Сократ

Она снова взялась за сигарету.

– Как-то нас, девчонок молоденьких, менты загребли… Мы тогда из села приехали, поступать хотели… Дурехи! Не знаю, может, нас за путан приняли, может… Не знаю… Короче, доставили всех нас в участок. Этот участок я на всю жизнь запомнила… Стоим, мнемся, а там накурено, как в аду!!! И везде окурки, окурки… В пепельнице, на столе и даже на полу… Нам, дурам, все хихоньки да хахоньки… Глянь, а там на стене висит плеть… черная такая, крученая… настоящая плеть. Точно такая у нас в деревне на конюшне была, лошадей стегать…

Она замолчала, потом стала нервно вертеть в руках сигарету.

– Курите, если невмоготу…

Она закурила, сделав глубокую затяжку, после чего затушила сигарету.

– С тех самых пор у меня нет души… умерла она, зато сердце ожесточилось, – наконец, произнесла она. – А сюда пришла – проверить: может, и у вас тут плеть имеется… А тут на тебе – батюшки, пансион!

– Если вас лягнул осел, не стоит отвечать ему тем же. Если вас кто-то обидел, это не повод мстить всему миру.

– Повод! Еще какой повод! Теперь я всех ненавижу! Хотите правду?

– Ну, говорите.

– Будь у меня возможность, я превратила бы всех вас в муравьев, а потом раздавила.

– Обидеть – дело не хитрое, лучше подумайте над тем, что, если желаешь превратить кого-то в муравья, значит, уже сама в него превратилась… Мечтая о мести, ты становишься вровень со своим врагом, а, прощая, превосходишь его. Ну, а если простить вы пока не в силах, просто забудьте…

– Я не злопамятная… просто злая я, да память у меня хорошая.

– Память здесь ни при чем…

– А что при чем?

– Вы знаете, чтобы доказать чью-либо вину в преступлении, нужно доказать, что преступник мог поступить иначе… В народе говорят, что обстоятельства выше нас. И порой мы не в силах не сделать того, что делаем… Даже те, кто совершил самые ужасные преступления, когда-то были невинными детьми. Но эти дети росли во взрослом мире… Они тоже ссорились, как и взрослые, обижали друг друга и обижались сами. Им было с кого брать пример… Они взрослели, взрослели и их обиды, они росли, обиды тоже росли. Мы все полны обид, мы идем по жизни с грузом обид, с тяжелым бременем, и за нами тянется их длиннющий шлейф. Кого-то обидели мы, кто-то обидел нас, обиды копятся, делая нас хуже, отравляя, ожесточая, оскверняя. Чем мы старше, тем их шлейф длиннее, а мы хуже… Обиды слепят нас и искушают на новые. Несмотря на то, что их нельзя увидеть, мы их очень остро чувствуем. Мы живем в атмосфере обид, и порой они страшными ливнями войн и междоусобиц обрушиваются на наши головы…

– Да вам адвокатом работать!

– Участковый – это и адвокат, и прокурор, и в какой-то мере судья в одном лице.

– Я вижу…

– Плохо не только вам, у каждого своя беда. Только она не всегда видна… Бывает, посмотрит кто на кого со стороны – обзавидуется! Только забывает завистник, что внешность-то обманчива, и порой на душе кошки скребут, или того хуже – хоть в петлю лезь… Странно, но когда плохо не только тебе одному, становится легче. Так уж устроен человек… Те, кто тебя обидел, достойны не столько мести, сколько жалости. Они уже наказаны судьбой, и что им пришлось пережить, ведомо лишь им. Не зря Христос, умирая, просил пощады для своих палачей: «Отец, прости их, ибо не ведают они, что творят». Возможно, и тебе это знание принесет облегчение. Но чтобы стать по-настоящему счастливой, нужно научиться радоваться не чужому горю, а чужой радости… Это очень и очень непросто! Но других путей к счастью нет.

– Прости… те меня.

– Не стоит… Заявление писать не надумали?

– Незачем, я сама во всем виновата… Мужа обидела, вот и вас ни за что обидела…

– Род человеческий един, и часто за грехи одних ответ несут совсем другие…

– Знаете, возможно, это я сама себя ткнула… может, по-пьяни, может, сдуру, может, чтоб мужа напугать, а может, попросту жизнь потеряла смысл…

– Смысл жизни придают дети, и, если ваш дом не наполняют детские голоса, его наполнят ругань и грызня… Подумайте над этим.

– Вот! – она протянула мне лист, где написала, что травму получила по собственной вине и в помощи милиции не нуждается. – Простите, что отняла ваше время… Спасибо… И еще… я тут… ну, это… в общем, у вас здесь очень красиво.

Призрак из 90-ых

Смерть – это не самое худшее, что

может произойти с человеком.

Платон

Было это в городе N в начале девяностых, когда я был еще студентом юрфака. Как-то летом на оживленный рынок заехала вишневая девятка, из открытых окон которой наружу рвалась оглушительная музыка. Хриплый мужской голос пел что-то о Колыме, о тайге, о тяжелой доле… Из машины вышли двое молодых мужчин. Образ одного из них надолго запечатлелся в моей памяти: высокий, широкоплечий, с густой шевелюрой и весь в наколках. На лице у него виднелся глубокий шрам, тянувшийся от глаза до самого подбородка. В его движениях чувствовались уверенность и высокомерие. На окружающих он смотрел свысока, с пренебрежением, здоровался легким кивком. Его облик, манера поведения определенно выдавали в нем представителя криминального мира.

Прошло двадцать лет. О том эпизоде я совершенно позабыл. Как-то поздним вечером, когда я собирался уходить домой, позвонил дежурный. Он попросил меня установить личность одного задержанного, у которого при себе не было никаких документов. К тому же ситуация осложнялась тем, что он «играл в молчанку». Перекинувшись с дежурным парой слов, я направился к камере предварительного заключения. Массивная с засовом и смотровым глазком дверь отворилась, и из камеры вывели мужчину. Изможденный, угрюмый человек лет пятидесяти смотрел куда-то в сторону и меня словно не замечал. Но его шрам на пол-лица сразу же привлек мое внимание.

«Неужели он?! Да, видимо, он…» – в памяти возникли смутные воспоминания. В моем распоряжении было менее трех часов, и задержанный прекрасно об этом знал. Я стал выяснять его имя, однако мужчина, сидевший напротив меня, молчал, делая вид, что все происходящее его не касается. – Ладно, черт с вами, не хотите говорить – не надо… – сказал я, решив подойти к проблеме с другой стороны. – Ответьте мне хотя бы на один вопрос: бывали ли вы в городе N?

Мой вопрос, видимо, обескуражил его. Мужчина поднял голову и подозрительно посмотрел на меня. Его лицо искривила гримаса – слабое подобие улыбки.

– Давай без понтов, начальник, – произнес он.

– Знаю я вас… Я всю страну объездил вдоль и поперек… Может быть, и был… и что?

– В начале девяностых, – уточнил я. – Девяностые, говоришь?

Мужчина призадумался на некоторое время. Через минуту он отрешенно произнес:

– Да, было дело… Откинулся я тогда да к корешам двинул… А тебе-то, капитан, что за интерес прошлое ворошить?

В его взгляде я увидел и ту девятку, и ту браваду, и то высокомерие… Это был он, призрак из девяностых!

– Мент не фраер, из пустого любопытства не станет нос в чужие дела совать. Мне это хорошо известно. Хотя я забыл, что вопросы здесь задаю не я… – приступ тяжелого кашля не дал ему продолжить. – Ты тогда, капитан, под стол пешком ходил, когда за мной менты по всей стране гонялись…

Он, видимо, хотел сказать что-то еще, но из-за кашля я ничего разобрать уже не смог. Я дождался, пока он успокоится, и ровным официальным тоном произнес:

– Если у вас нет желания, можете не отвечать на мои вопросы. Тем более, что дело то за сроком давности уже закрыто, так что…

– Ах, вот оно как, – голос мужчины стал заметно мягче. – За тенями из прошлого охотишься, капитан? Хм! Смотри: неблагодарное это дело… и небезопасное. Думаю, что многие там паслись, так что лучше брось. Прошлого не воротишь, что было – то прошло… А что касается моих кентов – так это тебя вообще не касается… ни при каком раскладе… Они все в могиле… И мне туда пора… засиделся я здесь что-то…

От его последних слов повеяло могильным холодом. Я так и не установил его личность, а времени у меня оставалось совсем мало.

– Хорошо, не хотите говорить о деле, давайте просто поговорим…

– Просто даже кошки не родятся… О чем это ты собрался со мной поговорить?

– Почему это вы сказали, что засиделись «здесь»? Сколько нам отмерено судьбой решать не нам…

– Почему засиделся? Да потому что ты меня не отпускаешь, – усмехнулся он.

– Не хотите говорить – не надо…