Тополь

– зазвучал на моих губах древний напев.

– Ты ходишь сюда? – спросил я свою спутницу.

– Да, – кивнула Адерин, – иногда. Но мы зря пришли, – добавила она, отвернувшись к реке.

– Для нас обоих с этим местом многое связано.

– Поэтому и зря.

Я попытался расшевелить ее.

– Помнишь, Адерин, я как-то рассказывал тебе, что мечтал в детстве забраться на верхушку нашего тополя. Иногда мне даже снилось, что я залез и гляжу на поля, скалы, Утес, а дальше на само необъятное море.

– Потом ты шмякнулся с нижних веток, сломал ногу и месяц просидел в своем ужасном доме, как же, помню, – усмехнулась златовласка. – Я тоже о многом мечтала, Арф. Я воображала, что ты выстроишь хижину под его кроной и пригласишь меня жить с собой: я буду наряжать комнаты и кормить тебя, когда ты придешь с охоты, потом появится колыбелька, а в ней появится обитатель, и мы будем растить его прямо здесь под тополем, и никто, ни один мерзкий человек из этого страшного города не подступится к нему.

Что толку вспоминать это? – продолжила она, совсем погрустнев. – Те наивные мечты – теперь лишь воспоминания. Но ведь так обычно и бывает с повзрослевшими.

– Адерин, – произнес я, обхватив ее плечи.

Она резко оттолкнула меня. В ее полных влагой глазах бушевали боль и отчаяние.

– Прекрати, Арфир! Зачем ты вернулся? Чтобы мучить меня? Я могла быть твоей, я хотела быть твоей, но ты выбрал своего Карида, ты уехал, а я осталась одна. Подруг брали в жены, а я отпиралась, потому что ждала тебя, все лелеяла какой-то увядший цветок надежды и не смела выпустить. Но потом сдалась, он упал на землю, и весь Утес, весь свет прошелся по нему сапогами. Отец больше не мог отказывать лекарю, который стал верховным и заставил меня принять его ложку.[23 - В качестве предложения вступить в брачный союз кимрийские мужчины вырезали для женщин ложку как символ общего хозяйства] Теперь ничего уже не вернешь, понимаешь? – ничего! Не подходи ко мне больше… пожалуйста.

Адерин бросилась прочь от меня, рыдая, а я смотрел ей вслед с глупейшим выражением на лице. Вопль в голове приказывал мне бежать за ней и умолять о прощении, но мое тело обернулось бездвижной глыбой. Его сделали таким слова единственной любимой мною женщины, потому что эти слова были правдой.

VIII

– Эйнин, пожалуй, нам понадобится еще несколько лавок, – обратился я к кузнецу, повысив голос, чтобы перекрыть окружавший нас гомон. Тот кивнул и незамедлительно устремился к погребу. У ступенек вниз его уже ждал Конан, к удивлению многих, этим вечером оставивший трактир и вызвавшийся помогать. Владелец питейной потряс руку кузнеца, и я не смог сдержать улыбку радости, еще раз убедившись в примирении давнишних друзей. Однако в моих мыслях роились и другие дела. Я вновь выглянул из чтецкой. Скамьи набились до отказа, казалось, что в читальню явился весь город. Ряды делились пополам поперечным проходом и в отношении один к двум – продольным. Треть, приближенную к жертвеннику, заняла знать и далее зажиточный люд, две трети, от прохода до входных дверей, – беднота. Горожане толпились и продолжали подходить, повергая ниц мои расчеты, следуя которым лишь половина скамей могла оказаться занятой. Посещению зажиточной части общества я, по-видимому, должен был быть обязан Нерис, посещению неимущей – Аифу. Однако и без них слухи о приезде нового чтеца, сына оружейника Амлофа, и о его первых свершениях, прытко разошлись по городу. Кроме того, это собрание стало, пожалуй, единственным помимо трактирных, какому не препятствовала ратуша. То и дело я выхватывал из толпы черты знакомых: во втором ряду мне попались ссутулившийся Двирид, его улыбчивая супруга и не менее улыбчивый Анвин, чуть поодаль неожиданно обнаружились пунцовощекий травник и принимавший меня рыжий стряпчий, пришли на чтение Кледвин и Дилан-корабел. Скользя взглядом по скамьям, я запрещал себе отдавать отчет в том, что искал в их обитателях лишь одного, но так и не достиг успеха.

Чего ждали от меня все эти люди? Развлечения, совета, облегчения страданий? Надменные лица одних бросали усмешки, суетливые глазки других горели любопытством, и лишь в немногих взорах мне удавалось разглядеть надежду. Но готовы ли были даже те из них, кто действительно пришел в читальню за помощью, к испытанию, которому я собирался их подвергнуть? Готовы ли они были к свободе?

Я подал знак помощникам на втором ярусе и двинулся к жертвеннику. В тот же миг гомон утих, а сверху раздались первые звуки угодной Кариду песни. Приблизившись к Великому Столу, я повернулся спиной к слушающим и встал на колени, обратив руки и голову к камню, а сердце к Вышнему так, как был выучен и умел. Когда песнь стихла, я обернулся к горожанам и, раскрыв руки, приступил к чтению:

– Жители Утеса, мир и процветание великому городу волею Карида, да пребудет он спутником нашим. Смутное время настало для земель Кимра. Все беднее добыча охотников, улов рыбаков, выручка торговцев. Все больше грусти в песнях, тревоги во взглядах. Новые испытания следуют за старыми, а старые не оставляют нас. Каждый из вас знает, что уже не только скудный хлеб и холодный очаг составляют невзгоды кимрийцев. Куда больший вызов брошен нам. Серое бедствие – могучий и страшный враг заполз в наши дома, и прежде чем он будет повержен (а он будет!), утесцев ждет еще много боли и лишений. Я знаю, что все вы рано или поздно задаетесь вопросом, который проще всего выразить так: почему жизнь тягостна и мучительна? Многие из вас винят в этом Карида и, полагая его виновником, сначала мысленно лишают его всемогущества, а затем и бытия. И даже те, кто обращают к нему сердце, не находят на заданный вопрос ответа. Я напоминаю и тем и другим:

«Вначале не было ни земли, ни воздуха, ни неба – был лишь бескрайний ум, и ум был Каридом. Святая явь Карида чается в его имени, и блажен тот, кто постигнет его. И, являясь, ум изрек слово, и слово оживило первых духов и людей, и уста их раскрылись, и заговорили они на Первоязыке, который был Великим Сказом. И Карид дал каждому духу и человеку по строке и дал им волю, чтобы самим прибавлять к дарованному собственное, и научил их говорить и творить согласно, делясь с другими и других выслушивая, и звучал Великий Сказ от края до края вселенной, наполняя ее красотой и смыслом, и явь Карида освящала его. Но случилось так, что один из голосов – Хейлог, что особо велеречиво глаголал, замолчал, и молчание его нарушило Сказ, и смутились духи и люди, видя Хейлога и не слыша его голоса. И спросил Хейлога Карид: «Почему молчишь?» И тот ответил: «Я постиг весь твой Сказ, и стал он мне скучен, потому я зачну из Пустоты собственный». И Хейлог ушел в Пустоту, и искал зачин нового сказа. И тьму попыток сделал он, но всякий раз понимал, что использует то, чему его научил Карид. И со всякой попыткой Пустота проникала в него. И отчаявшись создать новый сказ из Пустоты, Хейлог саму Пустоту решил сделать новым сказом, и родился Обман в то мгновение, и первым обманулся Хейлог. И Хейлог вернулся к духам и людям и, подделавшись под напев Великого Сказа, сказал им: «Вы видели, что молчал я, и в молчании я зачал новый сказ, и каждый из вас способен на то же». И часть духов со всеми людьми замолчала, и зазвучал в их ушах сказ Хейлога, и когда вновь они раскрыли уста, то заговорили на его лад, а Первоязык утратили. И не смогли они больше говорить и творить согласно, так что захотели звучать все больше, и одни заглушали других, и язык их исказился и омерзел, и Пустота смешалась в них с Каридом».

Я ненадолго прервался на этом месте, и наступившей на миг тишиной не преминул воспользоваться некто в средних рядах, поднявшись в полный рост и презрительно озирая окружающих. С неудовольствием я узнал в белобрысом выскочке помощника Мадока.

– Да простит меня многоуважаемый господин чтец, – произнес он, натянув на лицо свою отвратительную ухмылку, – если я предложу ему свою скромную помощь.

Обитатели первых рядов с любопытством обернулись. Беднота также устремила к нему свои взгляды. Эйнин решительно направился к наглецу, но я знаком остановил его. Я должен был узнать, что предпримет белобрысый.

– Вряд ли хотя бы и половина присутствующих поняла мудрые, но, к несчастью, сложные речи, что нынче прозвучали, – продолжил тот. – Господин чтец хочет сказать, что ответ на вопрос о тяготах и мучениях мы должны обратить к самим себе, потому что мы сами и есть виновники своих бед.

По рядам прокатился недоуменный рокот.

– Мы – виновники своих бед, потому что слушаем голос своих желаний, когда тот говорит нам, что мы должны бороться за хлеб и крышу над головой. Ведь следуя ему, мы отнимаем еду и землю у ближнего своего, а, значит, делая несчастными других, делаем несчастными себя. Владыки соревнуются за земли, ремесленники – за товары и покупателей, мужчины за женщин, женщины за мужчин. Давайте же бросим, наконец, эти глупые дела и смиримся. (Эти слова помощник буквально пропел елейным голоском). Теперь у нас одно дело – внимать Кариду при помощи господина чтеца вот на этих скамейках. Вы скажете, что нам может захотеться есть, пить, ходить по нужде или быть с женщинами – чушь! Карид избавит нас от этих тягостей и мучений. А кому все-таки захочется, тот еще не дорос, чтобы слушать Карида, пусть уходит за дверь и страдает дальше.