Фаза 3

* * *

– Что-то не так… – сказал Адам. – Что-то не сходится.

– Что именно? – спросила Селия по другую сторону океана.

Похожа на ангела. Белый халат, светлые волосы, белая кожа. Может, что-то с освещением или веб-камера такая. Адам вообще не мог вспомнить случая, когда он видел Селию накрашенной. Даже на ужинах со спонсорами. У нее свой стиль, сказал про нее кто-то, но можно ли вообще назвать это стилем? Если и можно, то стиль выбран удачно: чтобы его придерживаться, не требуется никаких усилий. Сразу видно – она не из тех, кто с утра настраивается хоть кого-нибудь да соблазнить. Тоненькая, женственная, а стальной стержень заметен сразу. Одевается, будто хочет подчеркнуть: мода меня не интересует. И взгляд прямой, открытый, точно видит тебя насквозь и пытается примириться с тем, что увидела. Адам много раз пытался выработать такой взгляд, но успеха не достиг.

Короче говоря, красивая девушка. Выглядит совсем юной – наверное, в любом пабе приходится предъявлять удостоверение. Но Адам случайно узнал – его ровесница. Тридцать три.

– Четыре раза.

– Что четыре раза?

– Я прогнал данные по четырем моделям, результаты не сходятся. Различия не такие большие, как вы пишете в статье. Особенно если сравнить с первой серией.

– С какой группой ты работал?

– Сентябрьские.

– Там, если не ошибаюсь, только ПЭТ-контроль.

– И что?

– Как это что? Картинки на МРТ-ПЭТ гораздо легче интерпретировать, чем на сцинтиграммах. И они показывают значительное уменьшение накопления препарата в префронтальной области.

Адам покачал головой:

– Не получается. По моим данным не получается. Редукция статистически не подтверждается.

– На групповом уровне – согласна, четкой корреляции нет. Но на индивидуальном – потрясающе.

– Кончай уже. На индивидуальном… Мы же не собираемся производить препарат для индивидов.

– Не пойму, что ты хочешь. Это же наша первая ПЭТ-группа. Мы начали с нуля, но уже видны четкие показатели снижения тау-белка.

– Показатели… – Адам не удержался и опять передразнил интонацию. – Брось, Селия…

– Что ты имеешь в виду?

– Сама прекрасно понимаешь. Результаты могут вводить в заблуждение. Или вы заведомо предвзято толковали данные.

– Ты и в тот раз это утверждал, Адам. И чего добился? Сослали в другую лабораторию.

Адам посмотрел на дисплей – Селия улыбалась. Ей-то откуда знать?

Он вырос на Манхэттене. Отец – успешный ресторатор, мать – танцовщица, окончила Джульярд и основала собственную танцевальную студию. Пара всем на зависть: состоятельные, успешные, да еще и сын-красавец, хоть сейчас на обложку журнала. Но Адаму было не особенно уютно в семье – надо было соответствовать непререкаемому идеалу матери, мириться с полным невниманием отца и приспосабливаться к его сумасшедшим выходкам. Ни один из родителей даже бровью не повел, узнав о нетрадиционной ориентации сына, в их полубогемном мире выше всего ценилась свобода. Если никто не покушается на твою личную жизнь, то и у тебя нет права вмешиваться в чужую. И все же тинейджерский период Адам пережил очень тяжело. Желание любви не освещало, как у многих, жизнь – наоборот, стало мучительным и безответным томлением.

С годами Адам понял, что отцовское невнимание, которое он воспринимал как равнодушие и даже нелюбовь, на самом деле было отсутствием уверенности в себе. У каждого свой способ борьбы с собственными демонами – отец выбрал постоянное движение. И Адам унаследовал эту внутреннюю суету и спешку, никак не мог избавиться от страха: остановишься – тебя поймают. В университет он поступил в надежде избавиться от сумасшедшего, постоянно на виду, образа жизни родителей. Но обрести душевное равновесие все равно не удавалось, и только теперь, в Париже, элементы пазла начали то короткими, то рекордными прыжками пробираться на предназначенные им места. Здесь он не чувствовал себя чужаком – как ни странно, именно потому, что и был им. Чужая страна, чужой язык, чужая культура. Турист, иностранец. Можно замедлить бег, а то и вовсе остановиться. Здесь все такие.

Париж стал его спасением. Но Селии-то откуда про это знать?

– Посмотри еще раз на картинки. Насчет формулировки – согласна. Ты же знаешь Эндрю… подумаю и изменю. Но результат остается результатом. Это неоспоримо. И мы получим еще больше доказательств, когда закончим эксперимент. Как с твоими мышками?

– Скоро финиш, но таких впечатляющих результатов, как у вас, я не вижу.

– Адам! Нельзя же сомневаться во всем!

Он хотел было возразить: это наша обязанность – сомневаться, но промолчал. Селия, как мало кто в отрасли, честна и дотошна на грани с комическим. Наверняка она относится к его двойным и тройным проверкам снисходительно, потому что и сама такая. А терпение – о таком терпении можно только мечтать. Он сам был свидетелем яростного спора Дэвида с доктором Нгуеном, и надо иметь железные нервы, чтобы держаться так, как держалась Селия. Но она принадлежала к тому типу ученых, которые произносят слово “наука” с заглавной, да еще увеличенной под лупой буквы. Он бы не удивился, если бы узнал, что у нее дома висит багряно-красный гарвардский плакат с одним единственным словом: VERITAS.

Ее идеализмом можно, конечно, восхищаться, но за последние годы знаменитый университет несколько конвертировался. Поклоняются уже не VERITAS, не ИСТИНЕ, а деньгам. Нет, бесспорно, здесь по-прежнему работают замечательные ученые и профессора, но… как сказано в Евангелиях: Не можете служить Богу и маммоне[17 - Мф. 6:24, Лук. 16:13.]. Руководству то и дело приходилось объясняться, почему они приняли крупные пожертвования от того или иного русского олигарха или каких-то еще более сомнительных спонсоров. Любое заседание начиналось и заканчивалось одним-единственным вопросом: где взять дополнительное финансирование?

Он приготовил достойный ответ, но как раз в этот момент к Селии в комнату кто-то вошел. Та глянула, тут же обернулась и сделала страшные глаза.

– Поговорим попозже, Адам. Сейчас не могу.

Он кивнул: само собой – и нажал красную кнопку отбоя. Покосился на часы в правом нижнем углу и привычно удивился – как быстро летит время!

И что ему дал этот разговор?

И чего ты добился? Сослали в другую лабораторию.

Значит, Селия тоже так считает – его отправили подальше от Гассера, чтобы не путался под ногами со своим нытьем и бесконечными перепроверками. Многие так и думают, хотя в действительности Адам сам мечтал устроиться работать в нейроцентр “Крепелин”. Но что правда, то правда: отношения с Дэвидом становились все более напряженными. Шеф все время винил его, дескать, задерживает эксперимент, а последней каплей стало то, что в прошлом году Адам поделился данными с одним из злейших врагов Дэвида, не сказав ему ни слова.

Поделился данными со злейшим врагом… Чушь собачья. Несоразмерная реакция. С понятием “злейший враг” Адам распрощался еще в подростковом возрасте. Все его преступление заключалось в том, что он послал кое-какие данные группе в Колорадо в обмен на разрешение воспользоваться их методами – совершенно нормальный, общепринятый ход. Гарвардская группа постоянно сотрудничала с Колорадо. У них даже были совместные публикации, в том числе и прорывные. Но Дэвид, с его параноидальными взглядами на лояльность, затаил злобу. И как только в Париже открылась лаборатория физиологии мозга, тут же отправил его туда, вряд ли догадываясь, что это совпадает с желанием самого Адама.

В конечном счете что за разница, кто, кого и куда послал? Работу в Гассере он не потерял, продолжал работать онлайн, а время в Париже все равно ограничено продолжительностью эксперимента. Закончил серию – будь любезен возвращайся. Но вот что забавно – после отъезда Адама отношения с Дэвидом немного наладились. Оказывается, шесть часовых поясов вполне способны сгладить острые углы и придать общению более или менее цивилизованный характер. Сказали тебе что-то неприятное, а ты понимаешь, что произошло это шесть часов назад и горячиться как-то глупо.

Нельзя же сомневаться во всем, сказала Селия. Но она не слышала то, что слышал он, – закулисные переговоры Дэвида и Эндрю с чиновниками из NIH, Национального института здоровья. Она не присутствовала на экстравагантных ланчах со спонсорами – там-то дозволено все, лишь бы произвести впечатление как на состоятельных благотворителей, так и на распорядителей грантов по должности. Как-то Дэвид вынужден был отозвать уже опубликованную статью, пришлось писать в редакцию покаянное письмо: мол, легшие в основу публикации данные не подтверждены (не имеют стопроцентной статистической достоверности, было написано в письме). Короче и понятнее: Институт Гассера нарушил правила игры в дартс. Метнули дротик и нарисовали вокруг него мишень. Скандал замяли, все ушло в песок – Дэвид, как угорь, мастерски ускользал из любых подобных переделок. Селия может говорить все что угодно насчет здоровой сердцевины у Дэвида Мерино – а именно так она и выразилась, – но верить ему нельзя. Впрочем, как и ее шефу, Эндрю Нгуену. В этом пилотном проекте никому не удавалось сохранить ясную голову. Первые сенсационные результаты испытаний Re-cognize превратили ученых в банду золотоискателей.

Точно, вот так эта болезнь и называется: золотая лихорадка. Научную трезвость сохранить почти невозможно, мало кто в состоянии устоять.

Дэвид… Адам, как и Селия, старался разглядеть в Дэвиде Мерино здоровую сердцевину. Никакого труда это не составляло, он действительно производил прекрасное впечатление. И надо признать: Дэвид всегда готов грудью встать на защиту сотрудника. Но при одном условии: ты должен быть стопроцентно лоялен. Его обаяние, юмор, находчивые реплики – противостоять если не невозможно, то очень трудно. И главное, к Адаму-то он как раз относился прекрасно. Зачислил в лабораторию, даже не дождавшись конца интервью. И все бы хорошо, но Адама смущала витавшая вокруг Дэвида аура бесшабашности. У него то и дело возникало чувство, что Дэвид вполне способен перейти границы, и не только в отношении женщин и морали.

Но что да, то да – с помощью обаяния и умения убеждать Дэвид выбивал большие, серьезные гранты. Но тут-то и таилась ловушка: серьезные гранты подразумевают серьезные результаты. От результатов зависела вся его карьера. А если результатов нет, остаются два выхода: честный и… скажем так, не особенно. Но это как посмотреть. Адаму часто казалось, что если Дэвид убежден в результате исследования, то ему ничего не стоит умножить, скажем, экспериментальную выборку на два или на три. Мы же знаем, что эксперимент безупречен, а время подгоняет. Нельзя же сомневаться во всем.

Адам так и не мог разгадать Селию. Или она выросла в какой-то идеальной семье, или, наоборот, детство было таким чудовищно трудным, что несуетливый оптимизм выработался у нее в качестве защитного механизма.

Надо собраться с духом и спросить. Когда-нибудь все равно придется это сделать.

Ангел с дисплея исчез, телефон тоже молчит. От Матьё уже несколько дней ни одной эсэмэски. Адам бросался на каждый звоночек мобильника, но всегда это оказывался кто-то другой. Настоящая пытка. Они встречались в прошлое воскресенье, это было замечательно, хотя уверенности, что Матьё воспринял это точно так же, у Адама не было.

Нельзя же без конца посылать сообщения. Еще одно – и Матьё сразу поймет: он в отчаянии.

Уже четыре часа, а он еще ничего не сделал. Какие-то ерундовые, ничего не значащие дела толкутся в очереди за право откусить заметный кусок дня, не говоря уже о бесконечных видеоконференциях и совещаниях. У французов особый темп жизни. Они, по-видимому, так и не отделались от национального сибаритства – в утренние часы еле двигаются, потом настает очередь двух-, а то и трехчасового ланча, и никому даже в голову не приходит, что в это время полагается выполнять порученную работу. В Нью-Йорке работают с рассвета до заката, ланч – если повезет. Взамен люди могут себе позволить десятки двухминутных перерывов – пожевать, сделать пару упражнений или перекинуться словом-другим с коллегами.

Американский образ жизни переводу на другие языки не поддается.

Адам вздохнул. Еще только четыре. Открыл присланную Селией статью и начал вычитывать. Рано или поздно все равно придется позвонить Дэвиду и доложить – любой утаенный контакт с Гарвардом тот расценивал как предательство. И не только с Гарвардом – с какой угодно другой задействованной в проекте лабораторией. И кстати, не только Дэвид – Нгуен тоже не хотел ничем и ни с кем делиться.