Поваренные книги пауков-людоедов

Хаотично растущие волосы придавали Бингу «бесшабашный» вид, а сломанный нос, прямо как у Оуэна Уилсона, напоминал о его прошлом при всяком взгляде в зеркало. Два задних зуба почернели от кариеса, уж простите, шеф-повар, он и есть шеф-повар. Ногти выпирали из пальцев рук и, к сожалению поваров, были изгажены слоновьим калом, любезно предоставленным поставщиком «Жирного зайца». Правое веко прикрывало зеленый глаз Бинга, из-за чего он выглядел старше своих лет – по крайней мере, ровесники обращались к нему на «вы».

Бинг пошерудил под ковром – чистым! – и, стремясь побыстрее выйти из кабинета, дабы избавиться от похмелья, натянул голубые шортики, шортики, некогда принадлежавшие его отцу. Портрет отца висел над входом. Бинг, бывало, разговаривал со своим отцом. Ну, вернее, с его изображением. Плеснет виски, сигарку закурит – пых-пых – на кресло упадет и давай голосить, про жизнь повара рассказывать. Про блюда разных стран. Про омара под соусом Бешамель, про классическую итальянскую пиццу. Но не про мороженое.

Когда Бинг, прогуливаясь по улице, встречал фургоны с мороженым, стоящие на перекрестке и зазывающие веселой музыкой народ, он чувствовал учащенное биение своего сердца, всплеск адреналина. Задыхался, бежал прочь. Ибо каждый раз видел перед собой отца, отлетающего на десять метров при столкновении с фургоном с мороженым.

Настоящая травма. Он не стал бы убирать из меню все виды мороженого. Не стал бы отговаривать встречных детей от употребления кисломолочного продукта. Не стал бы разрушать собственными руками баннеры мороженного. Не стал бы угрожать расправой несущим эти баннеры с той же гордостью, что несли крестные знамя рыцари, дабы освободить Иерусалим от вражеской веры. Не стал бы, в конце концов, ненавидеть мороженое, если бы мороженщик насмерть не сбил его отца. Пять лет тому назад.

Фиг с ними.

Бинг вышел из кабинета в таком виде. Прошел вдоль рядов приспособлений для готовки, вышел на улицу. Там, собрав скопище мух, лежал черный бомж, недавно обкурившийся у входа, начавший приставать хостес. Но, как вы уже поняли, Бинг разобрался. Не сам, разумеется, а с помощью полиции, разрешившей ситуацию через минут тридцать. Бомж, увидев Бинга, прокашлялся и, вскочив на ногу, подбежал к Бингу.

– Бхнг, Маса Бхнг, – его речь было практически не разобрать, – моя рада ты вид.

Бинг прошел мимо. Он шел к своей цели, находившейся в здании напротив.

– Маса Бхнг, Маса, Бхнг, – не унимался бомж, – моя ты любовь. Моя ты помощь.

Бинг, вечно грустный, прошел мимо, попутно отмахиваясь от чудовищной вони, исходивший от… аборигена? Повар испытывал невероятную гордость за свою культурную принадлежность. Он не выходец из Синегала, Нигерии, или как их там? Он – чистокровный шотландец, выходец из приличной семьи. И плевать, что Ригби настаивает на превосходстве потомственных дворян, носителей имени Бьюкеннонов или Лесли. Хотя он был бы не прочь породнится с Лесли. Роуз всегда казалась ему милой.

Но было не до шотландских кланов, ибо Бинг думал лишь об ярости воинов своей страны. Да поддержат они его в битве с несправедливостью. Да свершиться возмездие. Чистое и сладкое.

Бинг вошел в кабинет – на этот раз, принадлежащий врачу, знакомому Бинга. Врач, узнав пациента, отложил стопку еще свежих бумаг – только из принтера, – и, сделав приветственный жест рукой, сказал:

–Мистер Бьерсон…

Бинг не зря взял с собой терку для сыра. Ей было удобно бить – гораздо удобнее, чем скалкой, или же ножом. Он подошел к доктору и, приведя терку в горизонтальное положение, ударил доктора. В нос.

Кровь брызнула на стол. И потекла струйкой.

Удар.

Доктор упал. Ручеек, содержащий достаточно высокую консистенцию тромбоцитов, стал течь с большей силой, превратившись в ручей. А доктор молчал.

Бинг, напрягая правую руку насколько это возможно, бил доктора. Терка застряла, когда лезвия проткнули его щеку. Бинг дернул оружие, наносящее увечье врачу, забрав с ней кусочки кожи с кровью. Бинг размахнулся еще раз.

Месть за скрытый анализ.

Месть за не рожденных детей.

Месть. Чистая и сладкая.

Кровь текла и текла.

Еще раз.

Образовалось озеро.

Ещ…

Босая нога Бинга, издав крякающий звук, скользнула вперед. И попала под изящно обрамленную батарею, находящуюся так низко, насколько это вообще возможно. Ногти, словно отклеились, издав звук растягивающегося жидкого клея. Бинг опустился на ягодицы – хрясь! – стопа Бинга хрустнула.

Бинг опустился на спину, крича в агонии. И в кабинет вбежал персонал «Онкологической клиники имени Джонатана Керсти».

3. Лошара

Ригби Резерфорд любил в своей жизни три вещи: свою мама, свою работу, свой род. Быть одним из немногих оставшихся в живых членов клана доставляло Ригби какое-то трансцендентное удовольствие, сравнимое с времяпровождением около любимого человека, который, к слову, у Ригби отсутствовал. Его не влекли женщины, однако возбуждал жир от стейка, попадающий на его фартук. Не подумайте лишнего, Ригби не был жирным, наоборот, чрезвычайно худым. В детстве мама даже водила его к психологу, ведь ей казалось, что любая проблема возникает в результате процессов, происходящих у ребенка в мозгу. Психсоматика.

Ригби не страдал анорексией. Он не приобретал рак кишечника. И ел он нормально. Но худоба всегда оставалась с ним. В самые сложные минуты своей жизни он был худым. Когда его обливали слоновьим калом, худоба оставалась. Когда мужчины по телевизору, поправив гейский галстук и проведя нежно рукой по лоснящимся волосам, убирали пальца рук в карманы накрахмаленного пиджака и, чмокнув губами, говорили, что нет ничего бесконечного, и ничто не длится вечно, Ригби продолжал быть тощим, как Тревор Резник.

Коллеги не обращали внимания на худобу Ригби, несмотря на – надуманную, если подумать, – ненависть со стороны шеф-повара Бинга. Бывало, придя на работу, Ригби пересекался с Бингом. Тот, всегда припудренный тем, что у нас называют «пшиком», начинал то снимать круглые очки Резерфорда, то лить на его аккуратно зачесанные назад волосы подсолнечное масло.

А Ригби был умным. Ригби держался с гордостью своего предка, лорда Эндрю. Неотъемлемой чертой лорда Эндрю была стойкость и, как любят говорить американцы, приверженность типажу «пассивного рассказчика». Читали «Великого Гэтсби»? Малютка Миртл – тихоня. Кончает жизнь самоубийством. Джей Гэтсби – бунтарь. Убит мужем Мирт. Ник Кэрруэй – «пассивный рассказчик». Именно таким нужно быть, чтобы выжить. И хоть Ригби не любил американскую культуру, а Фиджеральда в гробу видал, он придерживался правил, заложенных предками. Следуя этим правилам, Ригби пришел к единственному правильному выводу – он и есть «рассказчик». В то время как Бинг – бунтарь. Бунтарь перетягивает на себя внимание, впоследствии умирает. От рук толпы, мужа любовницы, Хиллари Клинтон, Ктулху. Этот персонаж обречен, странно лишь, что сам не знает об этом. Пора бы прочесть Фиджеральда, поколение Y. Или, хоты бы, Фолкнера.

Ригби, проснувшись рано утром и посмотрев на часы, обнаружил, что проснулся он на два часа раньше. Делать ему было нечего, поэтому он вышел на работу со свежим мятным запахом изо рта. Похлопав по животу – скорее ребра, – Ригби выдвинулся в путь. Уверенность в су-шефе росла с каждым шагом.

Ригби приготовился «острить».

Не как Крис Рок или Мартин Шорт.

Ригби всю неделю смотрел как лучшие комики мира, политики, рассказывали народу всевозможные анекдоты. Люди животики с хохоту надрывали. Вот и Ригби подумал, что пора ответить шефу Бингу. Послать лорда Эндрю куда подальше.

Почему? Ригби надоели экстравагантные выходки Бинга. Пришел Ригби как-то на работу, а шеф из-за угла выскакивает. В маске обезьяны. С половником.

– Царь Обезьян не пропустит тебя в мои владения! – кричал Бинг, хлопая половником по голове.

Он был пьян. И Ригби простил его.

Пришел как-то Ригби на работу, а шеф с ведром стоит. Проходит мимо, подчиненного обливает водой. И начинает:

– Куда ты прешь, урод!

Он был зол. И Ригби его простил.

Раз за разом он прощал его выходки, приправленные запахом метамфетамина и вина урожая две тысячи третьего года. Но после «слоновьей шутки» – о ней мы говорить не будем – пришел конец терпению и всепрощения. И Ригби, пай-мальчик, хоть и не мог убить ненавистного шефа, но имел возможность язвить.

И… ВОТ!

Ригби входит, открывает дверь ногой и, задыхаясь от предвкушения работы языком в качестве барьера, говорит:

– Скажи лук, шеф Бинг!

–А Бинга нет, – сказал кондитер, – Бинга увезла скорая.

Тогда, Ригби, опустившись, закончил сам.

– По лбу стук…

Тоска – так же резко, как удар молнией, – охватила су-шефа. Попытка язвить не удалась. Неловкость. Только Ригби решил сменить образ галантного джентльмена, как вдруг Бинг пропадаеи. Как ни крути, пошло все пло…