Спинку выпрямить, столик убрать.
«Путь начертан, да нам неведом…»
Путь начертан, да нам неведом.
Я не вместе – я рядом, следом.
В зной безводный, в метель лихую
стерегу, берегу, страхую.
Зубы стиснула и не ною.
Я не об руку – за спиною.
«Уезжай, не оставайся ни дня…»
Уезжай, не оставайся ни дня:
день прошляпишь – пропадешь навсегда.
Скорым поездом «Париж – Усть-Тырня»,
скорым поездом «не там – не туда».
Не оглядывайся. Только вперед.
Чай купи – а больше нет ни рубля.
Стукни ложкой, и стакан пропоет
эталонное хрустальное ля.
Рельсы-шпалы, вдоль путей тополя,
в подстаканнике трепещущий чай.
С новой строчки, с безупречного ля, —
соберись, хоть в этот раз не слажай.
Хабанера
Мурлычь хабанеру, бросай солдатне цветок, —
пусть взор оторвут от худых загорелых ног
и жадно сглотнут.
А где-то вдали по тебе наточили нож.
Ты знаешь, ты чувствуешь это. Да ну и что ж,
пока подождут.
Танцуй, с кем успеешь, – и с этим, и с тем, и с тем.
Не знает краев, границ, берегов и стен
прямая душа.
И танец пылает, и наземь летит цветок,
и ближе твой нож, и острей по тебе клинок,
и слаще дышать.
«Ни минуты заветной, ни часа, ни дня, …»
Ни минуты заветной, ни часа, ни дня, —
Перед богом-людьми не признаешь меня.
Но крапленою картой держи в рукаве
И постыдною мыслью крути в голове,
И отчаянным словом – рубя и грубя,
И последним патроном – на край, для себя.
«Отболит, затянется, присохнет, …»
Отболит, затянется, присохнет, —
хватит ныть, что вся в соплях-крови.
Сколько раз уже хотела сдохнуть?
Выплыла. И в этот раз плыви.
Ничего, что лет давно не двадцать, —
силы есть, упрямства через край.
Выплывешь, куда тебе деваться?
Все, что вниз тянуло, убирай:
спрятать, закопать, засыпать яму,
и – вперед, былого не храня.
Если б каждый оставлял по шраму —
было бы три шрама у меня.
«Ни напиться нельзя, ни отпеться, …»
Ни напиться нельзя, ни отпеться, —
нет ни песен тебе, ни воды.
Беззащитное звонкое сердце
каждый миг ожидает беды:
замирает, дрожит бестолково.
Что трепещешь? Скажи, почему
я не просто по первому зову —
я без зова бросаюсь к нему?
Так беспомощно и безоглядно
рвусь в спокойный надежный уют —
где не страшно, где вместе и рядом,
где напоят и где отпоют.
Крылья
Вальсируя, маски кружили,
и, как ни бурлил карнавал, —
по алым пылающим крыльям
всегда ты меня узнавал.
Потрепаны, наживо шиты, —
вон пластырь да след от иглы.
Прости меня, мой подзащитный,
что крылья совсем не белы.