Соединённые пуповиной
5 августа.
О, грусть, о, печаль! Как не пожаловаться? Я всегда подавлен, истомлён и измучен разочарованиями! Кому я могу выразить недовольство (пожаловаться)? Одному Господу Богу да бумаге я могу довериться. Родителей обременять не хочется – у них и так достаточно проблем. Братья и сёстры тоже не подходят – одни слишком молоды и ничего не поймут, а сестра Эмилия далеко. Лучшие друзья – у меня их просто нет. Была бы у меня любимая, я бы излил своё сердце ей и выплакался бы у неё на груди. Так что я должен сам себя подбадривать: “Будь сильным! Будь мужчиной!”
В ноябре 1912 г. его должны были призвать в армию. Медицинская комиссия признала его здоровым, и он попал на военную службу. В Варшаве провели повторное обследование из-за его близорукости. Ему посчастливилось.
Из дневника:
19 февраля 1913 г.
Ровно три месяца, что я не веду свой дневник. Это время было богато чудесными событиями и Божеской милостью. За день до отправления, 2 декабря – в первое из предрождественских воскресений[37], я с Эдуардом Фелауэром пошёл в Евангелическо-Лютеранскую церковь в Житомире. Это был мой последний молебен на гражданке. Пастор Барт выглядел впечатляюще в своём облачении, в первую очередь он освятил новый орган. Это было очень красиво.
3 декабря 1912 г. в 7 часов вечера наш поезд отправился из города. Через 10 дней мы были в Варшаве. Я и ещё 15 немцев из Житомира попали в казармы литовского полка. Некоторых я знал уже раньше: Эдуард Фэлауэр, Фридрих Титке из Геймталя, Густав Ортлиб из Мариенбурга, Вильгельм Хазе из Старо-Викторовки, Юлиус Ран из Ной-Краузендорфа[38], Квирам из Берёзовой Гати, Шульц из Сергеевки, Штейнбах, Вайс и Борман. Уже на первых тренировках оказалось, что я не вижу цель и стреляю в молоко”.
Письмо того времени:
Варшава, 6 декабря 1912 г. Дорогие родители!
…Я должен избавиться от надежды. Дорогая мама, я прошу Вас не беспокоиться обо мне и не огорчаться. Если на то будет Божья воля, я вернусь домой живой и здоровый. Когда мы, дорогой папа, расставались в Житомире, я тоже чуть не расплакался. Я утешал себя молитвой.
…Наилучшие пожелания и привет вам, дорогие мои родители, братья, сёстры, зять. Верный вам до самой смерти, Эдуард
Вскоре после того, как его списали, он написал благодарственное стихотворение:
Благодарность Господу!
Wenn du nach sorgenschweren TagenNach Trübsal, Schmerz, Not, Leid und PlagenNachdem Gott dein Gebet erhörtUnd die Erhörung hat beschertDem Herrn lernst von Herzen sagenLob, Ehre, Dank und Rum und Preis.Dir Herr, dir Herr sei Dank gesagt,Das du die Bitt’ mir nicht versagt,Mich hast befreit vom schweren Dienst,Der mir nur wenig bringt GewinnstUnd sendest mich ins LehreramtNach dem mein Wunsch von jeher geht.Unendlich Dank, unendlich DankSei dir jetzt und lebenslang![39] Варшава, 31 января 1913 г.9 февраля 1913 г. он вернулся домой. Он мог снова учительствовать. И уже 24 февраля, после подписания контракта, он приступил к обучению 43 школьников в немецкой колонии Домбровка.
Записи из его дневника:
Так как меня комиссовали, и военная служба осталась позади, вопрос о женитьбе опять попал в моё поле зрения. У меня есть работа, но в экономическом положении я не мог самостоятельно двинуться вперёд, потому что: “Это не хорошо, когда человек одинок!” Конечно, я должен был ответственно отнестись к вопросу поиска подходящей пары, чтобы начать вести другую жизнь.
Есть несколько знакомых мне девушек, есть те, о которых я только слышал, но на кого из них падёт выбор, я пока не решил. Особенно меня привлекает Мария Риске из Каролинки. Но когда я решаю сам с собой, то не могу принять решение в её пользу, потому что её характер, как мне кажется, идёт вразрез с моим.
Тётя Эмилия Ау хвалила дочь Шмидта из Людвиковки – девушка прилежная, умница. Но мне не нравилось, как она себя вела, кроме того, ей не хватало образования. Юлиус Чензе рекомендовал мне дочь Грапатина из Яковки – у неё рыжие волосы, но если меня это не смущает, то она умная, трудолюбивая и достаточно образованная девушка. Дядя Людвиг Шульц посоветовал родителям дочь некоего Штанкса из Мариендорфа – красивую и богатую, однако больше о ней ничего не было известно, я её ни разу в жизни не видел. Но, даст Бог, я думаю, что её очень хорошо знает мой коллега Фридрих Хельман, посмотрим, чем у них дело закончится.
Кроме того, я наблюдал за Амандой Липперт из Домбровки. Она казалась мне аккуратной и трудолюбивой, её родители были порядочными людьми. Однако красота, образование и достаток отсутствовали. Если на то будет Божья воля, то в ближайшие полгода я женюсь.
16 мая 1913 г.
Тем не менее, прошёл целый год. “И тот, кто друга выбирает, пусть сердцем сердце проверяет”, писал немецкий поэт[40]. В настоящее время я часто повторяю это изречение. Только две кандидатки постоянно находятся в моём поле зрения, все остальные исчезают на заднем плане. Третью зовут Августой, дочь покойного Иоганна Шуберта из Антоновки. До сих пор я её не знал, но в этом случае я совсем не думал о словах Шиллера. В моих мыслях боролись Аманда Липперт и Марийхен Риске. Всё неясно, я так и не могу определиться с выбором. На сегодняшний день я выяснил, что как у одной, так и у другой, есть очевидные черты характера, противные моим представлениям. До сих пор не ясно, что принесёт будущее. Но чтобы заставить замолчать сарафанное радио, я всё-таки должен принять решение. Дай Бог, чтобы приведённая выше цитата полностью подходила ко мне.
Понедельник, 17 июня
Одиннадцатого я был в Нарцизовке на ежемесячной ярмарке, хотел рассмотреть дочь Шуберта, но её там не было. Зато там была фройляйн Риске, с которой я дружил долгое время. Я думаю, что если сделаю ей свой комплимент (предложение руки и сердца), то не столкнусь с отказом. Образование, красота, отчасти манеры и порядочность – это будет не слишком плохая партия. Но всё равно, нужно ещё подумать. Прежде всего, жена учителя должна понимать, что профессию учителя сопровождают различные достаточно разнообразные и сложные обстоятельства, она должна быть готова с полной самоотдачей и любовью прийти на помощь. Словом и делом она должна доказать, что сможет удовлетворить прихожан, наблюдателей, высокопоставленных лиц. Я о вышеперечисленном, к сожалению, знаю очень мало. Она должна быть трудолюбивой и богатой (≈1 000 рублей приданого). Если же её самопожертвование в отношении меня, моей карьеры, её любовь и верность под вопросом, то совместное будущее нужно отложить в сторону.
Мои родители стоят за Августу Шуберт, Мария им не особенно нравится. Озабоченный своим финансовым положением, сегодня я пошёл к родителям занять денег. Ещё у меня было назначено свидание с незнакомкой, но из-за дождя, который лил уже три дня, с пятницы, а потоки воды не прекращали лить и сегодня, оно отменилось. Во-вторых, она пробуждала во мне некоторые надежды, и у меня появилось больше времени проверить и исследовать её характер и достоинства. Такое дело требует размышлений, и если отнестись к нему легкомысленно, то можно так его испортить, что последствия придётся расхлёбывать всю жизнь. Поэтому, даст Бог, я к этому предприятию подойду с величайшей осторожностью. Я не могу безоглядно действовать в этом вопросе, как большинство нынешней молодёжи, которая смотрит только на огромное богатство и красоту, а другое считают неважным, или вовсе не принимают в расчёт.
Вышеуказанные запросы в выборе невесты показывают, что уровень развития Эдуарда значительно превышал уровень простого крестьянского парня. Два года обучения в семинарии, использование её богатой библиотеки, огромное любопытство, усердие и удивительная выносливость помогли ему расширить границы обычных желаний молодых колонистов.
Не только образы из прочитанных книг, но и живые примеры повлияли на формирование его высокого идеала жены учителя. Это были три человека:
Первой была жена пастора Фредерика Йохансон, во время частых служебных отлучек пастора она всегда могла дать детальный ответ на любой вопрос, с которым крестьяне прихода обращались к пастору. Он часто восхищался ею в своём дневнике. Свой чрезвычайно высокий уровень знаний и страстное увлечение карьерой мужа она доказала даже тогда, когда в 1915 г. пастор был внезапно арестован и принудительно выслан. Ничто её не страшило. Ночью, без свидетелей, тайно ото всех, она с тремя несовершеннолетними детьми, спрятала церковную утварь и примерно 15 000 томов церковной библиотеки и библиотеки семинарии. Этим она сохранила от исчезновения сокровища Геймтальского прихода в те мятежные годы.
Второй была Алиса Грюндстрем, жена директора семинарии. Уроженка Швейцарии, она отлично говорила по-французски. Небольшого роста, стройная, с запоминающимся приветливым лицом. Как и у двухлетнего сына, её одежда всегда была очаровательно мило “украшена”, изящна и нарядна. Оба вызывали желание приблизиться к ним и как бы случайно, тайно прикоснуться.
Третьей была фройляйн Эстер Грюндстрем, сестра директора. Ей было всего 18, но в отсутствие брата она заменяла его в качестве учителя. Семинаристы были очарованы её неописуемой красотой, и тайно влюблены в неё. Каждый раз, когда она как бабочка порхала по классу, все умолкали и сидели, затаив дыхание.
Именно это влияние уводило Эдуарда от реальности в некий сон, в результате чего желаемый образ его будущей жены доставлял ему прискорбные трудности и разочарования при поиске невесты.
* * *Понедельник, 24 июня 1913 г.
На сегодня обещали хорошую погоду, и погода действительно стоит хорошая, поэтому я пошёл в Бобриц. Чтобы пройти 22 километра, мне нужно 4 часа. Мой визит преследует двойную цель. Я хочу занять денег у родителей и нанести визит неведомой Августе. В 4:30 пополудни я пошёл с отцом в Ставчанку, к дяде Августу Цех. Он остался там, а я прогулялся дальше, в Антоновку к Шубертам. Когда я увидел фройляйн Августу, мне стало почти жаль, что я отважился на эти первые свои смотрины. Как говорится, она не разбудила моих чувств. Кроме того сомнительно, подойдёт ли она когда-нибудь к моей профессии с точки зрения образования, манер, предупредительности и так далее.
По словам фрау Шуберт, слишком рано об этом говорить. Августа должна дождаться разрешения её сына. И ей хотелось бы такого зятя, который бы занимался их хозяйством до возвращения сына. Я попрощался и подумал: “Я действительно не нашёл здесь ничего, что было бы мне по сердцу”. И решил: “Больше я сюда ни ногой, и на такие условия не пойду!” Всё моё внимание снова было приковано к Марийхен, и по воле сердца я хотел посетить её на этой неделе. Родители пытались убедить меня пойти в Усолье и познакомиться с дочерью Бадке.
Среда, 10 июля
Я и мой двоюродный брат Иоганн Шульц пошли на смотрины. Генрих Бадке пахал, а одна из его дочерей сгребала сено. Мы пошли по диагонали через поле, и как будто совершенно случайно прошли мимо девушки. Это была его младшая дочь. Очень симпатичная девушка. Иоганн сказал, что старшая ещё симпатичнее, порядочнее и приличнее. Я позволил кузену одному идти к Бадке, рассказать ему о нашем деле, и до воскресенья сообщить мне ответ.
Воскресенье, 19 августа
До сего дня я так и не получил известия от Иоганна. Если ботинок не жмёт, то он не беспокоит:
Wann endlich, wann wird es geschehen,Dass ich bei mir sie werde sehen.Du Zukunft, unbekannte Zeit,Wie wirst du mir zur Ewigkeit.Laß mich doch endlich eine findenAuf ewig mich mit ihr verbinden.[41]Что я должен был думать и делать? Если бы родители не отговорили меня привести в дом мою Марию, то сегодняшняя проблема была бы уже решена. Что же мне делать? Сам я недостаточно сведущ в этом вопросе.
14 августа я был у Цехов и от них пошёл в Усолье к Бадке на смотрины. Девушка мне понравилась, и, как мне кажется, я ей тоже. Господи, благослови и дай мне счастья! Возможно, 21 я снова к ним поеду и выясню этот вопрос до конца.
Понедельник, 26 августа
В четверг снова был у Бадке в Усолье. Девушка сказала: “Я слишком стар для неё”. Возможно, у неё уже есть избранник. Таким образом, два места уже закрыты.
30 декабря 1913 г.
Так случилось, что в деле моего брака я не продвинулся ни на шаг вперёд. Я немного надеялся, что что-то предприму, прежде чем этот год закончится. В те дни мои мысли занимали три персоны: дочь учителя из Марияновки Лидия Шмидке, дочь учителя из Берёзовки Эльфрида Фелауэр, и дочь Юлиуса Крюгера из Ноймановки Эмилия.
В пятницу, 25 октября, я был на смотринах в Гнадентале, у Вюргов. Фройляйн Отилия мне очень понравилась, и я получил её согласие. Не хватало согласия её отца, который жил отдельно от семьи в Николаевке. 28-го я был у старого Вюрга. Он мне категорически отказал без указания каких-либо причин. Досадно! Отилия мне очень понравилась. Но какого чёрта? Мир ещё не вымер, есть и другие женщины.
Но теперь я был раздосадован. Я достаточно долго слушал других людей, их ложь и болтовню. Меня не сломают никакие заклинания, наложенные на меня. 31 октября я пошёл в Каролинку. И хотя я ещё ничего не предпринял, моя семья начала подозревать, куда направлены мои планы. Я решил, что этого достаточно, и сказал дяде Адольфу: “А теперь пойдём”. Он не спросил куда, и, не смотря на то, что было уже 10 часов вечера, пошёл со мной к Риске, к той, которую я всегда хотел видеть, которая выиграла моё сердце несколько лет назад.
Они готовились ко сну. Адольф рассказал историю, которую уже не раз слышали, и после того, как я переговорил с Марийхен, всё было в полном порядке. Мы знали друг друга с юных лет, она была на 2 года младше. Она пришла в школу, когда я учился в третьем классе. Она была девочкой, к которой все остальные дети старались прижаться из-за её поразительной, как будто фарфоровой, красоты.
Когда 8 июня 1908 г. я неожиданно оказался бок о бок с ней на конфирмации, я был потрясён и парализован её красотой. Она обладала ослепительной внешностью, первый раз в моей жизни так сильно привлекавшей меня. Но в то же время вызывала во мне совершенно иное – таинственное, неловкое чувство антипатии. Мне было 17, ей 15, дороги судьбы могли нас свести уже тогда. Но только через 3 года, когда Густав Витцке напомнил мне о ней, я стал о ней думать без антипатии, как о девушке, как о возможной невесте.
Незабываемое впечатление Марийхен произвела на меня, когда они с Адольфом Древс связали меня на 20-й день рожденья, и мы потом отмечали этот день вместе. Я несколько раз предпринимал попытки побыть вместе, посидеть рядом, остаться с ней наедине. И, тем не менее, тогда я ещё недостаточно созрел: решение лежало передо мной, а я отказывался идти её любви навстречу. Может быть, поэтому она и приняла моё нынешнее предложение, что это было давно принятое ею решение.
Родители тоже не ставили никаких условий. О закуске на помолвку позаботились, оставалось достать спиртное. Дело было сделано. Я послал за отцом, и вскоре он тоже был там. Сияя, мы отправились к Цехам, чтобы немного отдохнуть. В 9 утра я снова был у них, а уже в 12 отправился с моим будущим шурином в Геймталь по поводу разрешения на обручение.
Прибыли, и я пошёл в канцелярию пастора, однако она была закрыта. Я обошёл дом вокруг. Пастор работал в саду. Я поздоровался с ним, и рассказал о своём деле следующими словами: “Я пришёл по поводу обручения, господин пастор!” Он ответил: “Хорошо! Обойди вокруг”. Когда я вошёл в кабинет, он уже доставал книги из шкафа. Я положил перед ним документы, и он выписал разрешение. Это произошло 01.11.1913. Он пожелал мне хорошей жены, и мы распрощались.
3 ноября, к большому удивлению колонистов моей общины, я совершил первое своё оглашение о помолвке. Радостно настроенный, после обеда я отправился к невесте, чтобы рассказать ей обо всём, что было связано с нашей помолвкой. Дорога проходила через Будище, поэтому я решил зайти к тёте Эмилии Ау и поделиться своей радостью. Но здесь уже обо всём знали. С большой тревогой тётя Эмилия рассказала мне о грязных сплетнях, появившихся в связи с моей помолвкой. А именно о том, что в Домбровке у меня три женщины. Я не хотел эти сплетни воспринимать всерьёз, но тётя не согласилась, и порекомендовала мне поговорить с невестой до того, как эти слухи дойдут до семьи Риске.
Вернувшись в Каролинку, я со смехом рассказал об этих слухах. Марийхен и будущие родственники навострили уши, стали задавать надуманные и глупые вопросы, которые меня очень раздражали. Я попытался всё объяснить, рассказал о своих подозрениях, в конце концов, вынужден был защищаться. Мои попытки были тщетными, я не мог доказать, что у меня не было ничего общего с тремя женщинами, что это всего лишь клевета. Мы перешли к яростному спору. Риске настаивал на том, чтобы я рассказал эту историю пастору, который должен решить, как обойти эти слухи. И если всё будет выглядеть плохо, они откажутся от свадьбы. Это рассердило меня ещё больше, но что я мог предпринять против этого?
Итак, 8 ноября я пошёл к пастору в Геймталь, и рассказал ему эту отвратительно закрученную историю. Он был возмущён, и посоветовал мне узнать, откуда берёт начало эта сплетня. Это могло произойти только на почве зависти или мести.
Я вернулся к Риске и рассказал им о мнении пастора. Вслед за тем я услышал, как безо всякого сожаления, как мне показалось, Марийхен говорит: “Значит, наша свадьба зашла в тупик”, и тому подобное. Её отказ ударил мне в мозг и ноги. Я столько лет к этому шёл, считал, что она будет верна мне, и мы всегда будем вместе, а она подозревает и осуждает меня так, как будто я действительно занимался такой пошлостью, как блядство. Я не мог высказать своё горе. Моё сердце было разбито. Они оскорбили мою честь, я был глубоко унижен. Я сидел некоторое время, потеряв дар речи. В последний раз я спросил: “Итак, по вашему мнению свадьбы не будет?” Отец Риске ответил: “Если всё пойдёт хорошо, и если этому суждено случиться, то возможно это будет после Рождества”.
Этот ответ меня не удовлетворил, он не мог меня утешить, потому что я был сильно унижен, и честь моя пострадала. Их богатство преходяще, возможно, я им и не воспользуюсь. И тут я осознал правоту людской молвы и моих предчувствий о том, что Риске обычные люди, которые ничего не ценят, кроме своего богатства.
В дурном настроении, угрюмый и сердитый, я вернулся в Домбровку. Я никому не рассказал о своей неудаче, потому что уже провёл три оглашения перед общиной. Своё горе я доверил только моему другу Эдуарду Фелауэру, который приехал в отпуск к своей семье.
Наша встреча была сердечной, была сотня вопросов и ответов с обеих сторон: семинария, товарищи, служба в армии, жизнь здесь, на Волыни, мой несостоявшийся брак. Ему удалось вывести меня из отвратительного настроения, и даже уговорить приступить к немедленным поискам другой невесты. Он был очень забавный и щедрый парень. У меня был самогон[42], кроме того, за время его пребывания мы пропили ещё 3 1/2 рубля.
В субботу, 23 ноября, он со своей женой Вандой довели меня до того, что я согласился поехать с ними в воскресенье к их родителям в Берёзовку. Они уговаривали меня жениться на сестре Фелауэра Эльфриде. Старому Фелауэру они уже всё рассказали, он согласился от всего сердца, как и все другие члены семьи. Но даже пьяным я не мог на это решиться, потому что перед глазами всё ещё стояла Марийхен.
Эльфрида была симпатичной девушкой, но не могла найти места в моём сердце, потому что оно до сих пор было занято другой. Я следил за тем, чтобы не сделать последнего шага. Я не говорил ни да, ни нет. Но они взяли с меня слово, что через 8 дней я вернусь к ним с официальным предложением о браке. Праздники закончились, Фелауэр вернулся в полк. Мы простились по-братски, с любовью. Но я не спешил обручиться с его сестрой.
2 декабря у меня был Крюгер из Марияновки, он предложил посватать меня за Шмидке из Роговки. И от этого предложения я отказался.
3-го ко мне пришли два незнакомца, как будто бы им нужно было получить письмо от меня. Но вскоре выяснилось, что они выступают сватами от Шнайдеров в Шадуре. Я отказался, потому что вопрос с Риске ещё не был закрыт.
На рождество меня попытались смягчить и завели дело так далеко, что я якобы должен жениться в Домбровке, а именно – на Каролине Штадтель. Они были так настойчивы, что если бы пошли ещё дальше, то возможно, это бы случилось. Я до сих пор оправдывался тем, что всё ещё не решён вопрос с Риске. Я не давал согласия, но и не хотел отказывать. Таким образом, всё продолжалось, и в конце я уже не знал, что делать.
14 февраля 1914 г.
Мой 23 день рожденья. Я окончательно одинок. Эти строки записаны задним числом. Различные пути и средства, различные ощущения и впечатления остались от дней моего обручения с Эммой Шнайдер. Возможно, эти заметки не совсем точно расскажут о том, что случилось, потому что я не вёл ежедневных записей. Я был вне себя от радости, и у меня не было времени вести записи. Затем последовало неожиданное потрясение, полностью меня парализовавшее. Постараюсь записать в дневник всё как можно лучше и искренне в отношении себя.
1 января 1914 г. Феттер Грегор предложил мне поехать с ним свататься. Куда? В Шадуру. Мы отправились 2 января, и остановились у Штанков. Грегор рассказал ему о деле, и он выразил готовность помочь нам в этом вопросе. Первым делом, он назвал дочь Шнайдера. Так как я много о ней слышал, то отказался. Среди прочих он назвал дочь Пауца Отилию. Мы несколько часов вели переговоры, ходили туда-сюда, и вроде бы получили согласие с её стороны. Но я не чувствовал влечения к девушке, я с ней даже словом не перемолвился, поэтому сделал паузу и отложил решение на 3–4 дня.
Но когда я в среду вернулся туда к своим сватам, они сказали, что во многих отношениях приличнее будет идти к Шнайдерам. После долгого сопротивления, я осмелился пойти с ними туда. Как только я к ним попал, заговорил с хозяевами, с Эммой, которая подошла вскоре, я почувствовал такое расположение, как никогда раньше. Обе стороны были согласны.
В тот день, когда мы впервые пришли к Шнайдерам, я как обычно поздоровался со всеми присутствующими в передней комнате. Нас гостеприимно проводили во вторую комнату, где мы, сваты и хозяева, проговорили долгое время. Потом Штанке прошёл в третью комнату, позвал меня туда, и показал фотографию всей семьи Шнайдера, и Эмму в том числе. Затем он сказал, что хочет пригласить девушку из передней комнаты, я согласился, и он её завёл.
Я поздоровался. Она подала мне свою маленькую ручку. Затем она так близко ко мне придвинулась, что я ощутил тепло её тела, смотрела немного насмешливо, немного строя глазки, но очень отзывчиво, прямо мне в глаза. Она была очень маленького роста, я видел её впервые. Её отклонившаяся назад голова открыла мне безоблачное улыбающееся лицо с подёргивающимися цветущими губами и глубокими ямочками на нежных щёках. Такая бурная атака привела меня в замешательство, кровь бросилась мне в лицо и я покраснел. Она улыбнулась мне ласково и дружелюбно, и я успокоился.
Мы сели за стол и стали рассматривать друг друга. Я завёл беседу, и должен признать, что её ответы, высказывания и представление о жизни мне очень импонировали. Она была совершенна. Я мог найти только один недостаток – её рост, она могла быть чуть повыше. Но это неважно. Во всём остальном моё прежнее мнение изменилось с подозрительного на очень положительное. Я тогда считал, что мог бы влюбиться в Эмму, возможно, так оно и было. Она дала мне своё согласие.
Я надеялся, что мы быстро покончим с этим вопросом. Не потому, что у меня были какие-либо опасения, что Шнайдеры могут подумать, будто очень уж долго искали дорогу ко мне. А из-за того, что мой аскетичный образ жизни мне уже достаточно надоел. В тот момент я совсем забыл о своём соглашении с Риске. Шнайдеры считали, что помолвку можно отложить на одну-две недели. Но я настоял, и после коротких уговоров получил их согласие.
Через день я пошёл в Геймталь. Но вначале, по такому случаю, мне нужно было побывать в Каролинке и освободиться от обязательств перед Риске. Я попросил пойти со мной дядю Адольфа Цех, который был свидетелем на помолвке с Марией Риске. Итак, мы отправились к пастору. Когда я передал ему документы, он разгневанно спросил меня, почему я до сего времени не явился на бракосочетание?
Я ответил: “Но, господин пастор, как я должен был явиться на бракосочетание, если мне отказали”, и представил в качестве свидетеля дядю Адольфа. Пастор ответил: “Риске перенесли свадьбу только на время после рождества, потому что Эдуард Риске обручился через неделю после вас. Таким образом, они хотели сразу две свадьбы справить. Риске считали что вы, по своей бедности, не сможете внести большой вклад”.
Что за чушь! Да если бы они мне это так представили, так бы и было сделано. Но из-за того, что с самого начала переговоров они так грубо и лживо поступили со мной, тянули со свадьбой, мне в любом случае очень хотелось избавиться от такой спутницы жизни. Хорошо, что дядя Адольф был свидетелем и высказал своё мнение. Пастор решил, что вначале мне нужно разобраться и договориться с Риске, и только потом у меня будет право идти дальше.