Чертово 2: Мертвое городище

– Ты уверен?

– Напомню тебе про толпу гопников… и про пятьдесят кусков за клинок двенадцатого века.

– Честно, когда эти выпивохи подошли к нам, я побоялась вертеть головой, потому и путь совсем не помню. Два или три года прошло.

– Четыре, – отстрочил Мирон. – Для нас три.

– Да уж, – выдохнула Леся.

– Пойдем, – буркнул Мирон и стремительными шагами двинулся вперед.

Они шли разбитой дорогой, вдоль обочин, у которых теснились палатки с овощами, фруктами и трикотажем, отдающим химозным душком глубокого подвала. Продавцы с фальшивым блеском в глазах смотрели на гостей города, минутами ранее сошедших с перрона, одних зазывали, распевая о ценах, другим предлагали попробовать на вкус яблоко. Ни один человек не останавливался у палаток, устроенных едва ли не в луже, вокруг которой носились косматые кошки с плешивыми хвостами.

Мирон свернул в закоулок и, не сбавляя хода, устремился в глубину длинной улицы с частными одноэтажными домами. Леся семенила за ним, но, обходя широкие ухабы, залитые дождевой водой, не поспевала. Дрожа от холода, она скрестила на груди руки и, не поднимая головы, шла вперед.

За чередой заурядных улиц оказался перекресток. Людей было мало, а тех, кто пересекал проезжую часть, пока машины терпеливо ждали, можно было пересчитать по пальцам. Мирон и Леся почти не выделялись на фоне истасканных фигур, праздно плывших по течению жизни. Они, как и обитатели этих полупустых кварталов, хмурыми тенями шагали по тротуару, а вскоре перебежали дорогу и оказались у разноцветной многоэтажки, на которую указывал Мирон. Неподалеку стояло строгое здание музея, что привлекало внимание своей отточенной изящностью. Знакомые колонны поддерживали массивный козырек, а широкие ступени так и манили подняться по ним и прикоснуться к бронзовым ручкам высоких дверей с резными филенками.

Мирон с силой потянул на себя дверь и пропустил вперед Лесю. Холл пребывал в непривычной глазу копателей пустоте. Шаги разлетались по кафельному полу и с треском отскакивали от стен, уложенных мраморной плиткой. Слева находилась касса, но за ее окошком никого не было. Из глубины здания послышался тонкий женский голосок. Ушаков прошел вперед по коридору и свернул в просторный зал, что в час полудня выглядел безропотной святыней, вызывающей зевоту. Там, возле остекленных стеллажей с предметами, изгрызенными ржавчиной давнишних пор, стояли двое пожилых мужчин, женщина среднего возраста и девушка лет тридцати. Последняя с искренней вовлеченностью на милом лице рассказывала об истории этих мест, а трое зрителей с твердым взглядом искушенных эстетов осматривались, игнорируя все, что изрекала особа в элегантном костюме и с короткими белыми волосами.

За Мироном в зал вошла Леся и, едва не поскользнувшись, взвизгнула, чем привлекла всеобщее внимание. Блондинка, встрепенувшись от испуга, отступила вбок, ближе к пожилым мужчинам.

– У вас есть билеты? – спросила она, не отводя глаз от неопрятно одетых посетителей.

Мирон и Леся дружно покачали головами.

– В-вам сюда нельзя, – заикнувшись, произнесла девушка.

– И часто к вам бездомные заходят? – голос одного из посетителей звучал с надменным вызовом.

– Мы не бездомные, – тоном возмущения разразилась Леся.

– Пожалуйста, покиньте помещение, – попросила сотрудница музея, – или купите билеты!

Мирон, закатив глаза, устало выдохнул. В образовавшемся затишье его кровь вновь охолодела. Колени подкосились, и он чуть было не упал, но устоял, облокотившись на застекленную полку. Назарова прильнула к нему и посмотрела в глаза, налитые болью прошлого, но не решилась что-либо спрашивать. Ушаков, набравшись воли, отвел рукой Лесю и поднял отчаянный взгляд на посетителей. Затем посмотрел на заведующую залом и спросил:

– Он здесь?

– Кто? – в непонимании поинтересовалась блондинка.

– Нам нужен Борька Едельников, – просипела Леся. – Мы его друзья.

Девушка вздохнула так, словно с ее груди упал якорь ужаса. Раскрасневшись, она робко улыбнулась, а затем произнесла дрожащим голоском:

– А-а-а, Борис Борисович? Он у себя в кабинете, на втором этаже!

Мирон развернулся и целенаправленно пошел к лестнице. Девушка догнала его с намерением остановить и преградила дорогу, но вкусив сырую вонь, исходившую от Ушакова, едва не потеряла равновесие. Заткнув нос двумя пальцами, короткостриженая особа пробубнила:

– Простите, но он просил не беспокоить.

– Мне плевать! – прорычал Мирон и собирался отодвинуть девушку, но та с брезгливостью сама отступила.

За Мироном бодрыми шагами последовала Леся. Она искоса взглянула на миловидную заведующую. Та, смутившись, опустила подбородок и покорно вернулась к посетителям, что терпеливо дожидались ее в центре сонного зала, залитого ярким светом.

Поднявшись на второй этаж, Мирон прошел по коридору до самого конца крыла. Там, у арочного окна, глядящего на увядший в осени внутренний двор музея, он остановился напротив деревянной двери с красовавшейся на ней медной табличкой: «Директор городского музея Б. Б. Едельников». Ушаков не поскупился на стук по лакированному полотну, не дожидаясь ответа дернул на себя ручку и вошел в кабинет.

В скромном помещении, за столом, напоминающим школьную парту, сидел Борис. Он ничуть не изменился: лощеное лицо, будто сошедшее с обложки журнала для одиноких женщин; ровный пробор посередине, от которого в обе стороны лежали налакированные светлые волосы. На Борисе был его излюбленный костюм, что белизной своей колол глаза. Идеальный образ деловитого хранителя истории, как всегда, размывал аляповатый галстук-бабочка, сидевший поверх рубашки под свежевыбритым подбородком. Борис настолько утопал в работе, что не сразу оторвал взгляд от бумаги, по которой бегал шариковой ручкой, наговаривая себе под нос необходимые слова. Однако через короткий миг, учуяв болотные зловония, он все же поднял глаза, скорчил недовольную гримасу и сразу же осел на стуле в смятении. На лице Бориса взыграли нервы, словно он узрел отродье Сатаны. Спустя неловкое мгновение душа мужчины обогрелась, а глаза увлажнились, блеща под ярким светом лампы. Губы медленно растеклись и явили белозубую улыбку, ту самую, знакомую и чуть ли не родную. Ушаков не удержался и засмеялся, расхохотался в голос. Лицо налилось краснотой, а тело – жаром счастья.

– Мирон Генадич! – звонко произнес Борис.

– Борис Борисыч! – в детском восторге закричал Мирон и расправил руки для дружеских объятий.

Едельников приблизился к нему, но, вдохнув неприятный запах, исходивший от Ушакова, отступил на полшага назад. Он протянул руку и сказал:

– Обойдемся рукопожатием. Прости, но от тебя несет болотом!

– Так оно и есть, – ответил Мирон. Его взгляд перекинулся на вешалку в углу кабинета. На ней висела белая широкополая шляпа с черной ленточкой вокруг тульи. Мирон вздрогнул и едва не отскочил к стене, когда увидел этот знакомый до скрипа в сердце головной убор.

– Шляпа приглянулась? – вдруг спросил Борис. Он снял ее и вскинул себе на голову. – Сейчас в таких пол-Москвы ходит. Писк моды.

В кабинет вошла Леся, а вместе с ней ворвалась и новая волна сырых зловоний. Борис, увидев старую знакомую, сверкнул улыбкой и снял шляпу. Он помахал ей перед своим носом, а затем ушел к окну, приоткрыл его и вернул внимание друзьям, которых, надо полагать, не ожидал увидеть.

– Что стряслось? – изумленным голосом заговорил Борис. – В новостях писали, что в лесу под Козельском пропала компания людей. Год назад. Мне удалось узнать, что вы тогда направились в ту степь. Я все редакции обзвонил, все сайты облепил объявлениями о вашей пропаже! Куда вы, на хрен, подевались? – он улыбнулся, бросил шляпу на пол и схватился за голову, не веря своим глазам. – Ай, какая разница… вы живы! Родные мои, – он плюнул на брезгливость и, сняв белый пиджак, обнял Мирона, крепко прижавшись к нему грудью. Затем по-дружески поцеловал Назарову в щечку. – Присаживайтесь, что встали! – он пододвинул к ним стулья, а после этого метнулся к бару и, открыв его, достал бутылку коньяка.

– Это то, о чем я мечтал, – возрадовался Мирон, потирая руки.

– Я бы не отказалась перекусить, – подхватила Леся.

– Из еды только шоколад. Будешь?

Девушка разорилась на детскую улыбку и кивнула. Борис открыл ящик стола, достал из нее темный шоколад и положил перед Лесей. Та жадно забрала плитку и принялась раскрывать ее, едва ли не кусая за обертку. Едельников налил коньяк в две расписные рюмки и подал гостям, после чего придвинул к себе стакан и трясущейся рукой плеснул в него спиртное. Затем присел за стол и закурил. Сигареткой угостил и Ушакова. В мгновение кабинет заклубился голубоватым дымом. Борис откинулся на спинку кожаного кресла и, не теряя озорного выражения, вдруг спросил:

– Рассказывайте, на какие приключения в этот раз нарвались?

– Ты не представляешь, – заговорил Мирон, почесывая затылок. Он посмотрел на Лесю, на лице которой виднелся отпечаток злоключений планетарного масштаба, и продолжил: – Мы были в рабстве! Мы потеряли все: деньги, документы, счет времени, не замечали дней и месяцев. Мы находились на волоске от смерти! Как только появилась возможность, крохотный шанс на побег, нам удалось уцепиться за него и выбраться.

– Вас кто-то удерживал силой? – голос Бориса зачерствел, а брови напыжились. Он был ошарашен и будто тянул несчастную энергию страдальцев на себя, тучась в ней. Борис поднялся, отошел к окну и, вдохнув свежий воздух, спросил: – Это произошло в Сосенском? Вы стали жертвами маньяка?

– Можно сказать и так, – отозвалась Назарова. – Прости, но мы не хотим вспоминать об этом.

– Вы обращались в полицию?

– Еще не успели, – сказал Мирон.

– И не собираемся! – подхватила Леся, одарив Мирона гневным взглядом.

– Подняв наши досье, мы сделаем хуже только себе, – сказал Ушаков. – Сколько на наших плечах мелких нарушений? Борис Борисыч, в конце-то концов, заявление в полицию может привести их и сюда. Тебе ли не знать!

– И то верно, – в задумчивости пробубнил Борис. Он взял бутылку, налил гостям коньяк в рюмки, а после этого сам отпил из горла и спросил: – Что намерены делать?