Ненужные люди. Сборник непутевых рассказов

ПРЯМЫЕ ПРОДАЖИ

Сначала высшая идея, а потом деньги, а без высшей идеи с деньгами общество провалится.

Ф.М. Достоевский, Подросток

1.

Симина мама умерла при родах. Отец запил и даже в роддом не поехал забирать малышку Лизу, всё сделала Варя, старшая Симина сестра, у которой уже была своя семья и годовалая дочка. Сима тогда не рассмотрел толком Лизу, только мелькнуло сморщенное красное личико с носиком-кнопкой, выглядывающее из плотно свернутого рулончика, а потом весь этот пакет с розовой лентой поперёк дернулся и не по-младенчески басовито заорал. Но это было уже спустя дней десять, а тогда, в тот день, Варя приехала в больницу забирать мать. Он тоже приехал туда, немного раньше, прямо со школы, где отсидел уроки с отсутствующим видом и с пустотой в башке. Дошёл до крыльца, меся потрескавшимися кроссовками грязный снег и чувствуя только одно – как впитывают носки тающую кашицу и холодят пальцы до немеющего безразличия… Толкнул крутящуюся дверь, выпал в холл, пахнущий аптекой и теплом, пошлёпал к стойке, откуда грубо был изгнан охранником в камуфляже к лавочке возле входной двери: «Куда прёшься? Одевай бахилы!» Послушно надел хрустящие синие пакетики на мокрую обувь, вернулся к стойке, выдавил сипло материны данные, уставился сквозь девицу, деловито стучащую по клавишам… Девица ойкнула, подняла на него круглые глаза, спросила испуганно: «А ты… а вы… кем приходились… покойной?» – «Сын». – «Вам надо в морг, это за вторым корпусом, одноэтажное здание». Девица помолчала, потом спросила всё-таки, пряча взгляд в мониторе: «А ребёночка кто забирать будет?» – «Я не знаю», – бросил Сима, разворачиваясь обратно к двери, и пошёл на выход, искать второй корпус. Так и брёл по тающим грязно-белым дорожкам, шурша неснятыми бахилами. И только в морге, когда усатый санитар в холодной кафельной комнате откинул с лица матери простыню, он заплакал, опустился перед каталкой с телом на корточки, и всё повторял: «Мама, как же? Ну как же?..»

… Варя приехала через полчаса, нашла его в «зале прощаний», безликой помеси протестантского «молитвенного дома» и сельского клуба, где он сидел, сгорбившись, на дешевом складном стуле, с натёкшей под ним талой лужей, в нелепых синих бахилах. Он встал ей навстречу и опять заплакал, молча, не подвывая, просто потёк глазами, уткнулся в Варину шубку, пахнущую кошкой и валокордином, и та обняла его, прижала крепко, зашептала в ухо, срываясь: «Симочка, мы сможем… А маме уже не будет хуже, слышишь? Мама наша уже на небесах… Мы сможем…»

Он почти ей поверил тогда. Очень хотелось смочь и жить дальше без этой сосущей в груди боли, как от воткнутого туда ножа. Он старался всю неделю. И когда забирали мать из морга, и когда отпевали её в церкви, показавшейся ему такой пустой без неё («почему без неё? Вот же она, лежит, вроде как спит, и вид у неё такой усталый, будто спит…»), и на поминках, где отец, наконец-то, вышел из их с матерью спальни, страшный, одутловато-опухший, всклокоченный, в мятом коричневом подряснике, но уже трезвый, прошёл мимо них, замолчавших враз, мимо стола, где они сидели, напялил куртку, шапку, сунул ноги в валенки с калошами и отправился на её могилу плакать. Отец Михаил, второй священник, что отпевал мать, шепнул ему, Симе, тогда за столом: «Пусть… не ходи за ним. Чтобы отпустить, нужно время. Отпустит и вернётся».

Даже когда он помогал сестре Варе довезти Лизу до Вариного дома и тащил сумку со склянками и тряпками до такси, а потом – по лестнице, на пятый Варин этаж, он старался «смочь». А когда, уже в квартире, вынимая из сумки бутылочки с молоком, выронил на пол материну ночнушку, понял, что не сможет. Не отпустит мать, как эту сорочку, которая пахла ей до сих пор. И не простит этому розовому комочку, что тетешкала сейчас Варя на кровати, смерти матери.

Именно тогда он решил сбежать из Реченска. Порылся в шкафу, нашел материну заначку в тридцать тысяч, шесть рыжих бумажек; выудил из конфетной коробки, где они хранили всякие документы, свой паспорт, аттестат за девять классов и свидетельство о рождении; скидал в сумку одежу и книжки; уболтал Нину Ивановну, доверчивую классуху, принять заявление об уходе из школы, написанное им от имени отца («решил в техникум поступать, специальность получать»); обнял вечером, перед сном, маленьких Ильюшку и Славика, братишек-погодков; купил билет на поезд до краевого Енисейска и уехал на нижней боковой полке, с облегчением глядя в тёмное окно на проносящиеся мимо последние реченские огни. Ножевая боль в области груди немного утихла, и он смог уснуть, впервые за эти десять дней ни разу не просыпаясь…

… В Енисейске, влекомый толпой, вывалился на перрон из тёплого вагона в мартовскую стылую сырость, бездумно пошел за потоком к переходу, вынырнул в здании вокзала, поозирался, нашёл киоск с пирожками и чаем, позавтракал, стоя за круглым столом и двинулся к кассам – из Енисейска надо было уезжать, тут его стали бы искать в первую очередь. Скользнул глазами по расписанию поездов, наткнулся на Абалаково, подумал: «Почему бы и нет?», отстоял очередь и взял очередной плацкарт.

Толстая вахтёрша в униформе пропустила его с билетом в зал ожидания, и он пошел вдоль скамеек, туда, где была стойка с розетками – надо было уже подзарядить смартфон, да и впереди был целый день до поезда. Управился с телефоном, сел на деревянный потёртый диван-лавку рядом, под ноги кинул сумку с вещами, выудив предварительно оттуда книжку в мягкой обложке, и откинулся на спинку дивана с облегчением, погрузился в мир придуманных героев приключенческого романа…

2.

Александр таксовал полгода, гонял по Абалакову в поисках клиентов, срываясь от места высадки к месту новой посадки очередного пассажира. Каждая сотка была на счету, но за это время ему удавалось с трудом зарабатывать чистыми тысячу в день, отбивая бензин, мелкий ремонт, который вылазил всегда, не реже пары раз в неделю. Уставал сильно, особенно выходя на работу от вечернего «часа пик», когда все ехали с работы и улицы стояли, мигая огнями машин, до позднего вечера, когда он пытался поймать корпоративный развоз сотрудников кафешек и загулявших горожан. Приезжал домой, уже далеко за полночь, падал на диван, едва раздевшись, и засыпал, выключался, проваливался в чёрное ничто, без снов и пробуждений.

Жили они втроём, с женой и сыном в съемной «двушке», за которую тоже надо было платить каждый месяц, плюс свет, вода и интернет, и всё это сосало силы и деньги, а таксовка не спасала, и жене его, Марине, пришлось вернуться к услугам массажа на дому, потому что её пенсионной десятки не хватало. Он старался утрами не смотреть, как Марина старательно разминает больные руки, хрустя артритными суставами, а потом начинает наводить порядок в их комнате в ожидании клиентов, вставал, быстро мылся в душе, завтракал и выскакивал во двор, к машине – разогревать и отлавливать первых клиентов. В обед, если комната была занята клиентами жены, проскакивал в кухню, разогревал еду и обедал один, за книжкой, пытаясь хоть немного отвлечься от будней и ожиданий.

Ждал Александр непонятно чего: когда два года назад он уезжал служить в Поруссию, он понимал, что место настоятеля лютеранской церкви в Абалаково он потеряет, да и не думал он возвращаться, думал, что осядет в другой стране и будет служить, как когда-то служил в Шахтах и в Абалаково, которым отдал без малого четверть века. Его и приняли нормально, дали два прихода, сняли жилье, помогли с переездом, и всё, казалось, начало настраиваться на новую жизнь. Если бы не церковный раскол, так бы всё, наверное, и было. И когда он оказался фигурантом уголовного дела по «рейдерскому захвату» власти в своём приходе в городке Реве и понял, что стараниями раскольников из свидетелей быстро дрейфует в сторону обвиняемого, принял решение вернуться обратно – не хотелось подставлять семью в чужой стране. Уехал вовремя, ему написали прихожане, что полиция уже начала дёргать их: мол, где ваш пастор, дело переквалифицировано, нужно его ещё раз опросить…

Вернуться-то вернулся, да так и остался «за штатом» своей церкви – свободных приходов не было, служил «на подхвате» и ждал – вдруг где-то будет востребован? Хорошо, что была машина, и он ушел в таксисты, как и многие в этом городе, где шутили, что одна половина Абалаково возит другую.

Он писал в разные церкви, рассылал резюме, но везде была скорее потребность в прихожанах, чем в пасторах, и письма его оставались без ответа. На вахту «на севера» разнорабочим его не брали по причине возраста, работать сторожем за десятку в месяц он не хотел сам, поэтому пробивался таксовкой, каждое утро заглядывая в смартфон и листая почту, не зная уже, чего ожидает сам – вакансий с разных сайтов работодателей, на которые он был подписан, ответов на его резюме священника или письма от Самого Господа. Это стало ритуалом, как для многих чашка кофе или первая сигарета – пока грелась машина во дворе, проверить почту.

В тот день было письмо с предложением, он быстро просмотрел: курьерская работа на машине, тысяча в день, ГСМ, пятидневка. Прикинул: то же, что с такси, но, может, менее суетно? Решил набрать. Ответил молодой, напористый мужской голос: «Коммерческая компания «Территория», меня зовут Фёдором, могу я вам чем-то помочь?» – «Наверное, – сказал он, – наверное, можете. Мне было предложение в ответ на мой запрос по работе на машине». – «Да, это я отправлял, – заулыбался в трубке Фёдор, – вчера мониторил и нашёл ваш запрос. Вы можете подъехать сегодня? Вечером, в девятнадцать вас устроит?» Он согласился, записал адрес и, сбросив разговор, откинулся на сиденье своей «хонды», уже урчащей на пониженных оборотах. «Прогрелась. Пора работать…»

…Офис «Территории» располагался на верхнем этаже в обшарпанном трехэтажном бизнес-центре, изнутри ещё более страшном и подубитом, чем снаружи. Он шёл по тускло освещённому коридору, где топорщились еще советские панели из лакированной ДВП, над которыми шли трещинами толстые слои когда-то зелёной краски, шёл, минуя двери разных фирм. «Территория» снимала зарешёченный угол, и он надавил на ярко-красную кнопку, вызывая сотрудника. Никто не появился, но дверь щёлкнула, и Александр вошёл в холл, толкнув чёрную арматурную дверь. Откуда-то из кабинета выскочил здоровяк лет тридцати, высокий, крепкий, лысый, с маленькими глазками на широком лице. Неожиданный офисный прикид – рубашка, галстук, пиджак – конфликтовал с этим лицом хитроватого «селюка», как назвали бы это в Поруссии. Он на ходу протянул руку, вытерев её о борт пиджака: «Я Федя. А ты же Саша, наш новый водитель?» Он автоматически пожал влажную ладонь, отшагнул от напористого Феди в решётчатой ограде секции, улыбнулся: «Сдаюсь. Чего и куда возить надо? Надеюсь, не наркотики и оружие?»

3.

Симой его звали все, а вообще-то он был Серафим – белобрысый, кудрявый, с голубыми глазами пухлый младенчик, ну как, скажите, могли назвать его ещё поп и попадья в холодном северном Реченске? Ох и натерпелся он в детстве с этим именем, начиная от сестры Вари и заканчивая детсадовскими, а потом и школьными однокашниками! Обижался, плакал, дрался, а потом привык, ну, Симка так Симка, пусть себе веселятся… То, что отец был священником, кстати, вообще не вызывало никаких поводов для веселья, подумаешь, батя – поп! Наоборот, накануне зачётов и контрольных некоторые подходили в школьном коридоре или во дворе и, пряча взгляд, заискивающе говорили: «Сим, ты это… Замолви за нас… там?» Он важно кивал, стрелял сигаретку и тут же забывал о просьбе, справедливо полагая, что Господу на небесах такими мелочами докучать не стоит. Да и о себе не просил, учился средне, с четверки на тройку, и последних с каждым классом становилось всё больше. Особых мечтаний о будущем у Симы не было, кроме двух: уехать из захолустного Реченска и разбогатеть. Сначала он думал о семинарии в Енисейске, но это скорее была идея отца, и к пятнадцати годам, возрасту строптивого самоопределения, она подвыцвела в его голове, а вот желание разбогатеть, наоборот, укоренилось и стало принимать разные формы, типа летней подработки на заправке или автомойке. Зачем, с какой целью нужно было разбогатеть, Сима не думал, важно было вырваться из Реченска, из вечной жизни «в аскезе и воздержании», из семьи, где после Вари, которая уже жила отдельно, «ты старший», «ты отвечаешь за братьев», «ты главный материн помощник». Богатство давало свободу от этого всего, а что еще нужно в пятнадцать, а потом в шестнадцать лет? «Делай что должно, и будь что будет», – любил говаривать его отец. Сима всегда его мысленно поправлял: «Делай, что хочешь, когда всё можешь, и тогда всё будет», но вслух, конечно, не говорил.

Бога Сима боялся и не любил. А за что Его было любить? Всегда хмурый, как его отец, недоступно-великий, всем обладающий и ни во что особо не вмешивающийся, прям Олигарх над олигархами, а люди для Него – так, обслуживающий персонал. Все иконы – что Христа, что святых – в реченской церкви были такими: суровыми и строгими неприступными ликами Хозяина и Его помощников – надсмотрщиков. Только икона Богородицы была будто бы окошком в какой-то другой мир, где есть милость и жалость к убогим работникам. У этой иконы он и любил стоять на службах, слыша материнский голос на клиросе в хоре и высматривая материны черты в образе.

Мать он любил и не боялся совсем. А чего её было боятся? Тихая до кротости, всегда в платке, покрывавшем светлые тугие косы, и в длинном платье, она раньше – до Славика и Ильюши, братьев-погодков – часто засыпала с ним на постели, рассказывала ему на ночь всякие истории с продолжениями, в которых уже потом, когда он стал читать толстые книжки, он узнавал перепевы и сюжеты из «Хроник Нарнии» и «Властелина Колец», а тогда, когда он с замиранием слушал её шёпот, она казалась ему проводником в иные миры, будто Богородица с иконы.

Если б не мать, может, Сима сбежал бы и раньше, после десятого класса, в технарь или в какой технический лицей в Енисейске, но мать было жалко, потому что отец тогда уже лет несколько как стал сильно попивать, доходя до «рюмочки с утра» и «чекушки на ужин». Нет, ни мать, ни детей он не трогал, ему это было не нужно, с его медвежьей комплекцией и суровым взглядом, от которого хотелось пригнуться. В его присутствии всегда и всем было тяжело, даже малые начинали орать в голос, и только мать могла смягчить эту гнетущую угрюмую тяжесть.

… В вечернем абалаковском поезде Сима залёг на вторую полку и залез в смартфон. Пискнула почта – письмо от Вари. Пробежал глазами куриное квохтание, поморщился, быстро набрал ответ:

«Привет, сестричка! Не беспокойся за меня, я не пропаду. И никакой полиции не надо подключать. Я еду к друзьям; как доеду – напишу. С работой тоже решу, ты знаешь – я могу работать. Не надо меня опекать, мне уже почти семнадцать, вспомни себя, во сколько ты ускакала из дома в общагу педучилища? Ладно, не дави слезу, присмотри лучше за малыми, да за отцом, чтоб не запил опять. А я справлюсь. Будут деньги – пошлю вам. Обнимашки». Нажал «отправить», откинулся на подушку, потом уставился в оконную темноту. «К друзьям…» Хм. Лучше бы найти этих друзей, пока не кончились материны деньги… Опять полез в смартфон, быстро набрал в браузере «вакансии в Абалакове», терпеливо дождался загрузки с подтупливающего интернета. Ого! Вакансий хватало, но в основном это была реклама такси, приглашали водителей с собственной машиной. Ага, вот есть разнорабочие, вот – грузчики… Он торопливо отмечал вакансии, трогая звёздочку, сохраняя страницы в «избранное». «Курьеры». Открыл, пробежал взглядом: «Крупная коммерческая фирма «Территория» набирает курьеров по доставке товаров бытового и хозяйственного назначения. От восьмисот рублей в день. Возраст и образование значения не имеют. Иногородним предоставим койко-место в общежитии. Ссылка на анкету… Запись на собеседование по телефону…»

4.

К девяти Александр уже стоял у того же здания с офисом «Территории», прямо напротив курилки – мятого ведра на углу дома. Старенький «Одиссей», помытый и вычищенный, тихо пыхтел на низких оборотах, печка гнала тепло по салону, фары светили на стену с плохо затертой надписью краской из баллончика: «Работа мечты. 100к в месяц», дальше шла вполне читаемая ссылка на канал в Телеграме, торговавший наркотой в закладках. Александр улыбнулся, вспомнив свою вчерашнюю фразу насчет оружия и наркотиков, и как изменилось лицо Фёдора: «Нет-нет! Мы таким не занимаемся! У нас очень достойная и законная работа!». Впрочем, ни трудовая книжка Александра, ни договор с ним о трудоустройстве его не интересовал: «В день по тыще, расчет сразу вечером. По субботам, если захочешь выйти, та же тыща, если в дальние командировки с ночевкой, то плюс командировочные и гостиница, но это редкость. В основном, с девяти до шести, пять к двум. И да, бензин заливаем». Его смутила неофициальная сторона работы, но попробовать стоило, потому как писк таксометра уже вызывал изжогу. Откатаюсь денёк, посмотрю – решил он и согласился.

Заглушил двигатель, вышел на мартовский утренний морозец, втянул холодный воздух полной грудью, огляделся. Рядом пыхтели легковушки, рявкнул тормозами и обдал смрадом солярки фургон, водила, не глуша машину, пошел неторопливо к задней двери, извлёк из фургона поддон с душистым хлебом, понёс, поскальзываясь, к кафешке, расположенной в то же здании, что и «Территория». Наконец, хлопнула дверь бизнес-центра, и на крыльцо вывалилась взъерошенная и, кажется, потная толпа, в разноцветных куртках и пальто, большинство без головных уборов, потянули из карманов сигареты, задымили возле урны. Он с любопытством оглядел их: молодые в основном, лет по двадцать с хвостиком, парни все неуловимо похожи на вчерашнего Федю: то ли безвкусными галстуками, то ли кургузыми брюками, то ли отражением деревенского менталитета на лицах. Женский состав преобладал и был более разнообразен – от юных студенток до сорокалетних тёток, напомнивших ему выражением лиц продавщиц магазина какого-нибудь районного центра. Курили жадно и быстро, будто спешили куда, попутно разговаривая с растерянными новичками, как понял Александр. Новички тоже курили, почти все, пытались задавать вопросы, но получали стандартные ответы, типа: «Да сегодня всё увидишь сам. Стажировка ведь. Ты готов поехать на день в другой город? Да, конечно, и вернёшься с нами, без проблем!». Докурили, побросали окурки мимо ведра, символизировавшего урну, стали втягиваться обратно в двери. К нему подошёл вчерашний Фёдор, протянул руку: «Здоров, Саша! Как сам?» Он пожал ладонь, незаметно вытер руку о брюки, пожал плечами: «Нормально. Когда едем?» Фёдор засуетился: «Скоро, скоро! Сегодня двинем в Чикаго, сейчас соберем народ, и поедем», дёрнулся к двери. «В Чика… куда?» – «Так это… в Углегорск поедем, сегодня туда маршрут». Александр кивнул, и Фёдор убежал в здание.