Тревожное эхо пустыни

– Врешь же!

– Да как ты понимаешь это? – воскликнул Абдула.

– Я тебя, брат, чувствую. Иди за беленькой. Обещаю, напиваться не буду.

Тот, кто по документам был Иваном, вышел из дома. А Хома хихикнул:

– Не понимает, дурак, что я считаю его пульс. Если учащенный, значит, волнуется. А Абдула, когда врет, всегда волнуется. Лгать ему Аллах запрещает.

– Вы давно знакомы?

– Больше тридцати лет. Оказались в Афгане в одно и то же время.

– А служили?

– В разных частях. Абдула был разведчиком, а я так…

– У вас очень высокое звание – подполковник.

– Я крыса тыловая. Нам повышение легче получить, потому в живых чаще остаемся! – И захохотал. Дима хихикнул, поняв, что это шутка. – В Афгане я рядовым был. Простым водилой. Но вернулся уже младшим сержантом. – Димон все об этом знал. Изучал дело Хомякова в полете. – Демобилизовался в звании «старшего». А там пошло-поехало. Не успевал звезды обмывать.

Вернулся Абдула с бутылкой. В ней чуть меньше половины.

Он налил другу водки. Себе и гостю компота из абрикосов.

Чокнулись и принялись за еду. Димон подцепил дольку помидора, отправил ее в рот. Сделал глоток компота. Думал, прокисший, но он оказался свежим, насыщенным. Рискнул испробовать гуляш. Тоже хорошо. Абдула сунул ему кусок хлеба, чтобы Правдин обмакнул его в подливку.

– Очень вкусно, – констатировал он.

– А ты сомневался? – хмыкнул Хома. – Я отлично готовлю. У слепых другие чувства обостряются, и я лучше улавливаю вкус, запах.

– Ты всегда умел кашеварить, – возразил Абдула. – У тебя талант.

– Да, нужно было стать поваром. Был бы сейчас здоровым, толстым, богатым. И наверняка женатым на какой-нибудь молоденькой цыпочке… Но я хотел защищать родину от врагов! – Хома шарахнул кулаком по столу. Посуда на нем подпрыгнула. А Димон подскочил на своем табурете. Только Абдула не шелохнулся. – Идея была во мне. Патриотизм. Огонь. Жажда справедливости.

– Все это в тебе по-прежнему есть, – успокаивающе похлопал друга по плечу Абдула. – В этом никто не сомневается. Ты дай молодому человеку сказать, зачем он пришел.

– Знаю, зачем. Налей-ка мне.

– Нет, вы не знаете, – бросил реплику Димон. Тарелку он отодвинул, а компот решил допить.

– О давно забытой войне хочешь побеседовать, так? Мне же звонили из ветеранского центра, а им из московского. О тебе говорят.

– Меня интересует конкретная личность. Женщина, что служила вместе с вами. Ее звали Серафимой. Вы должны ее помнить. Она санитаркой была при медчасти десантного батальона.

Хома протянул руку, чтобы взять бутылку. Не промахнулся. И ни капли не пролил, наполняя свою стопку.

– Как она выглядела? – спросил он, опрокинув в себя водку.

– Славянская внешность, плотное телосложение. У меня есть фото, но вам, к сожалению, оно не поможет.

– Абдуле покажи.

Правдин достал телефон, открыл скан снимка из альбома Лауры. Друг Хомы глянул на него.

– Обычная девушка. Даже не знаю, как ее описать. Пухленькая, светленькая, круглолицая. Волосы длинные, в косу заплетенные.

– Нет, что-то не припоминаю…

– У нее была на руке татуировка с написанными вязью строками из…

– Стихотворения?

– Точно! – обрадовался Димон.

– Да, была такая девушка. Она обожала какого-то афганского поэта. Постоянно таскала при себе его книгу. Декламировала стихи. Была немного странной. Поэтому наколола на руке не номер части или звезду, как остальные, а слова на пушту. Ее за это могли наказать. Вражеский язык как-никак. Вдруг пропаганда, призыв к убийству?

– Не наказали?

– Не успели. На нас духи напали. Многих тогда убили, кого-то ранили, меня в том числе. А некоторых в плен взяли. Среди них и Серафима была.

– Она в списках пропавших без вести. – Пока Димон ничего нового не услышал, а хотел бы. Зря, что ли, такой путь проделал? Только ради отдыха на море? Но не до него сейчас.

– Убили ее день на третий. А то и раньше. После того как по кругу пустили. Может, и не по одному.