Фрактал Мороса

Ликас поднял взгляд, посмотрел на стены придела, вернулся в центральный неф. Вышел на улицу. Голубь, тряся головой, шел к дворовой помойке. Крики малышей со стороны горки. И музыка, музыка откуда-то: «Это ”Плач” Кшиштофа Пендерецкого, хотя нет, показалось…». Ликаса снова обдало липким холодом, когда пот выступает от того, что замерз. Он сел на грязный бордюр. Затем встал и пошел к дому.

* * *

У родственников Симонаса, у которых Симонас жил, имелся гараж с подвалом. После истории с церковью полячка удалось раскрутить, и он тайно достал ключи от гаража. Тем более что зимой на машине в его семье не ездили. Теперь компания переместилась туда.

– Гаражный призрак не придет сюда? А то мы так обделались в этой церкви, что вспомнить срам! – хохотал Юргис. Он здорово вырос этой осенью и стал заметно взрослее.

– Мы его ключом гаечным в харю! – заливался Симонас.

– А ведь мы так и не поняли, что это было…

– Йонас, это коллективная обсираловка.

– Наверно, в Библии написано, что это.

– Возьми, почитай.

– Ты ее хоть раз в глаза видел, Библию эту?

– У моей бабушки есть, – отозвался Йонас, – Я даже листал ее.

– А что читать не стал?

– Мутно очень. И много. Там «Ветхий завет» и «Новый завет». И все очень древним языком.

– Еще «Третий завет», – буркнул Симонас.

– Тора что ли жидовская? – все заржали.

– Ты дебил, Юргис!

– А что там в этих заветах? Заветы Ильича[27 - «Заветы Ильича» – нарицательная фраза, указывающая, что Советская страна движется по пути, указанном Владимиром Ильичом Лениным.]?

– Нет, там вроде как заветы Бога Отца, потом заветы

Бога Сына, а третьи – Бога Святого Духа. Мне так мать говорила. Их Мережковский[28 - Дмитрий Мережковский (1865–1941) – русский писатель, переводчик, философ.] придумал.

– Заветы Ленина Мережковский придумал?

– Наверно, я не знаю, – шмыгнул носом Симонас.

– То есть их три, этих завета? – спросил Ликас. – Все думают, что два, а их вроде как три?

– Хрен знает…

– У меня тоже есть завет, – весело прошептал Юргис.

– Чо?

– Завет нарушать старые заветы! – он звякнул чем-то в темноте подвала.

– Огурцы, что ли, нашел соленые?

– Самогон!

– Вы охренели, дядькин самогон жрать собрались?

– Да он, небось, и забыл про него!

– Жаба, что ли, задушила для друзей? – Ликас с хлопком содрал белую пластмассовую крышку. Первым сделал сначала маленький, а потом, без паузы, большой затяжной глоток. Он ожидал, что пойло будет обжигающе отвратным, но самогон был сносный. Ликас прикрыл глаза, наслаждаясь горечью и спиртовым духом, как только можно наслаждаться мерзостью в тринадцать лет.

Следующим отпил Юргис, потом Симонас и Йонас. Закусывать было нечем. Кто-то закашлялся. Йонас начал икать и выскочил на улицу есть снег.

Через двадцать минут все четверо были в стельку.

– Меня зовут Виталий, я вижу духов!!! – кричал Ликас с хриплым ревом. Он бросился с кулаками на Йонаса, они стали бороться, кататься по полу в беззлобном одурении. Симонас, покачиваясь, начал с философски-ослиным выражением осматривать банку с самогоном. Оставалось чуть меньше половины. Он с грохотом поставил трехлитровку мимо полки, и банка разлетелась вдребезги, обдав его запахом сивушного спирта. Йонас и Ликас лежали на полу. Йонас уже не подавал признаков жизни, Ликаса рвало.

Он очнулся где-то через час от холода. Буржуйка[29 - Буржуйка – маленькая металлическая печь.] погасла. Йонаса не было. Симонас и Юргис спали, сидя на деревянных ящиках, привалившись к стене. Ликас пошел к дому, с трудом разбирая дорогу.

* * *

– Мразь! От кого ты родила этого урода!? – кричал отец. – Твой папаша алкаш, и этот ублюдок весь в него! – послышались звуки ударов. Ликас не знал, кто кого бил.

– Ты ни хрена не занимался им! – кричала мать. Ее визг пронзал холодный воздух квартиры. Дальше Ликас не разбирал. Ему хотелось пить, но встать, чтобы не наткнуться на родителей, он не мог. Вчера он был пьяным впервые и теперь впервые ощущал все прелести похмелья. Голова готова была лопнуть, и эти крики, эти звуки ударов… Ликас не знал, сколько сейчас времени, его кушетка стояла в коридоре однушки, окон не было, часов тоже. Синтетическое одеяло верблюжьего цвета пахло потом и грязью. В юности мир окрашен контрастными цветами. Нищета, грязь, запахи бедности штемпелем пропечатывали память. «Плечо. Почему так болит плечо?» Он высунулся из-под одеяла, осмотрел руку. Во все плечо растеклась багровая гематома. Он ума не мог приложить, откуда она. Дорогу домой Ликас не помнил. Возможно, упал, или когда дрались с Йонасом. Но он был почти уверен, что это ударила мать. Так оно и было. Когда Ликас притащился, мать стояла со сломанной деревянной полкой, пытаясь ее приделать к стене…

* * *

Белая изморозь замерла в безветрии. Маленькое кафе открылось на перекрестке. Оно светилось огоньками бумажных плафонов, недоступное Ликасу. Утро. Пронизывающее влажностью раннее утро. Сегодня воскресенье. Школа закрыта. Ликас ушел из дома рано, буркнул, что их везут на экскурсию. Не было сил оставаться дома с отцом и матерью.

Теперь он один бродил в своей тоненькой черной курточке по спящему району. Булочная сегодня не откроется. Симонас больше не пустит в гараж. Так деревья живут под открытым небом. Они тянут вверх мокрые черные руки, ловя ими холод.

Ликас наткнулся на машину такси во дворе. «Такси… Ничего себе. Кто-то ездит на такси, да еще в такое время». Он сел поодаль на детской площадке, чтобы понаблюдать за тем, кто сядет в машину.

Минут через семь из подъезда вышел Альгирдас. Альгирдас! Взрослый красивый парень с тонкими паучьими руками неимоверной силы, с которым они, бывало, дрались, который иногда позволял себе участвовать в забавах нищих ребят из русской школы. Сам он учился в литовской. Ему, наверно, пятнадцать или шестнадцать лет. Он нес кожаный дорожный чемодан, а за ним шла мать. Стройная изящная литовка с благородными чертами лица. На ней было лилово-дымчатое пальто, сапожки на каблуках. «Наверное, вся моя жизнь стоит дешевле, чем это пальто. Почему все, что со мной ни происходит, превращается в пытку? Почему моя мать – страшная тупая корова, отец – нищий полоумный дегенерат? Бабушка только… У меня есть бабушка в Москве. Вот бы к ней…»

Ликас не общался с бабушкой с лета. Ему очень хотелось написать письмо, но он стеснялся ошибок и боялся испортить впечатление о себе. На междугородний звонок денег у него уже не было.

Он смотрел вслед уходящей машине, след этот затягивал туманный холод. Встал с края песочницы, побрел к Неману.

На обочине на берегу стоял УАЗик-грузовичок. «Угнать бы, поездить и погреться…». Но Ликас ни разу не сидел за рулем, он понятия не имел, как завести машину, тем более без ключа. «Эх…» Ни разу он не видел в этом месте таких машин, да еще и без присмотра.

Ликас ориентировался здесь с закрытыми глазами. Вот слева спуск к воде. Правее, метрах в ста, сейчас промозглый и грязный летний пляж, помертвевший ракитник, ивняки. Ликас заглянул в кабину. Ничего особенного. Вскочил на подножку, подтянулся и перемахнул через бортик закрытого брезентом кузова. В кузове стояли то ли баллоны, то ли бочки. В полумраке он читал: «столовая», «цемент», «ремонт», «посуда».

«Похоже, какой-то мусор. Где-то ремонт, и вывозят старье. Но, может быть, хоть что-то ценное осталось». Ликас попробовал приподнять бочку с надписью «посуда». Она была неимоверно тяжелая. Ушибленная рука болела, но он подтащил к краю. Попытался открыть. Бесполезно. Аккуратно начал спускать бочку на землю. От напряжения он забыл, что замерз. Грязная бочка стального цвета, высотой примерно метр, с плоской крышкой. Вот он уже в прибрежных кустах. Кусок заржавевшего металла удачно попал под руку. Подцепил крышку, дернул ее резко, с силой. Наконец-то. Черт возьми! Опять здесь какое-то дерьмо! Опять не везет! В бочке осколки. Керамические черепки разбитых старых тарелок.

«Чертовы черепки!» Он с досадой пнул железный бок хранилища белых столовских сервизов.

– Ууу!!! – почти зарычал от обиды. «Хоть что-то хорошее? Хоть что-то хорошее будет?». С ненавистью Ликас жахнул на место крышку. Пнул бочку так, что она упала на бок. «Катись в Неман!» Он по откосу скатил бочку в воду. Плюнул и пошел в свое одинокое невезение.