Биография Л.Н.Толстого. Том 3

Мы жадно слушали его рассказ, но кроме этого фактического рассказа я помню хорошо, что я чувствовал какое-то невыразимое обаяние от всей обстановки и от голоса и близости Льва Николаевича, от какой-то тихой любовной атмосферы, окружавшей нас, и вечер этот, один из первых вечеров, проведенных мною в Ясной Поляне, никогда не изгладится из моей памяти.

Много раз после мне случалось беседовать со Л. Н-чем, и чем эта беседа носила более частный характер, чем она была интимнее, тем слова Л. Н-ча были сердечнее, тем они глубже проникали в душу и крепче запоминались.

Когда же Лев Н-ч говорил в более многолюдном собрании, у меня всегда являлось желание сесть у его ног и смотреть ему в глаза, чтобы не проронить ни слова из его беседы. Велико было его обаяние.

Закончим эту главу интересным письмом Л. Н-ча к Н. Н. Страхову, после прочтения его статьи о спиритизме.

В этом письме Л. Н-ч делает смелые обобщения, высказывая общий взгляд на идеалистическую философию, давая практический, жизненный смысл главным ее принципам.

«Сейчас прочел ваши прекрасные две статьи, дорогой Н. Н., они мне очень понравились по строгости и ясности мысли, по простоте распутывания умышленно запутываемого. Я читал их, любуясь на мастерство работы, но с некоторым равнодушием и осуждением: зачем заниматься таким искусственным ходом мыслей, вроде того чувства, с которым разбираешь решение шахматной задачи? Бутлеров сочинил задачу; вы решили. Интересно удивительно, но зачем это мне? Конец статьи, однако, подействовал на меня иначе, он мне объяснил, почему вы сделали и делаете такие усилия, что можете так легко разрешить такие задачи, и, главное, показал вас, вашу душу, то чужое и родное мне в вашей душе, которое и сближает, и разделяет нас. Вы никогда так не высказывались, или я теперь только понял вас. Конец этой статьи объяснил мне все: и ваше пристрастие к инд. мудрости и к m-me Guyion, к углублению в себя и то ваше последнее письмо, которое меня за вас очень огорчило. Вы между прочим пишете, что чаще и чаще думаете о смерти, чувствуете ее приближение и уходите из мира, в котором не видите никакого просвета, ничего, что бы вызвало надежду на лучшее. Ведь это нездоровое душевное состояние. И вот в этой статье мне дан ключ ко всему. Познание есть в известном смысле отрицание, понижение, удаление от себя того, что познается (и далее до черточки). Это совершенно справедливо по отношению к познанию всего внешнего мира, за исключением человека – всех людей, т. е. того, что познает не во мне одном, но и вне меня. Познание понижает и удаляет внешний мир, но зато и для того только, чтобы поднять и приблизить человека. И тут-то кажущееся мне разномыслие мое с вами. Мне кажется, что вы познание и удаление ставите целью. Я же считаю его средством. Познание мира и человека, принижающее и удаляющее первое и возвышающее и приближающее второе, есть только орудие, которое надо взять в руки, прежде чем и для того, чтобы начать работу. Я, мы все упали с неба в какое-то заведение. Первое – нужно жить, т. е. употреблять в дело свои руки, голову, свое движение и время, т. е. работать. Для того, чтобы это делать, надо понять – где я? что я? Какое мое назначение? (Я подчеркиваю этот вопрос, потому что для меня он главный, и мне кажется, что у вас он выпущен). И для этого мне надо познать. Познание это дает мне великое удовлетворение; но это удовлетворение делается страданием (как бы я ни раздувал его), если я тотчас не употреблю этого познания, удалившего и принизившего внешний мир и поднявшего и приблизившего человека, уяснившего для меня, разместившего для меня правильно весь окружающий меня хаос, если я не употребляю это познание на исполнение своего назначения, на работу, всем существом моим для того, что поднялось и приблизилось для человека. Очень мне грустно было узнать о смерти Данилевского. Я рад все-таки, что мы полюбили друг друга. Грустно за вас. Простите, что давно не писал вам, От души целую вас.

Л. Толстой.

Р. S. Я перечел, что написал, и боюсь, что не ясно, а мне дорого передать вам всю мою (дорогую мне, которой я живу) мысль. На то только мы, любящие друг друга люди, и нужны друг другу, чтобы общаться духом. Мне кажется, что индейцы, Шопенгауэр, мистики и вы делаете ту ошибку, ничем не оправдываемую, что вы признаете мир внешний, природу бесцельной фантасмагорией. Задача духа есть освобождение от подчинения этой внешней игры материи, но не для того, чтобы освободиться. Иначе гораздо бы проще было и не подневоливать дух этой игре. И каждый может освободиться радикально, убив себя. (Я никогда не верил и не понимал этого страха перед метампсихозой, которая руководит Буддою). Задача состоит в освобождении не для освобождения, а для освобожденной жизни – труда, в этих самых материальных условиях жизни. Человек, освобождающийся из темницы, почти всегда думает, что освобождение и есть цель, а между тем он освобождается для того, чтобы жить. Так же я представляю себе ваш взгляд. Все нереально, все фантасмагория, все мое представление и больше ничего; это так только до тех пор, пока я подчинен этим призракам. Но как скоро я освободился от подчинения, так призраки становятся орудием и реальностью из реальностей; составляют необходимое условие моей жизни духа, когда все эти прежде странные и страшные орудия непонятного мне заведения становятся настолько понятными, необходимыми и покорными, подчиненными мне. Боюсь, что, желая разъяснить вам свою мысль, я еще больше запутал ее. Вы, впрочем один из тех редких людей, которые умеют понимать чужие ходы мыслей. Материальный мир не есть ни призрак, ни пустяки, ни зло, а это тот материал и те орудия, над которыми и которыми мы призваны работать. Я возьмусь без уменья и без охоты строгать и, сбив себе руки, обругаю доску и рубанок; это же самое я делаю, когда называю материальный мир пустяками или злом».

И рядом с этими философскими рассуждениями Л. Н-ч чутко прислушивается к нарождающемуся движению в народных рабочих массах, прозревает в них серьезную опасность так называемому существующему порядку и сочувствует этому движению. Вот как он выразил это в письме к своей свояченице от 17 октября 1885 г.:

«…У нас все благополучно и очень тихо. По письмам вижу, что и у вас так же, и во всей России и Европе так же. Но не уповай на эту тишину. Глухая борьба против анковского пирога не только не прекращается, но растет, и слышны уже кое-где раскаты землетрясения, разрывающего пирог. Я только тем и живу, что верю в то, что пирог не вечен, а вечен разум человеческий».

Глава 5. Бондарев. Палкин. Дерулед

В своей книге «Так что же нам делать?» Л. Н. пишет:

«За всю мою жизнь два русских мыслящих человека имели на меня большое нравственное влияние и обогатили мою мысль и уяснили мне мое миросозерцание. Люди эти были не русские поэты, ученые, проповедники, это были два живущие теперь замечательных человека, оба крестьяне: Сютаев и Бондарев».

Оба эти замечательные человека теперь уже умерли. О Сютаеве мы уже вкратце упоминали во 2-м томе, теперь скажем о Бондареве, так как общение с ним Л. Н-ча происходило, главным образом, в 1886 году, т. е. в то время, до которого мы довели описание жизни Л. Н-ча.

Впервые заговорил в печати о Бондареве, хотя и не называя его по имени, Глеб Иванович Успенский в своей статье, напечатанной в «Русской мысли» в 1884 году. По-видимому, и Л. Н-ч узнал о Бондареве из этой статьи, так как в первом письме своем к Бондареву, говоря о получении рукописи с сокращенным изложением его учения, Л. Н-ч прибавляет: «Я прежде читал из нее извлечения, и меня они очень поразили тем, что все это правда и хорошо высказано».

Затем в том же письме Л. Н-ч продолжает делать такую оценку сочинения Бондарева:

«Прочтя рукопись, – говорит он, – я еще больше обрадовался. То, что вы говорите, это святая истина, и то, что вы сказали, не пропадет даром: оно обличит неправду людей. Я буду стараться разъяснить то же самое. Дело людей, познавших истину, говорить ее людям и исполнять, а придется ли им увидать плоды своих трудов, то Бог один знает».

Что же это за учение, столь поразившее Л. Н-ча своею значительностью и близостью к его взглядам?

В своем предисловии к сочинению Бондарева Л. Н-ч так излагает сущность его учения.

«Основная мысль этого сочинения следующая: во всех житейских делах важно бывает не то, что именно хорошо и нужно знать, а то, что из всех хороших и нужных вещей или дел есть самой первой важности, что второй, что третьей и т. д.

Если это важно в житейских делах, то тем более это важно в деле веры, определяющей обязанности человека.

Бондарев утверждает, что несчастье и зло людей произошли оттого, что они признали своими религиозными обязанностями много пустых и вредных постановлений, а забыли и скрыли от себя и других свою главную, первую, несомненную обязанность, выраженную в первой главе св. писания: «в поте лица снеси хлеб твой».

Закон этот кажется очень простым и давно известным, но это только кажется, и чтобы убедиться в противном, стоит только оглянуться вокруг себя. Люди не только не признают этого закона, но признают как раз обратное. Люди по своей вере – все, от высшего лица до низшего – стремятся не к тому, чтобы исполнить этот закон, а к тому, чтобы избегнуть исполнения его. Разъяснению вечности, неизменяемости этого закона и неизбежности бедствий, вытекающих из отступления от него, и посвящено вышеназванное сочинение Бондарева.

Закон этот, по мнению Бондарева, должен быть признан, как религиозный закон, как соблюдение субботы, обрезание у евреев, как исполнение таинств поста у церковных христиан, как пятикратная молитва у магометан. Бондарев говорит в одном месте, что если только люди признают хлебный труд своею религиозною обязанностью, то никакие частные особенные занятия не могут помешать им исполнять это дело, как не могут никакие специальные занятия помешать церковным людям исполнять праздность своих праздников. Праздников насчитывается больше 80, а для исполнения хлебной работы нужно, по расчету Бондарева, только 40 дней.

«…Хлебный труд, – говорит Бондарев, – есть лекарство, спасающее человечество. Признай люди этот первородный закон законом божеским и неизменным, признай каждый своей неотменной обязанностью хлебный труд, т. е. то, чтобы самому кормиться своими трудами, и люди все соединятся в вере в одного Бога, в любви друг к другу, и уничтожатся бедствия, удручающие людей.

…Все будут работать и есть хлеб своих трудов, и хлеб и предметы первой необходимости не будут больше предметами купли и продажи». Что будет тогда?

Будет то, что не будет людей, гибнущих от нужды. Если один человек вследствие несчастных случайностей не заработает достаточно для своего и своей семьи корма, – другой человек, вследствие благоприятных условий приобретший лишнее, даст неимущему, – даст уже потому, что девать ему хлеба больше некуда, так как он не продается.

Не будет того настроения мысли человеческой, по которому все усилия человеческого ума направляются не на то, чтобы облегчить труд трудящихся, а облегчить и украсить праздность празднующих. Участие всех в хлебном труде и признание его головой всяких дел людских делает то, что сделал бы человек с телегою, которую глупые люди везли бы вверх колесами, когда он перевернул бы ее и поставил на колеса. И не сломает телеги, и пойдет она легко.

А наша жизнь с презрением и отрицанием хлебного труда и наши поправки этой ложной жизни – это телега, которую мы везем вверх колесами. И все наши поправки этого дела не попользуют, пока не перевернем телеги и не поставим ее, как ей стоять должно.

Такова, – заключает Л. Н-ч, – вполне разделяемая мною мысль Бондарева».

И вот между этими людьми, стоящими по своему внешнему положению на двух различных полюсах культуры и цивилизации, начинается душевное общение, тяготение друг к другу, и завязывается деятельная переписка.

Бондарев был сектант-субботник, сосланный на поселение за пропаганду своего учения из области Войска Донского в Сибирь, в г. Минусинск, и там умерший вскоре после знакомства своего со Л. Н-чем.

В следующем письме своем к Бондареву Л. Н-ч между прочим говорит:

«Из вашей статьи я почерпнул много полезного для людей, и в той книге, которую я пишу об этом же предмете, упомянул о том, что я почерпнул это не от ученых и мудрых мира сего, но от крестьянина Т. М. Бондарева. Свое писание об этом я очень бы желал прислать вам, но вот уже 5 лет все, что я пишу об этом предмете, о том, что все мы живем не по закону Бога, все это правительством запрещается, и книжки мои запрещают и сжигают. Поэтому-то самому я и писал вам, что напрасно вы трудитесь подавать прошения министру вн. дел и государю, И государь, и министры все запрещают даже говорить об этом. От этого самого я и боюсь, что и вашу проповедь не позволят напечатать всю вполне, а только с сокращениями. Большое сочинение ваше я желал бы прочесть, но если это так затруднительно, то что же делать».

Наконец Л. Н-ч получил и большую рукопись Бондарева, полное его сочинение с прибавлениями.

«И то и другое, – пишет Л. Н-ч в 3-м письме, – очень хорошо и вполне верно. Я буду стараться и сохранить рукопись, и распространить ее в списках или в печати, сколько возможно».

И действительно, многие из друзей Л. Н-ча стали переписывать это сочинение и разнесли его по всей России.

В том же письме Л. Н-ч старается выяснить Бондареву, что, кроме сокрытия первородного закона «в поте лица твоего снеси хлеб свой», есть еще и другая причина существования зла в людях. Причина эта тоже сокрытие, но другого закона: «вам сказано: око за око и зуб за зуб, а я говорю – не противься злому». По мнению Л. Н-ча, эти два закона поддерживают один другого, и если бы не было насилия, то не могли бы люди освободить себя от хлебного труда и заставить других работать на себя.

Так как Бондарев принадлежал к секте субботников, т. е. основывал свои воззрения на книгах ветхого завета, то он со свойственным ветхозаветным сектантам раздражением и пренебрежением относился к новому завету и считал проповедь любви лицемерием. На этой почве между ним и Л. Н-чем возникла дружеская полемика. На одно из писем Бондарева, в котором он старается убедить Л. Н-ча в бесплодности проповеди любви, Л. Н-ч между прочим отвечал так:

«Рукопись вашу я получил и прочел. Я согласен с вами, что любовь без труда есть один обман и мертва, но нельзя сказать, чтобы труд включал в себя любовь. Животные трудятся, добывая себе пищу, но не имеют любви: дерутся и истребляют друг друга. Так же и человек».

В этом письме, писанном уже в 1887 году, Л. Н-ч старается убедить Бондарева, сетующего на то, что его сочинение не может быть напечатано.

«Мысль человеческая, – говорит Л. Н-ч, – тем-то и важна, что она действует на людей свободно, а не насильно, и никто не может заставить людей думать так, а не иначе, и вместе с тем никто не может остановить и задержать мысль человеческую, если она истинна, с Богом думана. Правда возьмет свое, и рано или поздно все люди признают ее. Только, как Моисею не дано было войти в обетованную землю, так и людям не дано видеть плодов своих трудов. А надо сеять и радоваться тому, что Бог привел быть сеятелями доброго семени, которое взойдет на пользу людям, если оно доброе. Так и с вашими мыслями. Они многим уже послужили на пользу, открыли им ложь и указали истину и, как свеча от свечи, будут зажигаться дальше. Скучать о том, что мысли мои не признаны сейчас, теперь и не приведены в исполнение, может только тот человек, который не верит в истину своих мыслей; а если верить тому, что мои мысли думаны с Богом, то и заботушки нет: Бог возьмет свое, и слуг себе найдет, и время свое знает, а мне остается только радоваться тому, что довелось быть слугою вечного дела Божьего».

Одно из предыдущих писем Л. Н-ча к Бондареву посвящено сжатому изложению теории Генри Джорджа о едином налоге и национализации земли. В заключение письма Л. Н-ч к таким кратким тезисам сводит все выгоды от принятия и проведения в жизнь теории Генри Джорджа.

«1) Выгода такого устройства будет состоять в том, что не будет людей, лишенных возможности пользоваться землею.

2) В том, что не будет праздных людей, владеющих землями и заставляющих работать на себя за право пользования землею.

3) В том, что земля будет в руках тех, которые работают ее, а не тех, которые не работают.

4) В том, что народ, имея возможность работать на земле, перестанет закабаляться в работники на заводы, фабрики и в прислуги в города и разойдется по деревням.

5) В том, что не будет больше никаких надсмотрщиков и сборщиков податей на заводах, фабриках, заведениях и таможнях, а будут только собиратели платы за землю, которую украсть нельзя, и с которой собирать подать легче всего.

6) Главное, избавятся люди неработающие от греха пользования чужим трудом, в котором они часто и не виноваты, так как с детства воспитаны в праздности и не умеют работать, и от еще большего греха – всякой лжи и изворотов для оправдания себя в этом грехе; и избавятся люди работающие от соблазна и греха зависти, осуждения и озлобления против неработающих людей, и уничтожится одна из причин разделения людей».

Интересные мысли о Бондареве излагает Л. Н-ч в статье о нем, написанной для словаря С. А. Венгерова: