Мысли из-под фуражки

«Точно переведут», – обрадовался я.

Прошли выходные. В понедельник сижу себе спокойно, в микроскоп стафилококков разглядываю. А тут – звонок!

– Гушинец! – стафилококки в мазке встали по стойке смирно. На экранчике – замкомандира подполковник Авраменко.

– Я, товарищ подполковник!

– Гушинец, ты почему не на учёбе?!

«На какой учёбе? О чём он вообще?»

– Тебя что, не предупредили?! – грохочет подполковник.

– Никак нет!

– Три минуты тебе на сборы! И чтобы через полчаса был в столице! Тебя определили на двухмесячные курсы переквалификации.

Однако. Бросаю стафилококков и недолеченного ефрейтора, мчусь в объятия позабытой альма-матер. На кафедре эпидемиологии разводят руками. Никаких курсантов они не ждут. Бегаю из кабинета в кабинет, пока одному профессору не приходит в голову светлая мысль:

– Может, на кафедру микробиологии позвонить? Туда сегодня какие-то военные приезжали.

– Зачем микробиология? Меня же в эпидемиологи пророчат, – удивляюсь я. – Через неделю переводят в эпидотдел Центра.

– Ничего не знаю, – разводит руками завкафедрой.

Тут в его кабинет влетают капитан и два лейтенанта.

– Паша, здорово, а мы тебя второй день ищем.

Ага, курсанты из других сэлок. Хорошо, нескучно будет.

Короче, кадровики что-то перепутали и отправили меня на двухмесячные курсы по микробиологии. Командир звонил в управление, что-то там орал про нецелесообразность, но его уже не слушали. Военная машина повернулась, и мнение шестерёнок уже никого не интересовало.

Ну и ладно.

Я снова почувствовал себя студентом. Давно забытое, но в чём-то приятное ощущение. И преподаватели знакомые, и коридоры родного университета. Расслабился, забыл, что я уже военный и на плечах моих погоны. Но мне быстро напомнили.

На третьей неделе учёбы я заболел. То ли промок под мерзким осенним дождём, то ли в автобусе начихал на меня какой-то гриппозный. Но приполз под вечер домой и без сил свалился на диван, прямо не снимая формы. Вырубился мгновенно и проспал почти до десяти вечера.

Просыпаюсь уже в темноте. Жена возится на кухне, что-то готовит. Выхожу в коридор, нащупываю в кармане плаща мобильный телефон. Три пропущенных звонка. Один от завкафедрой военной эпидемиологии, другой от его зама, подполковника Белоногова. Перезваниваю завкафедрой – не поднимает трубку. Звоню Белоногову. И тут же вместо приветствия на меня из трубки обрушивается трёхэтажный мат. Орал подполковник минут сорок. Был он, судя по голосу, нетрезв, но в пьянстве обвинял почему-то меня. Мол, только смертельно пьяный человек не мог услышать звонка от самого подполковника Белоногова.

Из кухни вышла жена. С первого взгляда поняла ситуацию, взяла меня за руку, села рядом и шепчет:

– Повторяй: виноват, дурак, исправлюсь. Слышишь? Виноват, дурак, исправлюсь.

Подполковник выговорился, и я наконец-то смог уловить суть. Оказывается, надо завтра подъехать на кафедру, забрать какую-то бумажку.

– Задачу понял? – на прощание рявкнул Белоногов.

– Понял, товарищ полковник.

– Не слышу бодрости в голосе!

– Понял, товарищ полковник!!!

– То-то же.

Я отключил телефон и ещё долго сидел, размышляя. Мне ведь скоро тридцать лет. Я почти взрослый, серьёзный человек, который выполняет важную и ответственную работу. Эта работа действительно приносит пользу обществу, и значит, я полезный для общества индивидуум. И только что на меня больше часа орал нетрезвый и абсолютно неправый человек, а я не мог ему ответить, потому что в его власти было устроить мне кучу неприятностей. А он это знал и орал от этого ещё яростнее, наслаждаясь создавшимся положением. Причём от криков его не было никакого проку. И если бы он сказал всё тихо и двумя фразами, он добился бы гораздо большего эффекта. А теперь я, как оплёванный, а он, видимо, доволен. И вся разница между ним и мной, что у него на погонах звёздочки чуть-чуть побольше. И всё.

Может, в этом и есть сакральный смысл армии, непонятный нам, «пиджакам»?

Осада

География рождения курсантов военно-медицинского факультета такова, что если бы взялся какой-то исследователь её анализировать, то мог бы написать целый труд под названием «Военная помощь Советского Союза странам третьего мира». И его труд, несомненно, тут же засекретили бы. Мой сослуживец Саша родился в Алжире, Вадим – в Ливии, Коля – в Чехословакии. Ромка был «свой», он родился на Чукотке, но в школу пошёл сначала в Киргизии, потом в Германии. Истории каждого заслуживают отдельного рассказа. Но встретил я на днях одного майора медицинской службы, и рассказал он мне следующую историю своего детства. Может, и открыл он какую-то замшелую военную тайну. Но за давностью лет простят ему.

Отцом Вовка гордился. Отец был офицер-десантник, высокий, громкогласный, сильный, полная грудь значков и медалей. Таким отцом будет гордиться любой советский мальчишка. И Вовка искренне не понимал, за что отца не любят ребята, с которыми он ходит в школу. И за что не любят его, Вовку. Ведь он такой же, как они. Тоже играет в футбол, читает Фенимора Купера и Роберта Стивенсона. А то, что иногда не понимает, о чём они говорят, – так это чепуха.

И отец. Он ведь такой красивый, сильный. А когда идёт по улице, сжимая Вовкину ладонь, то встречные старухи злобно шипят вслед, а некоторые даже плюют себе под ноги. А отец будто не замечает. Вовка много раз спрашивал: «Зачем они так с нами?» Отец отшучивался. Мол, вырастешь – поймёшь. А пока лишний раз из военного городка не выходи. И вообще – без взрослых лучше в город не выходи.

Вечером, в конце декабря 1991 года, командир части собрал всех офицеров в своём кабинете.

Вовкин отец рассказывал:

– Набилось, как сельдей в бочке. Стоим, дышать трудно. Тридцать человек в одной комнате. Все уже, конечно, знают.

Дома радио и телевизор, не в степи живём. Молчим, ждём, что командир скажет. И он молчит.

Наконец прокашлялся. И сипло так начал:

– Товарищи офицеры, с сегодняшнего дня Союза не существует. А значит, мы с вами теоретически находимся на территории предполагаемого противника. Возможны провокации и даже нападения на часть. Поэтому приказываю: выдать личному составу автоматы, бронежилеты и максимальный запас боеприпасов. Усилить караулы.

Повисла пауза. Наконец откуда-то из угла донёсся притиснутый широкими спинами голос зампотылу:

– Нас эвакуируют или самим придётся пробиваться?

– Приказов на этот счёт пока не поступало, – ответил командир. – А значит – стоим на месте.

Часть зашевелилась. Всем солдатам выдали оружие, гранаты. Отменили отпуска. Семьи военнослужащих, проживающие в городе, были экстренно эвакуированы на территорию части и размещены в казармах. Вовка помнит, как тихонько плакали матери, прятали свои слёзы, чтобы не показывать мужьям, у которых нынче другие заботы. Для детей это всё было какая-то игра. Было даже интересно и весело.

По улочкам военного городка солдаты ходили чуть ли не целыми отделениями. В сторону жилых кварталов, ставших вдруг враждебными и чужими, развернулись пулемёты.

Через пару часов в кабинет командира постучался его заместитель, майор Н.

– Товарищ командир, есть ещё одна проблема, – капитан положил на стол командиру список. – Рядовые Кахадзе и Бурошвили, сержанты Кравчук, Ясюкайтис и старший сержант Акопян. И так далее. Всего двадцать четыре человека. Кем их теперь считать?

– Вот, блин! – командир в сердцах стукнул по столу кулаком. – До особого распоряжения считать всех вышеперечисленных русскими солдатами!

Поздним вечером к стенам воинской части подъехали две тонированные шестёрки, из которых вышло почти полтора десятка местных жителей.