Вторая смена в лагере «Звёздочка»
– Нет.
– А что ты тогда здесь делаешь? – разочарованно спросила Любка.
– Так просто… скучно одному, поговорить с кем-нибудь хочется, – присел он на соседнюю койку. Голос у мальчика был очень приятным и глаза красивые, тёмные и выразительные.
– Ты, кажется, не из нашего отряда, – сказала она, усаживаясь в постели и радуясь, что не сняла футболку.
– Я из третьего.
– А-а-а…
Любка с интересом и без смущения разглядывала мальчика.
– А это что? – указала она на серебристую пряжку, скреплявшую концы его пионерского галстука.
– Это фибула. Посмотри, если хочешь, – мальчик стянул застёжку и показал Любе.
Маленькая латунная фибула с тремя язычками костра, серпом и молотом, и девизом – «Всегда готов!»
– Я таких никогда не видела…
– Сейчас их почти никто не носит, – объяснил мальчик. – Посмотри, пять поленьев символизируют пять континентов, где вспыхнет революция. Три язычка пламени – символ Третьего интернационала, костёр – это мировая революция, серп и молот означают преданность пионеров делу рабочих и крестьян.
– Интересно…
– Когда меня принимали в пионеры, у нас все носили такие зажимы, а потом кто-то пустил слух, что они вредительские.
– Почему? – изумилась Любка.
– Да дураки. Говорили, что серп и молот повернуты вверх ногами и как будто брошены в огонь. Поленья тоже похожи на фашистский знак… Видишь?
– Не очень похоже.
– Если вот так повернуть, – он чуть повернул пряжку, – то можно увидеть в пламени букву «З».
Мальчик сказал это, понизив голос, и внимательно глядя Любке в глаза.
– И что? – тоже шёпотом спросила она.
– Как – «что»? Это же Зиновьев, враг народа! А если перевернуть, то просматривается буква «Т» – Троцкий. Если прищуриться и долго смотреть, то можно увидеть его профиль.
Любка щурилась и таращила глаза, но ничей профиль не увидела, о чём честно сказала.
– И правильно, нет там никакого Троцкого, – засмеялся мальчик, – это всё вредители придумали – потом выяснили. А я всегда знал, что ничего плохого в галстуке и фибуле нет, не снимал их и не сниму.
– Молодец, – искренне сказала Любка и, спохватившись, что так и не познакомилась с мальчиком, спросила:
– Тебя как зовут?
– Алик.
– А я Люба.
Какой хороший мальчик этот Алик! В Любкином песеннике, в самом его начале, были зарифмованные строчки: «На М – моя фамилия, на Л – меня зовут, на З – моя подруга, на … – мой лучший друг».
Место для лучшего друга пока оставалось вакантным. Не складывались у неё отношения с мальчиками, некого записать в лучшие друзья. Неужели дурака Муравьёва, подкладывающего ей в парту всякую дрянь? В последний раз это был спичечный коробок с живыми тараканами. Фу, гадость! Или Синицына, пишущего свою фамилию с двумя ошибками? И Любка в своём воображении уже занесла букву «А» на пустующее место.
Оля спала, «Человек-невидимка» мерно поднимался и опускался на её животе. Расскажешь ей потом, что весь тихий час болтала с мальчиком – так ещё и не поверит.
– А ко мне сегодня не приехали, – вдруг вспомнила Люба, и горечь снова разлилась в груди, она её ощущала физически. – Мама и отчим на море отдыхают.
– На море? Я очень люблю море, мы в Севастополе сначала жили, пока сюда не переехали, – ответил Алик, протягивая концы галстука через фибулу. – К тебе приедут сегодня, не переживай так.
– Как? Откуда ты знаешь?
Он задумался:
– Просто знаю, и всё, сама увидишь…
Захрипел громкоговоритель, потом из него полились звонкие звуки горна на побудку: «Тара-ра-ра! Тара-ра-рара-ра!»
Алик поднялся с койки:
– Побегу в свой отряд. Ещё увидимся, Люба.
Он тихо выскользнул за порог, даже половица не скрипнула, и дверь не стукнула. Шевельнулась на своей постели Оля, приподнялась, открыла сонные глаза:
– Что, подъём уже?
Любка открыла рот, чтобы ответить, как вдруг в палату, со стуком распахнув дверь, влетела девочка-дежурная:
– Мартынова! К тебе приехали!
Расправленной пружинкой Люба вскочила с койки, одной рукой потянулась за юбкой, второй схватила расчёску, несколькими взмахами прошлась по волосам. Впрыгнула в сандалии и пулей вылетела из палаты.
Не чуя ног бежала она мимо корпусов, возле третьего отряда увидела одинокого Алика на скамейке, тот улыбнулся и махнул рукой. Вот и аллея с белыми скульптурами, центральные ворота, возле которых стояли дежурные.
Любка металась взглядом по автобусам, по чужим лицам, а родного маминого лица не видела.
– Любушка! Не узнала? – услышала она знакомый голос.
– Бабуля!
Бабушка с мотоциклетным шлемом в руках. И дед рядом! Объятия, поцелуи и даже слёзы…
– Как же ты выросла, загорела, красавица наша…
– Это мама просила меня навестить? – улыбалась во весь рот Любка.
– Да что мама… мы и сами хотели… – поправила бабушка крашеные волосы, примятые шлемом. – Разве мы не понимаем? Сели на мотоцикл и поехали. Что, возле речки посидим?
Они с Любкой уселись в коляску, дед – за руль, мотоцикл затарахтел, выпустив вонючее облако газа, и сорвался с места.
– У меня здесь любимое местечко есть, – громко сказал он, – там людей не бывает!
Мотор заглушал слова, но Любка догадалась и кивнула шарообразной головой в шлеме. Мотоцикл петлял по накатанной автомобилями дороге, протарахтел мимо «Лесных сказок» и «Ласточки», углубился в лес и выехал на пустой песчаный берег, заросший камышом.
– Вот здесь и отдохнём, – сказал дед и заглушил мотор.
Он деловито достал удочки, нацепил на крючки хлеб в качестве наживки и поставил их на рогатины.
– Готовьте котелок, сейчас уха будет!
– Да ты не поймал ещё ничего, – всплеснула руками бабушка.
– Клавочка, давно пора запомнить: мне на рыбу с детства везёт. Хоть пустой крючок закину – хоть какую ни на есть рыбёшку вытащу. А всё потому, что мальчонкой я русалке любимого сома вернул, когда он попался в жерлицы.
– Это как в сказке «По щучьему веленью», – засмеялась Любка. – Но русалок не бывает.
– Сейчас, может, и не бывает, – согласился дед, – а раньше – были. Клюёт, вот видишь!
Серебром сверкнула в воздухе рыбка, и он снял с крючка окуня, а потом ещё и ещё…
***
Какая вкусная получилась уха! А свежий воздух и купание только добавили всем аппетита. Бабушка расспрашивала дружит ли внучка с кем-нибудь, хорошо ли кормят, не холодно ли в палатах.
– Кормят хорошо, не холодно… – ответила Любка, и поразмыслив, добавила:
– Я с одним мальчиком сегодня познакомилась…
– С мальчиком? Как его зовут?
– Алик.
– Алик – это Александр? – Бабушка очистила яйцо и разрезала пополам ножом. – Возьми яичко…
– Н-не знаю…
– Не обязательно Александр, – заметил дед. – У нас на работе был татарин Аликбер, а коротко Аликом звали.
– У него галстук не завязан узелком, а скреплён специальным зажимом, – с набитым ртом сказала Люба, закусив половину бабушкиного курника.
– Таким серебристым, с костром в центре? Были такие раньше, но давно… Помнится, в тридцать седьмом, когда народ везде врагов искал, был скандал с этими замочками. Клав, ты помнишь? Ты ведь моложе.
– Помню… да, были такие пряжки на галстуках, я в то время вожатой у пионеров была. – Бабушка отложила ложку и прищурила глаза, вспоминая те события. – И ни с того ни с сего стали ребятки в галстуках фашистские свастики выискивать, в зажимах буквы какие-то виделись, профили врагов народа. Все понимали, что это глупости, но пионеры массово отказывались носить галстуки. НКВД подключилось, провели расследование. Нашли тех, кто распространил эти дурацкие слухи.
– Алик тоже об этом рассказывал… А зачем они распространяли?
– Да кто знает… А потом война началась, и пряжки для галстуков делать перестали: металл нужен для снарядов. Удивительно, откуда мальчик это знает? Ведь он твоего возраста?
–Немного старше, он сказал, что из третьего отряда, – вспомнила Любка.
– Молодец, так хорошо знает историю, – похвалила бабушка, – из библиотек не вылезает, наверно.
Они засиделись на берегу до самой темноты. Когда Любка ушла искупнуться напоследок, бабушка проговорила, на всякий случай понижая голос:
– Вон как обрадовалась… Лизавета будто с ума сошла со своим Мишкой, что хорошего в нём – ума не приложу… Хахаля на море повезла, а девчонку в лагерь на два месяца.
Дед молчал, раскуривая вонючую папиросу.
– Был бы ещё человек как человек… а это что? Одно недоразумение, – снова начала бабушка, – ни денег от него, ни помощи, ни отцовской заботы – ничего.
– Ну ладно, чего из пустого в порожнее переливать. Взрослая, сама разберётся…
5
В корпус Любка вернулась почти к отбою.
В тот вечер в лагере показывали «Армия «Трясогузки» снова в бою». Перед фильмом вожатые принесли целый поднос румяных сухарей из столовки, казавшихся пионерам вкуснее кексов и коржиков, предупредили о тёплой одежде, максимально закрывающей тело, чтобы защититься от комаров. Кино показывали на открытой эстраде, и комары слетались, казалось, со всей области. Как будто им кто-то донёс, что сегодня в девять вечера будет чем поживиться.
Палата была закрыта на большой висячий замок. Любка приплясывала перед запертой дверью, прижимая к груди одной рукой пакет с курниками и любимым овсяным печеньем, а другой шлёпала по ногам, лицу, шее – стали одолевать комары. Совсем некстати ей вспомнился мокрый мальчик, и от страха стали чуть дрожать коленки.
– Ты чего тут стоишь?
Любка обернулась и с облегчением увидела на ступенях веранды Алика. Он был всё в той же пионерской форме с галстуком, на голове чуть набекрень, по моде, сидела пилотка.
– Палата закрыта, все кино смотрят, – ответила она, чувствуя облегчение, вдвоём всё-таки не так страшно.
– А ты почему не идёшь?
– Не хочу, я этот фильм уже видела. Да и комары сожрут.
– А меня комары почему-то не кусают, – улыбнулся Алик. – Давай я попробую открыть замок, у меня где-то ключик был, вдруг подойдёт…
Он двумя пружинистыми скачками очутился возле двери, ловкий и по-беличьи проворный. Любка с интересом следила, как Алик нашарил в кармане рубашки ключик, вставил в замочную скважину и дважды повернул. Дужка замка отвалилась.
– Ну вот, заходи.
Любка вошла в тёмную палату, щёлкнула выключателем.
– Знаешь, Алик, ты лучше закрой меня с той стороны, а то Людка увидит, станет допытываться откуда ключ, да как вошла… А девочки не скажут.
Он подумал секунду и кивнул:
– Хорошо, закрою. А что, ваша Людка злая?
– Как мегера. Ну, пока! Закрывай!
Она услышала, как снаружи заскрежетал замок и зашуршал поворачивающийся ключ, потом всё стихло. Любка хихикнула, предвкушая, как вскочит в темноте с кровати, как завизжат девчонки, а потом будут тормошить и расспрашивать: «Ну Люб, ну скажи-и-и… как ты вошла?» А она сделает загадочное лицо и скажет, что просочилась сквозь стену… Или нет. Лучше скажет, что с мокрым мальчиком вдвоём прошла через закрытую дверь.
Любка запихнула пакет с курниками в тумбочку, неторопливо переоделась в пижаму и легла в постель, погасив свет. Зубы не почистила, ну да ладно…
Всё так и произошло, как представлялось: девчонки, галдя, ввалились в палату, Любка, нацепив на голову простыню, размахивая руками, завыла, потому что уважающие себя приведения всегда воют и гремят цепями. Эффект превзошёл все мыслимые ожидания. Девочки завизжали так, что у Любки заложило уши, и бросились к выходу, расталкивая друг друга, столпились в дверях… Хорошо, что её не выдали, наплели про летучую мышь, пробравшуюся в комнату.
– Люб, ну как ты вошла? В окно? – приставали девчонки.
– Пропавший мальчик Саша помог, – загадочно улыбалась Любка.
– Да у вожатых ключ взяла, наверно.
– Нет, я же правду говорю, вот Фома неверующие… Фомы.
– Не хочешь – не говори…
Девчонки намотали галстуки на трубки, переоделись в пижамы и сорочки и легли в постели. Над лагерем повисла сонная тишина.
***
Был обычный день, совсем не примечательный. Подъём, зарядка, завтрак, линейка и далее по распорядку. После обеда пионеры нехотя, едва волоча ноги, разошлись по палатам на тихий час. Спать совершенно не хотелось.
Они потихоньку рассказывали анекдоты и смешные истории, негромко, потому что Людка с утра была в дурном настроении. И о причине её плохого настроения догадывались и девочки и мальчики.
Вожатый из второго отряда, красивый, как Аполлон, если у Аполлона бывают такие стоящие нимбом рыжеватые волосы, долго разговаривал с Ирочкой, вожатой из седьмого. Разговаривал, представьте себе, и имел наглость улыбаться, постукивая сорванной веточкой тополя по брюкам. Улыбался так, как улыбался раньше только Людке.
Оскорблённая до глубины души вожатая метала грозные взгляды и покрикивала на своих подопечных, но настоящего взрыва пока не было, но он обязательно должен быть, как по всем приметам видно надвигающуюся грозу. Вот слышны отдалённые раскаты грома, чёрные тучи заволокли небо… Миг – и громадная молния на полнеба, и ветер, и дождь, и град размером с орех!
Девочки тихонько перешёптывались и смеялись в кулачок, как вдруг в палату ворвалась разъярённая Людка.
– Хихикаете?! Всему отряду спать не даёте?! Не хочется спать – столбом стоять будете, марш на веранду!
Испуганные девочки не двинулись с мест, переглянулись со страхом. Как – на веранду? Они ведь раздеты: на тихий час никто не надевал пижамы и сорочки, спали в одних трусиках.
Они не посмели ослушаться и потянулись за одеждой, но Людка не позволила одеться, вытащила девочек из постелей и вытолкала раздетых и босых на веранду. Относительно повезло только Оле, которая по давней привычке всегда спала в майке на тонких бретельках.
– Так и будете стоять до конца тихого часа, – зло сказала вожатая, уселась на скамейку и взялась читать какую-то газету.
Они стояли, прикрывая руками едва наметившиеся грудки, растерянные и униженные. Послышалось шмыганье носом, потом всхлипы и тихий плач.
– Раньше надо было плакать, – отрезала Людка, – недорого стоят все ваши слёзы.
Из мальчишеской первой палаты высунулся взлохмаченный Димка Савушкин, повертел головой, удивлённо разглядывая шеренгу девчонок.
– А можно в туалет?
Людка кивнула. Савушкин протопал мимо, ухмыляясь и гремя пряжками расстёгнутых сандалий. Вернувшись в палату, он как пить дать рассказал мальчишкам, чем ещё объяснить, что они, хихикая, один за другим потянулись в туалет, без стеснения разглядывая рыдающих девчонок. И вожатая всех отпускала!
Любка кожей почувствовала чей-то взгляд, подняла голову и встретилась глазами с Аликом. Он стоял напротив их веранды, серьёзно и без улыбки смотрел то на девочек, то на Людмилу, потом резко повернулся и скрылся за углом корпуса.
Спасительные звуки горна зазвучали из репродуктора – спасибо, миленький, не забыл! – и девочки вернулись в палату, не смея поднять глаз от пола. В комнате уж они дали волю чувствам, повалившись на койки и рыдая всласть.
– Девочки, на полдник! – приоткрыла дверь Вера и удивлённо расширила глаза. – Что случилось?
Никто не ответил, только рыдания ещё громче. Всё же вожатой удалось ласково разговорить девочек, ей со слезами поведали о позоре, о Людке, о мальчишках, нарочно шатающимся в туалет.
– Ну-ну, не обращайте на них внимания, мальчишки, они всегда такие… Меня к начальнику лагеря вызывали, я бы не допустила… А на полдник сегодня вкусные булочки и какао, собирайтесь, а? Нет? Ладно, мы вам в палату полдник принесём.
***
На следующий день отмечали праздник Нептуна, к которому готовились целую неделю. Речным царём был солидный начальник лагеря, девушки-вожатые нарядились русалками, чьи костюмы состояли из купальников, опутанных речной травой, и цветочных венков. Пионеры изображали чёртиков, золотых рыбок, лягушек, черепах, с визгом и криками обливали друг друга водой из небольших вёдер.
Любка всё высматривала среди ребят, измазанных зелёнкой и грязью, Алика и наконец увидела его в той же пионерской форме и пилотке.
Нептун со своими дочками-русалками восседал на плоту, грозно шевеля бровями и стуча трезубцем.
– А где моя младшая дочь, красавица Жемчужинка? – рокочущим голосом спросил царь и грозным взглядом обвёл собравшихся.
– Здесь я, батюшка. – Людка в купальнике, обвешанная травой, появилась из зарослей камыша.
По сценарию она должна была пройти три метра до плота и грациозно забраться на него. Вожатый Виталик, ещё более прекрасный в рыбацкой сети и плавках, подал Людмиле руку и помог подняться на мокрые от набегающих волн доски. Глаза его становились всё шире и шире, челюсть отвисла…
Вожатая, как Венера, рождающаяся из пены, была абсолютно голой, если не считать венка из цветов на голове. Пионеры пялились на её большие груди, резко выделяющиеся на загорелом теле, и белые ягодицы. Что тут началось! Охи, ахи, стоны, визг и смех заполнили берег…
Любка обернулась и увидела Алика со странно спокойным, без эмоций, лицом. Он кивнул ей, отвернулся и пошёл прочь пружинистым шагом, не оставляя на песке следов.
Людка вскрикнула и спрыгнула с плота, пряча в воде наготу, но было слишком поздно. Весь лагерь, включая поваров и сторожей, видел её позор, потом только и разговоров было в палатах и столовке, что об эффектном Людкином выступлении.
– Бог её покарал! – злорадно говорили во второй девичьей палате. – Побыла на нашем месте, пусть теперь знает!
– Мы хотя бы в трусах были…
– А куда её купальник делся? – в один голос спросили близнецы.
– Водой смыло.
– Лифчик расстегнуться мог, а плавки-то как?
– Может, он в воде растворился? А что, я слышала о таких, – убеждённо сказала Наташка, – заходит тётенька в воду, плавает себе, плавает… Выходит, а купальника-то нет!
– Нет, Людка в нём и раньше купалась, – возразила Оля.
Так и не придумали ничего правдоподобного. На следующий день Людка собрала вещи и, ни с кем не прощаясь, вернулась в город на машине, привозившей в лагерь продукты.
6
На одеяле были разложены карамельки «Барбарис», квадратики ирисок и шоколадные батончики, которые Любка не очень жаловала. Девочки сосали конфеты, а в фантики заворачивали круглые камешки, найденные в песке на пляже.
– Свет, хватит?
Светка взвесила бутафорские конфеты в ладони:
– Хватит. Вечером разложим под кроватью, а ровно в полночь надо трижды сказать: гномик-гномик, приходи!
– А потом что?
– Гномик придёт, увидит конфеты и захочет их съесть, а когда обнаружит там камешки, то рассердится и будет громко материться.
Хлопнула дверь, и в палату ворвалась Наташа:
– Людка уехала!
– Куда уехала? – спросила Марина с перекошенным от леденца лицом.
– В город, на продуктовой машине. Насовсем. Она и вещи все забрала.
– Ура! А я-то думаю: почему её за завтраком не было? Хоть бы не вернулась!
– А что, может вернуться? – испугались сёстры.
– Ну не знаю… У нас в отряде одна вожатая осталась на сорок человек, где ещё взять? – пожала плечом Оля.
– А что вы тут делаете? – заинтересовалась Наташка.
– Конфеты для гномика-матерщинника.
– А-а-а, в прошлом году мы тоже с девчонками вызывали, только не получилось…
Любка нашарила в тумбочке свой песенник, посмотрелась в маленькое зеркальце и с безразличным видом бросила:
– Пойду погуляю…
Гулять отправилась в сторону третьего отряда: вдруг случайно Алика увидит? Она попила холодной воды из фонтанчика и, оглянувшись по сторонам, сорвала с клумбы ромашку, принялась обрывать лепесток за лепестком, шепча: «Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт… Любит, не любит, плюнет… поцелует! Ух ты…»
Третий отряд в беседке полным составом пел под баян песню про картошку-тошку. И Алик там тоже был. Одетый, как всегда, в пионерскую форму, с чуть косо сидящей пилоткой на голове, он не сидел со всеми на скамейке, а стоял, опершись локтями о крашеные перила.
Вожатые из третьего отряда с соседней скамейке приглядывали за своими пионерами, что-то записывая в тетрадь. Любка, сделав независимое лицо, опустилась на лавку неподалёку и принялась листать песенник, будто ничего интереснее в жизни не было.
– Слушай, что за мальчик с нашими там стоит? – услышала она.
– В пилотке? Не знаю… Из другого отряда к кому-то приходит, я его часто вижу.
– Да пусть ходит, никому не мешает. Хороший мальчик – это видно.
Любка насторожилась. А ведь Алик сказал, что из третьего отряда, как такое может быть?
– Привет.
Она испуганно ойкнула и подняла глаза.
– Напугал? – Алик плюхнулся на скамейку рядом с Любкой.
– Нет…
В душе снова вспорхнули разноцветные бабочки – приятно всё-таки, когда мальчик сам подходит и сам заговаривает.
– Ты был вчера на дне Нептуна? – Она просто так спросила, видела же прекрасно, что был. – Людка-то, Людка!
– Ага. Надо было её проучить.
– А кто её проучил? – живо заинтересовалась Люба. – Ей купальник заменили, да?
Ну точно, как же они с девчонками сразу не догадались!
– Не знаю. Мне очень захотелось, чтобы она на всю жизнь запомнила, что издеваться над тем, кто не может ответить, – гадко. И вообще, конечно, нельзя, но над слабыми особенно.
– Сегодня кино будет. «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещён», – вспомнила Любка. – Ты пойдёшь?
– Пойду. Я подожду тебя возле корпуса.
Подождёт возле корпуса… это же свидание! Мальчик назначил ей свидание!
– Хочешь мой песенник посмотреть?
– Давай… только ты сама листай, я не могу.
– Почему? – удивилась Любка.
– Руки грязные.
Дойдя до загнутого уголка с надписью: «Нельзя!!!», она чуть помедлила, покосилась на его загорелое лицо и спросила:
– Развернуть?
– Зачем, не надо. Я понимаю, что у человека могут быть секреты.
Они просидели до самого обеда, пока из громкоговорителя не послышались звуки горна, призывающие в столовую.
– Обед… – Любка нехотя поднялась со скамейки. – Ну почему в столовку обязательно строем ходить?
– Как – зачем? Дисциплина должна быть, а сейчас – особенно. Вдруг завтра война? – рассудительно сказал Алик.
– Какая война, с американцами?
– С Германией. Хоть у нас пакт о ненападении, но я не верю этому Гитлеру.
– Шутишь! – засмеялась Любка. – Пока, вечером увидимся!
***
Они решили не ждать ночи и вызвать гномика-матерщинника в тихий час. Ему что важно? Чтобы было тихо. А темнота и не нужна совсем. Шторы на всякий случай закроют. Раскидали по полу «конфеты», трижды хором сказали нужные слова и затаились на койках.
– Чтобы ни звука, – шёпотом предупредила Света.
Любка лежала, вперив взгляд в пол, даже глаза устали и заслезились. Усыпляюще трещали за окном кузнечики, она прикрыла глаза и задремала…
Разбудил её топот ножек. Лёгкие, частые, торопливые шажки могли принадлежать кому-то маленькому, например, ребёнку.
– Всё зовут и зовут, а чего зовут?.. – послышался ворчливый голосок. – Шалопаи малолетние, драть их некому!
С Любки вмиг слетели остатки дремоты, она протёрла глаза и увидела маленького, не выше пятидесяти сантиметров, бородатого человечка в зелёной курточке, штанишках и берете на курчавой голове.
– Взять бы хворостину, да и отшлёпать по заднице… Чего тут накидали? – он поднял бутафорский леденец, лизнул и бросил на пол. – Негодяи, хулиганы, оболтусы! – пришёл в ярость гномик и затопал ножками. Маленькое личико покраснело, щёчки задёргались.
«Не может быть… мне это снится», – подумала Люба. Обвела взглядом комнату: девочки спали. Сони-засони!
Гномик перестал сыпать ругательствами, принюхался и, как собака, пошёл по запаху к Маринкиной тумбочке, где со вчерашнего дня лежали привезённые родителями гостинцы: пирожные-колечки, коржики, конфеты и маленькие шоколадки. Из-за пазухи он достал мешочек с завязками, деловито сгрёб в него половину запасов, бормоча что-то себе под нос, направился к двери и пропал, как сквозь дощатый пол провалился.
Вот это да! А девчонки всё проспали, ничего не видели, будет что рассказать им после тихого часа! Люба уютно прижалась щекой к подушке и незаметно для себя уснула.
– Люба, Люба! Вставай, уже подъём. – Оля слегка трясла подругу за плечо.
– Подъём? – Она приподнялась на постели, лениво потянулась и зевнула. И вдруг вспомнила: – Я же гномика видела, пока вы спали! Он такой маленький, в куртке, штанах и беретке. Ругался-ругался, потом из Маринкиной тумбочки вытащил коржики и конфеты, свой мешочек полностью набил.
Девочки переглянулись, а потом расхохотались.
– Люб, мы не спали, а вот ты заснула сразу. Мы ждали-ждали, но гномик так и не пришёл… Ночью надо вызывать.
– Да? – недоверчиво протянула Любка. – Мне всё приснилось, что ли?
– Ага! Пойдём на полдник строиться, Вера у нас одна осталась, мы с девчонками решили её не подводить.
