Мысли из-под фуражки

– Ничего не знаю – мне повестка.

– Так, – говорит полковник. – Даю тебе два дня, чтобы с этой ерундой разобраться. Если что – звони.

Саша к процессу подошёл творчески. Нацепил парадную форму, все значки-регалии на грудь и сияющий, как министр обороны США, приехал в военкомат своего родного райцентра. Идёт по коридорам и призывников пугает. Они думают, что это за ними приехали.

Вот и кабинет военкома. Саша стучится, чеканным шагом заходит в кабинет:

– Товарищ подполковник, старший лейтенант Убегайло для прохождения срочной службы явился!

И повестку военкому на стол – хрясь!

Военком смотрит на старлея, на повестку, снова на старлея, на повестку. На шеврон части, снова на повестку. Бледнея, понимает, что он действующего старшего лейтенанта в солдаты призвать хотел. Да ещё из ведомства страшного полковника.

– Ты Семёнову уже сказал?

– А как бы я, по-вашему, сюда приехал? Полковник Семёнов мне увольнительную подписывал.

– Твою мать! – хватается за голову военком.

– Давайте так, – предлагает Саша. – Вы мне всё подписываете – и я поехал. Я вас не видел, и вы меня не видели.

Так Саша и не послужил солдатом. Зато когда я увольнялся из армии, он, будучи целым капитаном, обзывал меня дезертиром. Будем считать, что этим рассказом я ему отомстил.

Приключения «косаря»

Слышали пословицу «Солдата куда ни целуй, у него везде… э-э-э, не лицо, короче»? Да простят меня адекватные солдаты, но в первый год своей службы замначальника сан-эпидлаборатории при воинской части я убедился в истинности данной пословицы. А всё из-за рядового Иванова.

В мои обязанности как военного врача эпидемиолога-па-разитолога-гигиениста-микробиолога входило проведение анализов при подозрении на кишечную инфекцию у бойцов. Из-за особенностей микробиологического анализа результаты я иногда выдавал уже после того, как бойца пролечивали антибиотиками широкого профиля и отправляли обратно в часть. Экспресс-анализов у меня в лаборатории не водилось. Точнее, наборы были. Ровно два. Но стояли они в холодильнике, под строгим замком и моей личной ответственностью. Я их принял, заступая на службу, и, увольняясь, сдал.

Но это я отвлёкся.

Иду как-то осенним утром на службу, а на ступеньках лаборатории в скрюченной позе меня поджидает боец.

– Что случилось? – жизнерадостно спрашиваю я.

– Доктор, диза-а-а, – солдат на моих глазах подаёт признаки клинической смерти, изображает судороги и пускает пену изо рта. Ну ладно, с пеной я преувеличил.

– Заходи в лабораторию. Сейчас придёт Людмила Сергеевна, наш средний медицинский сотрудник, возьмёт у тебя мазок, и посмотрим, что за диза.

Боец возвращается с того конца светлого тоннеля только для того, чтобы на четвереньках заползти в предбанник лаборатории.

«Блин, может, аппендицит какой?» – думаю я. Уж очень натурально корчится.

Усаживаю солдата на стул, звоню в медпункт.

– Саша, сэлка беспокоит. Тут от тебя боец Иванов приполз. Подозрение на кишечную инфекцию. Ты его внимательно смотрел?

Интеллигентный старший лейтенант медицинской службы Александр разрожается длинной матерной тирадой. По его словам, рядовой – тот ещё Чарли Чаплин. Обращается в медпункт пятый раз за последние два месяца. Косил на ОРЗ, гипертонию, холецистит, аппендицит, теперь кишечную инфекцию осваивает.

– Но ты его внимательно смотрел? – уточняю я.

– Да я его, б…, куда только ни смотрел! – Саша бросает трубку.

Ну ладно. Осторожно выглядываю в предбанник, где сидит рядовой Иванов. Боец расслабился. Не наблюдая вокруг медицинского и офицерского состава, сидит с блаженной улыбкой и в носу ковыряется.

– Хм-м, – громко говорю я.

Иванов тут же скрючивается в классической позе страдальца, из его горла вырывается стон умирающего.

– Доктор, спасите!

– Тут тебе не реанимация, а микробиологическая лаборатория. Анализ тебя не спасёт, – грозно говорю я. – И вообще, хватит притворяться. Мне твой начмедпункта всё рассказал.

Иванов тут же меняет тактику. Начинает хныкать, в уголках глаз появляются искренние слёзы.

– Доктор, тут такое дело.

И открывает мне душу. Мол, слаб он здоровьем и не силён в кулачных боях, за что чмырят его товарищи по казарме и недолюбливает сержант. И кушать ему всё время хочется, и спать не дают, и матом вокруг ругаются. А душа у Иванова нежная, философская. Писал он в школе стихи, любил девушку, а прямо перед призывом она его бросила. И учился бы сейчас на поэта-песенника, если бы баллов в институт культуры добрал.

Я не знаю, почему Иванова не взяли в кулёк. Я бы его после такого выступления сразу в Щукинское без экзаменов. Как Немирович-Данченко, я сказал: «Верю!»

Эх, погубит меня моя доброта! Через двадцать минут Иванов с довольной мордой сидел в моём кабинете на диване, трескал бутерброды, которые жена сделала мне на обед, и с сёрбаньем прихлёбывал кофе.

Пришла лаборантка, с удивлением посмотрела на борзеющего солдата.

– Всё в порядке, Людмила Сергеевна. Он посидит немного, отдохнёт и в медпункт пойдёт.

– Ну-ну, – лаборантка, жена боевого полковника, помотавшаяся за ним по гарнизонам Средней Азии и Кавказа, смерила Иванова грозным взглядом, от которого он поперхнулся бутербродом. – Смотрите тут у меня!

Иванов бутерброды доел, кофе выпил и принялся болтать. Оказалось, что мы с ним из одного райцентра. Пошли воспоминания о детстве: а в какую школу ходил, а ты Ваську Косого из третьего дома знаешь? Короче, через пять минут я не знал, как Иванова выгнать.

Благо пришла лаборантка и забрала солдата на анализы. А потом пинком выгнала его вон.

Стоит ли говорить, что с анализами всё было в порядке и никакой кишечной инфекции близко не обнаружилось.

Дня через три я снова обнаружил бренное тело Иванова на ступеньках лаборатории.

– Привет, доктор! – панибратски приобнял меня солдат. – У меня к тебе дело есть.

«Однако, уже на ты перешли», – подумал я.

– Надо мне пару дней в госпитале поваляться. Сделаешь? А то у нас марш-бросок в среду, а мне очень бежать не хочется. Нога болит, – и солдат вполне правдоподобно потёр «больную» ногу. И поморщился.

– Иванов, ты не оборзел?

– Ну земляк, ну по-соседски.

– Иванов! А ну марш в часть!