Души прекрасные порывы. Сборник прозы и поэзии

Левое плечо тяготил и мотал автомат: «Доброволец. Ты – доброволец».

Поднял глаза на пулеметчика:

– Победим?

Тот неожиданно по-родственному сощурился:

– Сто процентов!

Вдали то ли туман, то ли привязанная коза…

«В эту ночь решили самураи перейти границу у реки, – песня из детства, зачем-то он пытался расшифровать ее, иногда зависая на словах, как в молитве. – Так… Перейти границу… И я тоже – через границу, ночью… Но разведка доложила точно… И летели наземь… Значит, если нас встретят сталью и огнем, мы полетим наземь… Но это как? Сразу смерть? Или можно упасть, уползти, затаиться под кустом? И лет-е… наземь самура-а…»

Он стал себя развоплощать, готовить к смерти, подумал о друге Иване по фамилии Пушкин, который не узнает про эту войну. Отчаянный гуляка, поэт, блондин. Он часто шутил о смерти. Однажды позвал гостей на день рождения ровно к девяти вечера – «и ни минутой позже». Дверь была открыта, они прошли в комнату, где хозяин лежал, сложив руки крестом на груди, а неизвестный снимал с него гипсовую маску. Такой розыгрыш. Маску Иван повесил над диваном. А год назад, в конце мая, его нашли в Филевском парке с проводом на шее. То ли повесился, пьяный, то ли повесили… Он лежал в гробу, похожий на себя тогдашнего на диване, весь похожий на слово «поэт», с лисьей большой усмешкой… И вот сейчас лететь в неизвестность по извилистой дороге – это была как бы сопричастность другу… Он как бы летел по его мертвой улыбке… «Я рискую головой, чтоб тебе там было не так обидно… Ну если что, стану, как ты».

А вот о девушке Полине и о матери почему-то ничего не подумалось… Наверно, из жалости к ним.

Полина, с которой недавно стали жить. Длинношеяя. Девочка-мерзлячка. Кожа гусиная на лебяжьих косточках.

– Держись, Москва! – Кто-то, оскалившись многочисленными стальными зубами из прорези в черной маске, поднял перчатку с торчащим вверх голым большим пальцем. – Мы все теперь москали!

Опять тряхануло – затормозили…

И тут же, как остальные, Илья посмотрел в небо, пытаясь разглядеть вертолет, стрекочущий в сизо-белесом облаке.

Зачертыхались.

Позади один за другим, гася фары, останавливались грузовики. Из кабины выскочил мужичок в ватнике и крикнул, задрав мелкое детское лицо:

– Наземь! – И после паузы: – Приказ «Хорвата»! – Он потрясал хрипящей рацией с толстой антенной, словно какой-то игрушкой вроде танчика.

Илья, как все, снял автомат с плеча, перекинул ногу через борт, потом вторую – оттолкнувшись, прыгнул.

Позади и спереди тоже прыгали.

– Ложись! – прозвучало уверенное, и он немедленно растянулся рядом с человеком в маске, как и он, выдвинув автомат вперед себя.

Они залегли на краю дороги в жесткой траве, позыркивая друг на друга и вверх, где под настырный механический стрекот выплывало огромное красное солнце.

Солнце юга заливало все собой.

Стрекот слабел, таял, пока не исчез.

Утреннее тепло стелилось по степи.

Илья легко и радостно вскарабкался со всеми в грузовик, и пускай ехал по-прежнему на коленях, но высунувшись по бронежилетную грудь, точно бы вырос. Избежали окружения, избежали боя. Неужели так все и будет – ни одного выстрела? Видно, в этом особые чары войны – не сам бой, а постоянная его угроза. Автомат он сообразил снять с плеча и придерживал рядом со стволом пулемета.

Черный остов выгоревшего грузовика, кругом по траве барахло, наверно, из рюкзаков. Боец справа с чувством рявкнул, Илья не расслышал, но на всякий случай кивнул. Террикон, величественный, как усыпальница дракона. Распаханное серое поле, ноздреватое, как хлеб. Мазанки, похожие на большие куски каменной соли. Старушка издалека похожая на беззаботную, даже веселенькую тряпичную куклу.

Машина пошла медленнее. Блок-пост. Трехцветный флаг воткнут между сложенных стопкой шин. Мальчишеские фигуры, озорные окрики, машущие загребущие руки…

И был город, и площадка возле какого-то армейского здания – широкие бело-голубые плакаты из недавнего прошлого требовали «Захист Вiтчизни». Все прибывшие плотно кучковались, как бы робея, стараясь не стоять поодиночке.

Зато по центру площадки разминались чеченцы, каждый – видный, подарочный. С хрустом играли плечами, опирались на автоматы, как на костыли, посмеивались, черно, рыже и седобородые. Они перед кем-то рисовались. Обернувшись, Илья увидел заброшенный недострой, бетонные блоки с оконной пустотой – хорошенькое место для снайпера. А чеченцам будто бы и нравилось – дразнить темноту квадратных провалов…

* * *

Когда началось, все время читал новости… Подумывал ехать в Крым. Одессу не давал Полине смотреть, и сам отворачивался. Он и Донбасс не мог смотреть. Из жалости. И не мог не смотреть. И так хотелось прорваться через линзу телевизора. Через границу.

– Ты даже в армии не служил.

– Стрелять я умею. Я в тире всегда круто бью.

Прошлым летом были с ней в Одессе недельку, поливали лимоном барабульку в кафе на Ланжероне, и ничто, как говорится, не предвещало.

На войну подбил Серега, приятель со студенчества. Свел с движением добровольцев. Тоже собирался. В последний момент не смог. А Пушкин бы поехал, Иван, обязательно, несомненно, по любасу бы, но этот друг в земле. Уже скелет, наверно.

Илья, никого не предупредив, однажды майским утром собрал рюкзак, улетел в Ростов.

Полине сказал, что в Вологду, по делам издательства. Поверила: у него случались командировки.

И вот он здесь.

– Купол, – статный лысый мужчина, задержав, взвешивал рукопожатие.

– Вампир. Туман. Элвис Пресли, – звучало негромкое. – Ангел. Пятерочка. Самурай.

– Веселые клички, – паренек-новичок, дергая узким плечом, подтягивал автомат.

– Клички у собак, – хмуро-привычно поправил Купол.

Точно: голова как купол, круглая и нагая.

– А ты кто будешь?

– Не знаю…

– Незнайка, что ли?

– Позывной каждому нужен, – участливо объяснил старшой бородач, с которым пересекали границу. – Я Батон, можно Батя. Давай соображай: какой твой позывной?

– Ой, мне без разницы, – Илья растерянно заулыбался. – Любой подойдет… Не, ну серьезно, любой…

– Нормальный позывной, – разрешил лысый. – Пусть так и будет.

– Как?

– Теперь ты Любой.