Слава просто заливается смехом. Сообразив, окунаю кончик сигары в бокал с коньяком и делаю глубокую затяжку, как делал школьником, когда пытался курить, но мне не понравилось. Горло обжигает едкий дым и проникает до самых легких.
– Забыл тебе сказать, – невозмутимо комментирует Слава, – сигарами не затягиваются.
– Пошел к черту!
– Будем считать, твои чакры открылись. Ты знаешь Ш.?
– Зануда из зануд. Воображает себя новым Набоковым!
– Что ж, он имеет на это некоторое право. Может, он и есть новый Набоков. Только без «Лолиты».
– Что ты хочешь этим сказать?
– Набоков стал знаменит, когда написал «Лолиту». Иначе остался бы скучным писателем, которого никто бы не читал.
– Слышал это не один раз. Спорное утверждение.
– Бесспорное. Но обидное для писателей вроде тебя и Ш. Что-то меня сегодня тянет на откровенность… Ты же в курсе, что твои и его книги никто не читает?
– Что за ерунда?
– Возможно, я не совсем точно выразился. Кто-то читает, конечно. И даже убеждает себя, что ему это нравится. Но главное, он убеждает других…
– Не понимаю.
– Ты прекрасно понимаешь меня, Иноземцев, но не хочешь себе в этом признаться. Вокруг тебя и Ш. существует заговор эстетов. Рудиментарное наследие культурного совка. Нашим людям все еще нравится казаться умнее, чем они есть, вот они и выбрали вас в качестве идолов, которым приносят свои жертвы.
– Не сравнивай меня с Ш.! Не знаю, кто его там читает или не читает, но я читать его не могу.
– То же самое он говорит о тебе.
– Да пошел он в жопу…
– Ты меня не выдашь? – пугается Слава. – Мне незачем портить с ним отношения. В отличие от тебя он глуп и обидчив. Знаешь, почему я вспомнил о нем? В девяностые годы Ш. приходил ко мне. Я тогда сидел не в этом офисе, а в съемной квартире на проспекте Энтузиастов. Мы с компаньоном делали бабло на порнухе, чернухе и прочих непотребствах. Книжный бизнес по обороту сравнялся с водочным и был такой же криминальный.
– И зачем Ш. к тебе приходил?
– Тогда писателям вроде вас стало туго. Это в тучные годы читатели вспомнили, какие они умные, и вы снова вошли в моду. В общем, Ш. приходил сдаваться. При этом он был нагл и агрессивен. Не по- мню в точности, что он мне говорил, но примерно так: «Слава, до зарезу нуждаюсь в бабле, так и быть, готов на тебя поработать, но под псевдонимом. Заказывай свою хрень!»
– Забавно, – говорю я, – у тебя есть книги Ш. под псевдонимом?
– М-да… – говорит Слава. – Видно, твои чакры не до конца открылись. Ни одной книжки Ш. под псевдонимом не вышло. Ты серьезно думаешь, что работать «в жанре» проще простого?
– Разве нет?
– Знаешь, что здесь самое трудное? Любовь к читателю! Со всеми его пороками, со всем его невежеством и любопытством. И даже со всей его глупостью, как вы считаете, хотя этот читатель не глупее вас. Вот этой любви нет в тебе и Ш. У тебя же каждая строчка вопит: «Я – Иннокентий Иноземцев!» Ты требуешь любви к себе, а сам своего читателя не любишь. Ты вообще кого-нибудь любишь?
– Что-то такое я уже слышал, – отвечаю я. – «Вы любили кого-нибудь, поручик?» Я тебя понял. И что ты мне предлагаешь?
– Придумай что-то в своем стиле, но только свеженькое. Покопайся в недрах своей памяти. Наверняка там осталось что-то, что тебя сильно удивит. Если удивит тебя, удивит и читателя.
Слава дымит сигарой как паровоз, окутывая себя и меня ароматным облаком, а моя – потухла и воняет, вызывая тошноту. Я пытаюсь заглушить эту вонь коньяком, но мне кажется, что и от него несет потухшей сигарой.
– Кстати, – продолжает гнуть свое Слава, – эта девочка… Чем она тебя так зацепила? Ты изменился. Ты стал слабым. Пропускаешь удар за ударом. Раньше ты не был таким.
– Да нет. Просто плохо выспался.
– О! Тогда я тебя очень понимаю!
– Ты совсем оборзел, Игумнов! – уже всерьез возмущаюсь я. – Но, если уж ты так интересуешься, я тебя разочарую. У меня с этой девушкой ничего не было и не будет. Я пригласил ее… в качестве литературного секретаря.
– Врешь. Зачем тебе секретарь?
– Ну, не знаю. Может, не секретарь, а литературный агент.
– А знаешь, ты прав, – подумав, говорит Слава. – В самом деле, пора прекращать эти панибратские отношения с издателями. Вот хрен тебе теперь, а не коньяк и сигары. Это все наше русское свинство. Но какой из нее агент? Ее никто не примет всерьез, и я же первый.
– Между прочим, она уже работает у тебя консультантом.
– Да ты что?
– В редакции у Пингвиныча.
У Славы отваливается челюсть.
– Что? Викуся живет с тобой?
– Вот как? Для тебя она просто Викуся?
– Нет-нет! – спешит поправиться Слава. – Это не то, что ты подумал. Во-первых, я не завожу романы на территории своего бизнеса. Тут все должно быть стерильно. Во-вторых, Виктория не такая. Приставал к ней один наш сотрудник. Кстати, я его уволил. Так она как бы случайно уронила ему на штаны чашку с горячим чаем. Заметь, не на колени, а прямо на яйца! Яркая девушка. Мне кажется, у нее большое будущее. Если, конечно, ты не испортишь ее своим непробиваемым занудством. Уверен, что Вика, в отличие от тебя, напишет свой любовный роман и это будет бомба! Берегись, Иннокентий Иноземцев, ты пригрел змею на груди!
– Ты мне надоел! – снова возмущаюсь я. – Познакомь-ка меня с этим Пингвинычем.
– Это дело, – соглашается Слава. – Он тебе понравится. Профессионал высочайшего класса!
– Все вы здесь высокие профессионалы. Только мы, писатели, ни хрена не смыслим в литературе.
– Не нуди. И все-таки – зачем тебе Варшавский?
– Пойду сдаваться. Буду писать любовный роман.
– Хорошая идея! Ты уже знаешь правило трех Б.?
– А что это?
– В любовном романе не должно быть трех Б. Бани, блядства и беременности. Баню (ну, ты понимаешь, в каком смысле) и блядство ненавидят женщины, а беременности боятся мужчины. Мужчины, кстати, тоже иногда читают любовные романы.
Мы с секретаршей Игумнова идем по коридору. Ее зовут Вера. А ничего себе Верунчик! Топ-модель! Сошла с обложки журнала «Elle». Такое же нездешнее лицо, походка. Кажется, Игумнов слегка преувеличивает стерильность своего бизнеса.