Призрак мятежного Ориона

Николай Фильченков, Василий Цибулько, Юрий Паршин, Иван Красносельский и Даниил Одинцов.

Им было всем чуть больше двадцати, но они морские пехотинцы – «черная смерть», как называли их фашисты, и в плен не брали – боялись! Если бы эти двое украинцев и трое русских могли знать тогда, что будет после их жертвы за свободу и независимость общей Родины.

«Какая разница, – размышлял капитан, поправляя алые маки на белом парапете стелы, – сколько танков они подбили и уничтожили немецких солдат Клейста. Они для нас, для живых олицетворяют дух защитников Севастополя и Отечества. А сейчас копаются копатели и доказывают, что не было никакого боя. Может, и обороны Севастополя не было – комиссары всё придумали…».

Он обратил внимание, что территория ухожена и жители постарались ко Дню Победы и освобождения Севастополя.

Со словами: «Слава тебе Господи!» – офицер перекрестился, надев фуражку отдал честь, и направился к машине.

Глава 4

В Балаклавскую бригаду подводных лодок он приехал после подъёма флага. Очень удачно – дежурил по штабу старший мичман Тимофеев, крепкий богатырь, он же кадровик соединения. Никаких лишних вопросов не было, документы уже были готовы, и оставалось подписать их у комбрига капитана первого Паршина. В быту его ласково кликали «Паршивец» за безудержную охоту за юбками, умело ловкое употребление спирта и необыкновенную везучесть. Он не чинил никому зла, как в прочем и не творил добра. Владимир, так звали кадровика, перед заходом в кабинет остановил Самарина и как-то по-отцовски сверху вниз, ласковым взглядом и тихим голосом произнёс:

«ВиктОр, может всё-таки, подумаешь? Тебе меньше месяца не хватает до двадцати восьми выслуги. Это же три процента к пенсии…и так рано уходишь. Тебе ещё положено пройти освидетельствование в госпитале. Три недельки отдохнешь в Севастополе и езжай в свою Анапу».

Самарин, улыбаясь, покачал головой, мол, копейки считать не будем, и показал товарищу на дверь комбрига. Мичман тоже покачал головой с досадой, и со стуком вошёл докладывая с порога о прибытии уволенного в запас старшего офицера.

После свежего утреннего воздуха в кабинете ощущался застоявшийся смрад от явно продолжительной в три дня праздников пьянки. Да и вид симпатяги Паршивца выдавал его состояние, не отошедшее от бурных событий.

Миловидная фаворитка, казавшаяся Самарину сызмальства балаклавской скромницей, сейчас в форме сверхсрочницы далеко не скромно поместила на стол своё привлекательное бедро с вырезом на юбке.

Он помнил эту шатенку со строгим личиком ещё школьницей с косичками, потом девушкой с длинной по пояс косой, и даже помогал ребёнку, а потом и девушке забираться в полный автобус. Она поймала взгляд Самарина, прошедший от коленок выше вдоль разреза юбки и в глазки, а напоследок сощур на расстегнутые пуговички рубашки, что ниже уставного. Встала перед старшим офицером и заправилась.

«Ваше предписание и выписка из приказа…ну, Вы поняли…в строевой части, товарищ капитан второго ранга» – доложила сверхсрочница, не сильно стараясь выглядеть официально.

Самарин посмотрел с ухмылкой на комбрига и подумал о том, как быстро командование от него избавляется. Не спросили обходного листа, ни копии приказа об исключении из списков части дивизиона. Всё было подготовлено заранее, как будто подчёркивая стройность и чёткость организации службы. Комбриг отвёл обесцвеченные глаза на подчиненную и привычным легким заиканием с облизыванием пухлых губ похвалил:

«Во! Видишь, какая умница…» – притянув её за руку, поцеловал в щечку.

Самарин, иногда, представлял себе жизнь как огромный поток плывущих по течению людей. Гена Паршин всегда был хорошим пловцом «в струе». Его снисходительно двигали вверх, когда других берегли при себе для дела. «Кто же ты, Гена? – подумал Самарин и сам вспомнил, – «Паршивец!».

Его никогда не воспринимали всерьёз, особенно когда он пытался эту серьёзность изобразить. Они с Самариным одновременно командирили, но Паршин был на четыре года старше, и вполне логично, что мог бы сейчас разговаривать с учетом возраста, звания и должности, однако состояние веселья «рубахи парня» продолжалось.

«А впрочем, чего тебя судить, были комбриги и похуже!» – подумал Самарин и отвлекся касанием лапищи Тимофеева.

«Товарищ, комбриг!» – обратился кадровик, – Командиру положено перед увольнением в запас пройти медицинское освидетельствование и почему бы не…».

Комбриг пресек его, не поворачивая головы:

«Это на усмотрение увольняемого. Да, ВиктОр?» – и масляными глазками, закусив нижнюю губу пригласил жестом Самарина и остальных в свой потаенный закуток.

«ВиктОром» Самарина звали с лейтенантов, вроде клички.

Несобранный диван, шкаф с открытой дверцей с «фугасами», накрытый начатой закуской столик на две персоны – явные улики развлеченья. Девушка, по-свойски, быстро открыла полностью окно, заправила лежбище и принялась за порядок на столе.

– О! Какая же ты умничка, – повторился комбриг своим маневром, и провел ладонью по выставившейся попке, чуть задирая юбку и пьяно глядя на Самарина, – «Смотри?».

– Да…вижу. Прошу разрешения взять с собой «личное дело» и мне нужно ехать в штаб флота. За рулём… – постарался не послать напоследок своего уже бывшего начальника, Самарин и посмотрел на Тимофеева. Небрежно козырнув они развернулись на выход.

– Ну, как хочешь. К командирам спустишься? Проститься…как бы… – спросил Паршин.

Самарин буркнул, улыбаясь, вроде того «кто там умирать собрался» и на этом последний, но неприятный визит в некогда родное боевое соединение закончился.

Да, командование дивизии с удовольствием избавилось от него, как неудобного и теперь уже ненужного. Но его лошадка «С-37» стояла в Феодосии у ремонтного причала с плавмастерской и ждала своего «наездника». Её, по-прежнему, как принято у подводников, называли «лодка Самарина». Это всё равно, что в армии «хозяйство Петрова».

Глава 5

На территории Подплава, уже не чувствовалось былого лоска. Не побелены бордюры и деревья, не обрезан кустарник, не покрашена рубка лодки «малютки» – памятник подводникам последней войны. Почему «малютка»? Лодки были такие типа «М», что «малые» означает. Когда-то старпомом «С-53» он положил традицию на соединении проходить мимо этой рубки с отданием воинской чести хоть одиночно, хоть строем. Пожалел, что не оставил маков для «малютки», провожающей и встречающей с моря родные субмарины на изгибе бухты. Солнышко поднимало вверх дымку над штилевым Балаклавским рейдом. Самарину не хотелось задерживаться и встретить кого-нибудь из знакомых.

Надавил на педаль газа: «Дранк нахт ост! В Феодосию! Домой!».

Планы посетить кумовьёв и штаб флота были отставлены.

«Пока нет паспорта гражданина России ты военный, ты офицер» – думал Самарин, успокаивая себя принадлежностью к самой сознательной и ценной части своей жизни. Не было никаких обид на начальников, да и на кое на кого не обижаются. Как говорил дед: «На обиженных воду возят».

Он сладко задумался и установил крейсерскую скорость за впереди идущим «КАМАЗом».

Благодаря этой девушке-ребёнку, а теперь «паршивой» миледи вспомнил, как в первый раз сошёл на берег в Балаклаве с первой своей лодки «С-348»[2 - Подлодка С-348.] и помог ей взобраться на ступеньки переполненного автобуса.

«Вот только девочку с косичками жалко – достойна лучшего, – качал Самарин головой, – За плечами был ранец, пионерского галстука не было. То есть, сколько же ей было тогда? А во сколько лет принимают в пионеры-то? Лет в одиннадцать-двенадцать. Значит, ей было не больше десяти.

Прошло почти…почти шестнадцать лет.

Да через пару месяцев у меня был двадцать один календарный год и из них шестнадцать на лодках. Тимофеев показал в справке наплаванности к «Личному делу»…По суткам больше пяти лет под водой и чуть меньше в надводном положении. Ни хрена себе…!? А сколько же на берег остается?

На других кораблях…дежурства…сидячки в готовности…чужие базы… – Самарин съёжился и усмехнулся через нос – Получается, что дома и не был, ха-ха, только отпуска. Как незаметно всё проскочило!

Да, девочка, заставила ты меня подвести итоги. Зато как символично! Приняла и проводила. А сколько тебе сейчас, голову ломать не будем. Дай Бог тебе удачи!».

* * *

Проезжая ресторан «Балаклава» Самарин, естественно, вспомнил гусарство пришедших с моря подводников. На той самой старой «немке» «С-348», которую острословы-подводники бригады называли то «Чикагским окурком» после взрыва сероводорода в яме, то «Ниагарским водопадом» после прорвавшейся воды в отсек через газовую захлопку под водой…да на той самой, он получил первое боевое крещение.

Когда везде было запрещено в ресторанах исполнять «Распутина» от «Бони Эм», в закрытой Балаклаве ансамбль мичманов выдавал его за десятку за раз. Стоял отдельно стол на семь человек, а на прикрепленном к стене листочке плясали буквы печатной машинки вечно пьяного замполита ДОФа:

«Для тех, кто вернулся живой!».

Две бутылки и по салату за счет ресторана и музыка в первую очередь. Самарин оживился и запел марш.

«Как ныне взбирается вещий Олег
отмстить неразумным хазарам».

Воздух Балаклавы вздёрнул Самарина, будто шампанское из-под пробки.

Перед выездом из Балаклавы по Крестовского, где жил с семьёй, Самарин фа-фа-кнул возле дома и посмотрел на бывший свой балкон. Всё щемило в нём от близости к судьбе любой мелочи. Ведь, это ушло навсегда!

Вот так впадают в депрессию. Тихая оккупация Крыма, украинизация мозгов, сброс в канализацию спецов!