Спасатели разбитых сердец

– Значит, туда ему и дорога, нехорошему человеку, – Аркадий Натанович сам взялся разместить портрет на видное место, потому что дамы из музейного коллектива побоялись к нему притронуться. – А картина еще сослужит нам добрую службу.

– Но люстра… – Нина Климовна с ужасом посмотрела на медного гиганта с фарфоровыми плафонами.

– Не переживайте, наш монтажник ее дополнительно укрепит, и больше она не упадет, – Аркадий Натанович выровнял повешенную на гвоздь картину и отошел полюбоваться. – Художник был талантливый. Граф прямо как живой смотрит.

– Он и есть живой мертвец, – сипло проскрипела экскурсовод. – Напрасно вы его потревожили. Ждите происшествий.

Нина Климовна шикнула на нее, запрещая болтать лишнее и тем самым позориться перед важными столичными гостями.

Разговор о мистике был окончен. Музейные дамы поняли, что спорить с режиссером бесполезно, и сменили тему.

Час мы потратили на подготовку гостиной. Нам повезло, что в особняке обнаружилась настоящая гримерная, где миниатюрная белокурая мастерица Лидочка помогла мне перевоплотиться в трепетную барышню. Сердце у меня и правда трепетало, то ли от волнительного предвкушения “выхода на сцену”, то ли на него так действовал тесный корсет, в котором было немножко трудно дышать.

Мы с Тоней отыграли простенькую сцену разговора двух подруг за вышиванием цветов. Весело и беззаботно болтали про ухажеров, вещие сны и заветные мечты. Парни в съемках не участвовали. Старого лакея играл заслуженный артист Прохор Афанасьев, он еще в немом кино снимался, и мы обе поневоле робели под его внимательным взглядом строгого надсмотрщика. Боялись, что заметит малейшую фальшь или просечет ошибку в реплике. Он ходил по гостиной из угла в угол и говорил сам с собой. По-стариковски ворчал, сетуя на легкомысленную молодежь. Ни к чему не придрался после окончания съемок первого усадебного куска, и от этого Тоня была готова плясать от счастья. А я… На меня напали странные мысли. Все мне казалось, что на меня смотрит не восьмидесятилетний заслуженный артист, а молодой аристократ с портрета.

После окончания нашего рабочего дня Тоня куда-то упорхнула со своим Филечкой, а меня взялся проводить Карен. Мы шли рядом, но не под ручку как влюбленная пара, и молчали. Я продолжала витать в странных мыслях, и парень это заметил.

– О чем задумалась? Не волнуйся. Все прошло у вас отлично! Ты выглядела и вела себя… как настоящая княжна Бекасова. Даже я бы поверил, не будь с тобой знаком.

– Пообещай, что не начнешь надо мной смеяться и обвинять в нелепой склонности к мистике, – мне захотелось для надежности взять с него слово.

– Честное комсомольское, – Карен заинтригованно улыбнулся.

– Я все думаю о том блондине, – призналась, смущенно глядя в его красивые темные глаза. – Вот представляешь, не выходит он у меня из головы.

– Что за блондин? – Карен в тот же миг посерьезнел.

Решил, что у него появился соперник и, наверное, начал в мыслях перебирать всех парней и мужчин постарше из приехавшей с нами толпы народу, кого можно назвать светловолосым.

– И зачем о нем так много думать? – с нарочитым удивлением спросил он, перебрав всех кандидатов и, должно быть, не обнаружив среди них никого более-менее достойного моей руки. – Еще мне интересно, Зин, ты разве что-то имеешь против брюнетов?

– Нет, ничего, – я приняла его намек.

– Лично я считаю, что брюнеты намного интереснее, – Карен гордо выпятил грудь, как настоящий гусар. – Они выглядят представительнее. А блондин – это так себе, моль бледная. Представь его рядом с брюнетом, и сразу поймешь, кто из них краше.

– Я думаю вовсе не о красоте ребят. Мне интересно узнать, что на самом деле могло случиться с графом Безымянновым, – объяснила я. – Верится с трудом, что вправду он утонул в болоте? Зачем бы разнаряженного джентльмена понесло в гиблые топи? А если бы он пошел охотиться на уток или вальдшнепов, то почему его не вытащили слуги?

– Нашла о ком думать! Может, слуги его и утопили! – громко сказал Карен с затаенным облегчением, думая, наверное: “Ух, пронесло”.

– Все может быть, – согласилась я.

– Ты сама слышала, он был плохим человеком, – напомнил парень. – Злобным эксплуататором. Кем-то вроде прославившейся зверствами Салтычихи, только мужского пола. Если граф бил и пытал крепостных крестьян, то за что им его любить и оберегать? Ничего удивительного в том, что несчастные угнетенные трудяги от него избавились при первом удобном случае. А чтобы избежать суда и не пойти всей деревней на каторгу, они сговорились наврать следствию, что граф сам утонул в болоте. Складно получается, правда ведь?

– Правда, – я согласилась, что крестьяне действительно могли жестоко отомстить злому барину-самодуру. – Только мне все равно непонятно, почему загорелая бабулька, которая ведет экскурсии, когда в музее нет Нины Климовны, назвала его живым мертвецом.

– Чего только не придумают бабки-фантазерки от скуки на старости лет, – воскликнул Карен, хитренько улыбнувшись. – Больше их слушай! У них рояль сам играет, без музыканта, и стол со стульями пляшут под музыку.

– Может, они нарочно нагоняют интригу, как в кино, – я, словно в детективе, разоблачила коварный план Нины Климовны. – Хотят, чтобы мы вернулись в Москву и там рассказали всем друзьям и знакомым о мистике в старинной усадьбе. Думают, мы приведем к ним новых посетителей музея.

– Точно, – с удовольствием подхватил Карен. – Так что, давай, Зин, поскорей забывай всяких посторонних блондинов. Давно почивших и никому не интересных, кроме занудных музейных бабок, которые сами как раритеты. Заскорузли от скукотищи, в которой они здесь годами сидят и не видят ярких огней столицы.

Карен проводил меня до крыльца дома Ивана Федосеевича. Очень не хотел оставаться за порогом, но я быстренько ускользнула от него с мороза в уютное тепло.

Спрятавшись за плотно закрытой дверью, вся раскраснелась от переживаний, и не могла понять – что это на меня нашло. Что за бурная волна внезапно накатила, откуда она взялась?

Не любовь ли снова пожаловала в гости? Ее мне только не хватало в ответственный момент, когда на кону стоят мои успехи в работе и все, что от них зависит в дальнейшей жизни. Я не могу разрушить свое будущее ради эфемерных чувств, которые сегодня кипят и будоражат сердечко, а завтра все остыло и след простыл того, кому они были посвящены и адресованы.

Понять бы еще, кто меня так встревожил… Карен? Мы с ним не первый раз ходим рядом и говорим. Что изменилось со дня нашего знакомства? И знать бы, почему, стоит мне закрыть глаза, так сразу же передо мной встает загадочный блондин с портрета. В рост, а не по плечи, как его нарисовал художник на картине из усадьбы. Живой и дышащий, хотя прекрасно понимаю, что он умер больше чем сотню лет назад. Настолько я еще не потеряла разум, чтобы забыть исторический факт.

Быть такого не может, чтобы покойник вызывал живые чувства! Совсем я в мыслях запуталась!

Карен прав, надо выкинуть музейные байки из головы. Правды в них нет. И в наши дни любят приукрашивать страшненьких людей для фотографий в газету. Доярку – ударницу по надоям так размалюют, что станет краше известной молодой певички. Что говорить о временах, когда простой народ боялся самовластных буржуев. Может, был тот граф-блондин страшнее огородного пугала.

Я занялась готовкой. Думала, что свидание с крупой, солью и деревенскими пряностями, насушенными с лета, отвлечет от лишних мыслей и развеет ненужные чувства. Но, перебирая грязное пшено, в котором чего только не попадалось: от колючего овсюга до мелких камешков, я продолжала вспоминать молодого мужчину с портрета. Все мне казалось, будто красивый блондин с непривычно длинными для советского человека волосами не только вполне себе жив, но и ходит где-то рядом. Я словно чувствовала его… Раз даже приоткрыла занавеску и выглянула во двор. Почудилось, что он стоит под окном и смотрит на меня в щель между застиранными пестрыми тряпицами на протянутой вместо карниза веревочке.

Так бы с ума не сойти… Надо вспомнить забавные юморески, сценки из комедий для настроения.

Я стала тихо напевать, укрощая пшенную кашу, которая норовила убежать из кастрюли. После удобной газовой плиты с четырьмя конфорками мне было нелегко приспособиться к настоящему очагу, который словно пришел из времен властвования графа Безымянного в здешних краях. Я обожгла правую руку – ладонь и два пальца, и очень испугалась, что ожог будет долго болеть.

У княжны Бекасовой нежные ручки, за нее слуги делают всю работу по дому. Закрасить кожу можно, если останется темное пятно, но как мне держать веер, пяльцы и иглу? Со свечкой в церкви я завтра должна справиться. А послезавтра меня ждет тройка рысаков. По сценарию княжна убегает на свидание, обманув старенького кучера. Придется взять в руки поводья.

Кашу я не смогла дальше помешивать. Промывая из ковшика место ожога, я все-таки упустила ее. Молочная пшенка пролилась на дровяную плиту.

Иван Федосеевич пришел вовремя, стал моим спасителем от проделок неукротимой каши.

– Что ж ты так ее раскочегарила? – сняв лохматую ушанку, хозяин дома почесал бороду. – Надо было вполовину меньше кидать, – он открыл растопку и зажмурился от дохнувшего на него жара, – и не большие дровишки, а самые маленькие щепки и чурочки.

– Простите, Иван Федосеевич, это с непривычки, – я подула на обожженную ладонь. – В городе у нас газификация.

– Ай, ладно, чего ворчать на городскую молодежь? – старик распрямился, придерживаясь за поясницу. – Старшая внучка моя тоже как приедет – одни происшествия. То палец воротами хлева прищемит, то петух ее поклюет. Младшенькую внучку я даже не пускаю в такие опасные места. А к печке с плитой строго-настрого ей запрещаю подходить. Грожу, мол, не получишь ты конфет от деда Вани, ежели не будешь слушаться.

Он составил кастрюлю с очага остывать и подошел ко мне, взял за руку жесткими цепкими пальцами.

– А ну, дай посмотреть. Ай, батюшки, уже волдыри вздулись, – старик поцокал языком, сокрушенно качая головой. – Ну не горюй. Все пройдет. Хороший старинный рецепт оставила прабабка, она мне в детстве царапины, гнойники, всякую мелкую дрянь лечила особой мазью. Погоди, я вспомню, куда дел мазь: положил в шкафчик или для холода оставил в погребе.

Иван Федосеевич ушел с кухни и быстро вернулся с открытой маленькой баночкой, в ней была светлая желто-зеленая мазь. Пахла она приятно.

– На травах и меду, без химии, – старик густо замазал ожоги. – Присядь, пусть застывает.

Он пододвинул ко мне стул, и я села, положив обожженную руку на колено ладонью вверх. Мазь холодила кожу, облегчая боль.

Скоро пришла Тоня. Она вместе со мной расстроилась по поводу маленькой, но очень несвоевременной неприятности.

Иван Федосеевич разложил кашу по тарелкам. Пшенка слегка подгорела и стала немного жесткой, но, к счастью, получилась съедобной.

Я старалась приспособиться есть левой рукой. Это было непросто. Пару раз я чуть не пронесла мимо рта ложку и не обляпалась.

За ужином хозяин дома рассказывал истории из своей жизни, поведал нам об опасных приключениях, когда они с другом Никифором партизанили в годы войны.