступает поре говорить,

И лежанье хождением стало.

Бодрость мозгу успешно дает кофеин

Минус скрепа с сигарным угаром.

И в душе возникает назойливый гимн,

Как отмстить неразумным хазарам.

* * *

Она сказала – наши отношения

Не более, чем просто заблуждение.

Он ей ответил – раз такое мнение,

Не стану прекословить и уйду.

Поднялся и оделся респектабельно,

А после в лимузине комфортабельном,

Убил себя он пистолетом табельным

В две тысячи семнадцатом году.

* * *

О, сказки Гофмана! О, сказки братьев Гримм!

О, наше детство ввечеру в углу дивана!

О, чудный мир, что до сих пор в душе храним,

Включая Андерсена Ганса Христиана.

И незабвенное, что в языке родном

Мы с первой лаской матери впитали.

Как царь наш батюшка таился под окном,

А три девицы – они пряли, пряли, пряли…

* * *

Куда еще проще

В березовой роще

Все листья опали навзрыд.

Куда еще чаще,

А дождь моросящий

По окнам стучит и стучит.

Куда еще ближе,

Мрак ночи над крышей,

Сгустился и скрыл небосвод.

Куда ли, когда ли,

Не звали, не ждали,

И незачем знать наперед.

* * *

Зачем озвучивают счастье?

Как в слове музыка играет,

Свет в тень лучи свои вплетает,

А мир велик и очень властен.

Нанизывать людей, как бусы,

И вдруг разрыв, и врассыпную.

Руками, связанными в узел

Обнять не сможешь, ни в какую.

Бывало – сиживали долго,

Сквозь ночь рассветы привечая.

Как звуки музыки умолкли.

И сумрак тает, тает, тает.

* * *

Вот свечереет и представится,

При взгляде в темное окно,

Что час настанет и преставиться

Мне как и прочим суждено.

И я в таком благообразии

Улягусь меж скорбящих глаз,

С одной последней мыслью – разве я

Был в жизни хуже, чем сейчас?

* * *

И угораздило родиться,

Мне совершенно не годится

Ни эта серая столица,

Ни этот день, ни этот год.

Ни это небо в ля миноре,

Ни это слово на заборе,

Ни эта горечь в помидоре,

Ни эта мысль, что все пройдет.

* * *

Ах, где вы, безумно-бессонные ночи,

Которые мы, пионеры рабочих,

Сумели пропеть до утра?

Все кануло в Лету, прошло, миновало,

Исчезло, исчерпалось, скрылось, пропало,

И носит названье вчера.

* * *

Чего от жизни ждать хорошего?

Тому и быть, что суждено.

Нисколько ни орел – воробышек,

Влетел в открытое окно.

И взглядом мудрого прозектора

С надменным клювом вместо губ,

Он отразил в разбитом зеркале:

Где стол был яств, там будет труп.

* * *

Унылой зелени осенней

Не для гербария листы.

Они как весточки о тлене,

Как панацея от забвений,

И оберег от суеты.

Спадут листы, тоску я скину,

Возникнет зимняя картина,

И вечерком у камелька

Открою новую страницу,

И так заполню, чтоб гордиться

Своей фамилией на «Ка».

* * *

Я ступаю на Аничков мост,

Будто снова бреду по Парижу,

Точно так, как придя на погост,

Вычисляю, а кто еще выжил.

Грусть печальная, анахронизм,

На заре двадцать первого века,

Когда все познают дзен-буддизм,

Жить как словно духовный калека.

Надо срочно очистить свой мозг,

Просветляя астральное тело.

И в преддверии метаморфоз

Никогда не бросать это дело.

* * *

Мы не грязь, мы алмазы в пыли,

Славен тот, кому хватит извилин,

Пусть ценою огромных усилий

Умудриться поднять нас с земли.

И откроется тысяча граней,

Как они заиграют, искрясь…

Только вряд ли хоть кто-нибудь станет

Под ногами разглядывать грязь.

* * *

Отнюдь не сахарный балтийский месяц март,

И снега серого обмякшие обноски.

Афиша в инее, где Новый Рижский театр,

На ней два имени: Барышников и Бродский.

Спешите видеть, как стареющий танцор

Стихами умершего друга и поэта

Без толку борется со смертью, фантазер,

И иллюстрирует в движеньях танца это.

В стихах у Бродского – как страшно умирать,

На сцене – пластика Барышникова, эхо.

И нет понятия, где Божья благодать,

В развалах жизней изощренных и успеха.

Невольно вдумаешься: каждому – свое,

И уготован всем конец согласно вере.

Вдвойне блаженен, кто уйдет в небытие,

Улыбку счастья на уста свои примерив.

* * *

Изъезжен город славный мой, исхожен,

Маршруты все изведаны, пути.

Одно меня порой желанье гложет —

От Пушкинской до Сретенки пройти.

Ночная тишь машинный шум стреножит,

Встревоженному эху нет конца,

И вряд ли где найдешь конец, похоже,

Безлюдного бульварного кольца.

* * *

По камушкам, бродом, по камушкам,

Вдоль Леты-реки, через гниль,

Шагаю, как братец Иванушка

К старушке своей Изергиль.

А если вдруг будет сомнение,

То я из широких штанин

Достану удостоверение,

Что я человек – гражданин.

* * *

Гиацинты, цветы традесканций,

Колоски зеленеющей ржи.

Брось надежду, не надо стараться —

В однородный букет не сложить.

Вот и я, катафалк грез и танцев,

Закулисной бравады и лжи,

Снова выпал в ряды новобранцев,

И отчаянно хочется жить.

* * *

У кошки Матильды её отбирают кота,

Не ради корысти, а для исторической правды.

Его не коснулась, поверьте, её фуэта,

А если б коснулась, то он бы отвергнул, поправ бы.

* * *

Если будет когда день рожденья,

Непременно конечно с друзьями,

Что приходят без стука – не выгнать,

И я в гости кого приглашу.

Подарите мне палку для селфи.

Напишите японскую хайку.

И тогда я скажу Хари Кришна,

И кому-то текилы налью.

* * *

Живут себе, не старятся

Два томика стихов

Мэтр Иннокентий Анненский

И юный Гумилев.

Я положил Цветаеву

На столик у окна

Там в полном равноправии

С Ахматовой она.

А Мандельштама вижу я

На полочке в ряду

Ждет это Пятикнижие,

Когда я к ним приду.

* * *

Неотвратим, хотя нескор,

Набивший руку час заката,

Когда вдали тиара гор

Ещё сиянием объята.

Но все же многим не до сна,

Чуть заблудившимся по жизни,

Когда нависнет тишина,

И желтая луна повиснет.

* * *

Не спрашивай, мой Гамлет сизокрылый,

Зачем тебе явилась тень отца.

Одной какой волною накатило,

Другою скоро смоет до конца.

Пустое, что порой сомненья гложет,

Обманчиво, что истина дороже,

Когда она далась такой ценой.

Что знаем мы о Датском королевстве?

В нем некогда случилось много бедствий,

Принц датский, сизокрылый Гамлет мой.

* * *

Ночному сумраку навстречу,

Необычайно юн и свеж,

На землю скатывался вечер,

Весь с облаками цвета беж.

И было в воздухе такое,

Закат был трепетен и ал,

Как будто в мире под луною

Еще никто не умирал.

* * *

И мы с тобой, и птахи, и термиты,

Не бог весть кто в природе мирозданья,

Но в равной мере значимы и слиты

В час жизни, предначертанный заранее.

И вряд ли что придумаешь нелепее,

Чем разделять земное бытие,

На солнечного дня великолепие,

И жалкое ничтожество свое.

* * *

Что, вероятно, допустимо

На роковой изнанке дня,

Мои года проходят мимо,

Неощутимо для меня.

Но разве время что стреножит,

Остановив теченье лет?

И только зеркало тревожит

Мой изменившийся портрет.

* * *

Коль меня изберут президентом,

Напиши мне письмо в Белый дом.

Я воспользуюсь этим моментом,

Дам декрет и указы притом.

Коль меня заберут пациентом,

Напиши мне письмо в желтый дом.

Или просто в фейсбучную ленту.

О своем, о моем и твоём.

Это было прощальное эхо

Отзвучавших вдали голосов.

Праздник кончился, поезд уехал,

Как последний мираж без трусов.

* * *

Я четко и явственно вижу,

Лишь несколько будто извне,

Матильды Кшесинской афиша,

Керенский на белом коне

Мы с щедростью жертвуем многим.

Но только вовек не уйдёт

Февраль, где кривые дороги,

Россия, семнадцатый год.

* * *

Мы пронеслись по декабрю,

Считая беды и потери,

Но новогоднее преддверье

Я лично одухотворю.

Надежда, не умри последней,

И бодрость духа оживи,

Как в предвкушении любви

Порой воспрянет старец древний.

* * *

Твой мир, инфузория туфелька,

Не скажешь, что очень велик.

В нем все иллюзорно и кукольно,

И все изменяется вмиг.

Но если душа первозданная

Лелеет надежду и честь,

Всегда совершится желанное,

Для всех своя Золушка есть.

* * *

Вернее, чем может быть мыслимо,

Скорее вперед, а не вспять,

Уйдем как-то раз независимо

И все возродимся опять.

С былыми, возможно, ошибками,

Исправить которых нет сил.

И кто нас за это ошикает,

Из тех, кто припомнит, что жил?

* * *

Вот с портрета взирает доверчиво

Не король ещё, юноша Лир.

И покладистым, и гуттаперчевым

Представляется будущий мир.

Вдруг возникло желанье нежданное

Ну хоть что-то ему подсказать:

Гонерильей, тем паче – Реганою,

Нет резона дочурок назвать.

Есть прекрасное имя Корделия,

Назови так любимую дочь.

Только страшно боюсь, в самом деле, я:

Вряд ли что ему сможет помочь.

* * *

В одном мазке, пускай мазок могучий,

Не углядеть насыщенность холста.

И хрупкий храм измученных созвучий

Лишь купол тайны нотного листа.

А если удалось тебе и мне

Проникнуть за вуаль банальных истин,

То нечто новое, пришедшее извне,

Неотвратимо изменяет облик жизни.

* * *

Слушая Джо Кокера

Ты так прекрасна для меня

Как Гималайские вершины

Как многорукость бога Шивы

Ты так прекрасна для меня

You are so beautiful to me

Как Харе Кришна Харе Рама

Как в час любви эпиталама

You are so beautiful to me

* * *

Не угадать в каком году

Когда мы станем вновь как дети

Отбросив всю белиберду

Лишь только за себя в ответе

И ты уйдешь и я уйду

Однажды утром на рассвете

Усталой памятью тасуя

Былые карты. Аллилуйя

* * *

Я всё держался а намедни выпил

И между прочих видел сон один

Мне снилось что плывут по Миссисипи

Индеец Джо и Гекльберри Фин.

Метнулся я к ним под угрозой жизни

И вдруг услышал: не спеши, кретин!

Вот так мне прокричали с укоризной

Индеец Джо и Гекльберри Фин.

А чтобы сон никак не вышел в руку

Я ринулся что было силы вспять

Как будто встретил некую вампуку

Которую я буду вспоминать

* * *

У меня растут года,

И усы, и борода

Сделались седыми.

Но как прежде юн и свеж

Взгляд глазами цвета беж