Милый яд

– буду скучать по папе;

– буду скучать по своим книгам;

– буду скучать по Шарлотте Ричардс. Примечание: я ее даже не знаю. Ну и что с того, что она хорошенькая? Какого хрена?

Я достал из рюкзака банку «Бад Лайт» и прикончил ее залпом. За время пути пиво вспенилось, пальцы окоченели от холода, да и вообще пора с этим заканчивать. Я как раз собирался это сделать, когда кое-что привлекло мое внимание. Топот ног, поднимающихся по лестнице.

Какого?..

Тейт не знал, что я здесь, но если бы и узнал по какой-то чудесной случайности, то у него была ночная смена в больнице Морган-Данн. А значит, кто-то еще из Сент-Блевотины заметил ту пожарную лестницу. Вероятно, сюда пробралась пьяная парочка, чтобы быстро потрахаться.

Я наклонился вперед, чтобы прыгнуть, пока они меня не заметили, как вдруг услышал:

– Не надо!

Я застыл, не оборачиваясь. Голос был знакомым, но я не мог позволить себе надеяться, потому что, если это она, то у меня точно начались глюки.

Затем наступила тишина.

Я хотел прыгнуть. Я зашел так далеко не только для того, чтобы зайти так далеко, так сказать. Я не струсил. Но мне стало любопытно узнать, что она будет делать дальше, потому что… Ну, потому что она только что попала на дерьмовое шоу.

Человек сзади снова заговорил:

– Crass не торгует толстовками. Они антикапиталисты. Здорово тебе мозги загадили, чувак.

Какого хрена?

Я резко обернулся.

Это была она.

Черт подери, Шарлотта Ричардс собственной персоной.

С густой каштановой челкой, большими зелеными глазами и в наряде в стиле эмо-аниме. Что, по сути, было нарядом в духе американского порно. Клетчатая юбка, футболка AC/DC и гольфы до колен с «Мартинсами».

Она не была ни крутой девчонкой, ни одиночкой. Но была в ней какая-то особая аура. Не знаю. Она вызывала у меня желание узнать ее получше.

Шагая ко мне по неровной черепице, Шарлотта засунула кулаки в карманы куртки.

– Ты сам сшил эту толстовку? Отстой.

Я притворился, что не обращаю на нее внимания, швырнул пустую банку из-под пива в темную пасть школьного двора и, достав из рюкзака следующую, со щелчком открыл ее.

Я взбесился, что она ткнула меня носом в такую херню, даже несмотря на то, что был влюблен в Шарлотту. Люди нашего возраста слишком тупы и не знают, что британские анархистские панк-группы семидесятых не продают мерч. Но, конечно, мне надо было непременно захотеть единственную цыпочку, у которой действительно были мозги.

– Можно мне? – она плюхнулась рядом со мной, обхватив дымоход рукой, чтобы не упасть.

Я уставился на нее. В ситуации в целом не было ничего реального. Она здесь. Разговаривает со мной. Существует рядом со мной. Она, должно быть, знала, что я – социальный изгой. Никто не разговаривал со мной в школе… или вне школы, если уж на то пошло. И это не фигура речи.

Я задумался, как много она знала о моих жизненных обстоятельствах. Хотя какая разница. Я же не собирался с ней встречаться или даже пересекаться завтра утром. В этом прелесть ухода из жизни – не нужно никого уведомлять.

Поколебавшись, я предложил ей «Бад Лайт». Шарлотта чуть ослабила хватку и сделала маленький глоток.

– Боже, – она на секунду высунула язык и вернула мне банку, сморщив нос. – На вкус как подошва.

Я допил пиво, непонятно с чего испытывая чувство превосходства.

– Тогда советую перестать облизывать ноги.

– И, по-видимому, пить пиво.

– Привыкнешь. Никому не нравится вкус алкоголя. Только состояние, до которого он тебя доводит.

Она приподняла бровь.

– Ты часто напиваешься?

Единственным источником падающего на нас света были огни близлежащих зданий. Чертова Шарлотта Ричардс, дамы и господа. Так близко. Такая красивая, что я бы улыбнулся, если бы еще мог чувствовать что-то, кроме оцепенения.

– Довольно часто.

Перевод: гораздо чаще, чем мне, черт возьми, стоило бы в моем возрасте.

– Родители в курсе?

Я пригвоздил ее фирменным «какого хрена» взглядом. Обычно я не чувствовал себя так легко с людьми, не говоря уже о тех из них, у кого были сиськи, но пиво подействовало расслабляюще. К тому же, в моих мыслях мы с Шарлоттой часто общались.

Я приподнял бровь.

– А твои знают, что сегодня ты набухаешься?

– Мои родители мертвы.

Слова прозвучали ровно. Монотонно. Будто она повторяла их уже столько раз, что они перестали иметь значение. Но на мгновение Шарлотта лишила меня дара речи.

Соболезнования казались слишком ничтожными. Я не знал ни одного ровесника, потерявшего обоих родителей. Одного родителя – пожалуйста. Бывает. Моя мать покоилась в двух метрах под землей. А потерять двух родителей – это уже какое-то дерьмо в духе Оливера Твиста. Трагедия Шарлотты Ричардс только что переплюнула мою.

– Ой.

Серьезно, Келлан?

Из всех доступных тебе гребаных слов ты выбрал именно это? Ой?

– Как? – добавил я, хотя эта реплика не вернула мне право пользоваться английским языком.

Она покачала ногой, оглядываясь по сторонам.

– В нашем доме случился пожар. Все сгорело дотла.