Жена Синей Бороды

– Успокойся. Иди домой, – строго проговорила француженка и подтолкнула Арину.

– Но я не могу. Им надо помочь. Там же стреляли!

– Стреляли в воздух. – Мадам, когда сердилась, всегда говорила без акцента. – Иди. Это не твое дело.

– А вы что здесь делаете?

– Как и ты, пришла помочь. Но туда сейчас не прорвешься. Надо ждать, когда казаки натешатся. Потом будем развозить раненых.

– Я с вами.

– Тебе надо готовиться к балу. Иди.

– Неужели бал не отменят, когда такой ужас творится?

– Бал дебютанток? Ни за что. Иди.

Арина постояла немного в нерешительности, потом побрела домой, вздрагивая всякий раз, как за спиной раздавался выстрел.

Она вернулась в свою комнату. Без интереса посмотрела на свое великолепное платье, еще недавно так ее восхищавшее, и повалилась на кровать. Горе переполняло ее, поэтому она тут же уснула, как делала всегда, когда переживала.

…Бал все-таки перенесли. Последствия погрома были плачевными. Десять убитых, сотня раненых и покалеченных. Распоясавшиеся черносотенцы, намеревавшиеся продолжать побоище, на следующий день столкнулись с отрядом вооруженных рабочих. Завязалась очередная схватка. Теперь жертв было больше, солдаты применили не только дубины, но и винтовки. Город сходил с ума еще несколько дней, по истечении которых рабочие организовали дружины, которые круглосуточно патрулировали улицы, не допуская казачьего беспредела. Все более или менее нормализовалось со временем. Жизнь вошла в привычное русло, стычки если и были, то уже не носили такого массового характера.

Арина вышла на балкон полюбоваться закатом над Волгой, а заодно подумать о жизни. Недавние события, свидетелем которых она стала, что-то изменили в ее душе. Она вдруг поняла, что мир, каким она его себе представляла – добрым, радужным, приятным, – существует только в ее воображении. На самом деле жизнь сложна, жестока и несправедлива. И она не может в ней ничего изменить!

Солнце опустилось к самой воде, разукрасив ее во все оттенки красного. Купола Рождественской церкви стали оранжевыми, а стекла домов на дальнем берегу – алыми. Арина замерла, завороженная столь дивной картиной, и не услышала, как сзади к ней подошел отец и остановился у нее за спиной.

– Красиво, правда? – знакомый голос вывел девушку из оцепенения. Она грустно улыбнулась и обернулась к отцу:

– Не вяжется эта красота с тем, что происходит сейчас в городе.

– Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. – Лицо Алексея Ананьевича было серьезно и сосредоточенно. – Я слышал, ты бегала на площадь.

– Да.

– Зачем? Я же говорил тебе, что это опасно.

– Я знаю, но палили так громко, я думала, что за воротами, вот и выбежала.

– Деточка, никогда больше так не делай. Не женское это дело.

– Но мадам там была…

– Мадам за это поплатилась. Ее высылают из страны.

– Но она только помогала раненым.

– Она ударила полицейского, когда он хотел помешать ей вынести одного рабочего из этого пекла. Потом ее заметили перед зданием Народного дома, где митинговали марксисты.

– Но она правильно сделала, что ударила, они звери, а не люди. Я видела, как они забивали безоружных дубинами.

– Доченька, – отец мягко взял ее лицо в свои руки, – я так же, как ты, возмущен действиями властей. Я был против, уговаривал барона быть помягче, но меня никто не слушает. Они считают меня «мягкотелым либералом» и даже винят в том, что это я все допустил, хотя сами прекрасно понимают – просто у народа кончилось терпение.

– Но ты же председатель городской Думы, неужели ты ничего не мог сделать?

– Детка, мы занимаемся только хозяйственными делами. Мы бессильны.

– И ты не можешь сделать так, чтобы мадам осталась?

– Это тем более. Тебе придется с ней попрощаться. Завтра она уезжает.

– Но я не хочу!

– Ты уже большая. Мадам научила тебя всему, чему требовалось. Вы и так бы скоро расстались.

– Но мы могли бы видеться, переписываться.

– Понимаю, но ничего не поделаешь. Завтра вы должны расстаться.

– Тогда я не пойду на бал! – Арина топнула ногой, чего никогда себе не позволяла даже в детстве.

– Как?

– Я протестую против произвола властей. Вот пойду к барону и скажу все, что о нем думаю, вместо того чтобы болтать о всякой ерунде с глупыми барышнями.

– А как же прекрасное платье, что я выписал для тебя из столицы? – Отец решил отвлечь Арину, уж очень она разошлась.

– Пусть висит. Не поеду!

– Поедешь.

– Нет.

Тут отец удивил. Лицо его стало строгим, застывшим. Голос, всегда ласковый, погрубел. После он сказал то, чего Арина никогда не ожидала от него услышать:

– Дочь, послушай, что я тебе скажу. И не обижайся. Ты знаешь, что для меня ты самый дорогой человек на свете, и я никогда бы не сделал тебе ничего дурного.

– Папочка, о чем ты говоришь, конечно, я…

– Не перебивай. Я делал для тебя эти шестнадцать лет все, о чем бы ты ни попросила. И продолжал бы делать, если бы не трудности.

– Я думала, что наши трудности давно позади. – Арина растерялась – она знала, что у них были финансовые проблемы когда-то, но не сомневалась, что они кончились, ведь жили они так же пышно.

– Они только начинаются, потому что продавать больше нечего. Все дома, прииски, магазины, даже леса теперь не наши. Остался только этот дом и имение, которое я ни за что не продам. Нам не на что скоро будет жить.

– Но ты же заседаешь в Думе, у тебя жалованье…

– Моего месячного жалованья хватит только на то, чтобы оплатить твое выходное платье.