Чёртово племя. Часть вторая

– Псалмы знаешь? Читай «Живый в помощи».

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится… – зачастил Минька. Вспомнил, как ругала его мать: «Божье слово не комкай», продолжил медленнее: – Речет Господеви: заступник мой еси и прибежище моё, Бог мой, и уповаю на Него…

Священник спросил о первородном грехе и чаше страданий Христа, Минька это знал и ответил с лёгкостью.

Батюшка кивнул с улыбкой:

– Хороший отрок. Сразу видно, что отец – настоятель храма, воспитал сына богобоязненного, послушного.

– Я ещё в церковном хоре пою, – осмелел Воробей. – Могу спеть «Благословлю Господа на всякое время».

– После, после я тебя послушаю.

Минька так обрадовался, будто услышал, что уже принят в корпус, и, воодушевлённый, перешёл к преподавателю французского.

Тот посмотрел оценивающе и прищурив глаза:

– Parlez-vous fran?ais?[1 - Говорите ли вы по-французски?]

Блеск орденов на мундире ослепил Миньку, он сглотнул слюну и пролепетал:

– Oui, monsieur,[2 - Да, месье]

– Прочтите это.

Воробей бойко прочёл отрывок из учебника про мальчика Пьера и его друзей.

– Проспрягайте глагол ?tre,[3 - ?tre – быть] – велел учитель, и Минька с удовольствием проспрягал.

Подумать только: он, крестьянский парнишка, который два года назад и не знал, что существуют на свете французы, шпарит без запинки чужестранные глаголы! Не зря занимался дома с репетитором, найденным батюшкой по объявлению.

Минька проследил, какие баллы преподаватель ставит в экзаменационном листе. Вскоре Воробей появился в приёмной, взъерошенный, счастливый и немного смущённый из-за пристальных взглядов чужих матерей и отцов.

Батюшка поднялся навстречу:

– Ну как, отроче?

– Выдержал. Закон Божий и французский. Мне по двенадцать баллов поставили!

…Перед экзаменом по арифметике на другой день Миньку порядочно-таки напугали рассказами о злом полковнике, который не жалеет ребят и срезает – ставит низкие баллы. Воробей подошёл к столу бледный, на негнущихся ногах, получил половинку бумажного листа с задачей и примерами. Все они оказались несложными. Он взял кусок мела, быстро написал на доске условие и решение.

– Поясните, почему так, а не иначе, – поднял брови математик.

Минька это сделал с удовольствием, получил высший балл и вылетел из классной комнаты как на крыльях. Подумал, сбегая по лестнице: «Враки про злыдня… Видать, хороший мужик, умный…»

Ещё два дня приходил Воробей на экзамены. Писал диктант, пересказывал своими словами страничку из книги. Он видел, что некоторые из ребят с трудом читали, не говоря про арифметику и французский язык, а смуглые инородцы-киргизы не говорили по-русски совсем. Экзамены для них проходили иначе: учитель давал переписать что-то из букваря, просил прочесть наизусть стихотворение и молитву.

Воробей поглядывал на них свысока, фыркал про себя и досадовал, что набирают в кадеты кого попало, а Егорку не приняли. Счастье, что отец Василий усыновил Миньку. Чтобы дать ему свою фамилию и чин, просил позволения у самого императора.

– Батюшка, зачем таких глупых в кадеты берут?

Отец Василий покачал головой:

– Умерь гордыню, отроче Михаил. Они не глупые, их отцы обеднели, служат на окраинах, где никаких школ нет, а дома учить – денег не хватает.

«Как бы не наказал меня Бог за бахвальство», – спохватился Воробей. Ему ещё предстояло пройти медосмотр. Говорили, что доктора чуть не у половины ребят находят какой-то изъян и отсеивают.

Минька порядком трусил, когда вместе с другими вошёл в перегороженной белой ширмой класс, где сидели за столом врачи в белых халатах.

– Раздевайтесь полностью.

Он неловкими пальцами стал расстёгивать пуговицы на курточке и штанишках. Прикрыв срам, Воробей встал в очередь к суровому на вид доктору в очках. Миньке измерили рост, обстучали молоточком, выслушали через трубочку сердце и лёгкие, заставили приседать и прыгать на месте.

– Одевайтесь, – бросил врач, – годен.

Минька с облегчением оделся и пулей вылетел в коридор. Здесь, под портретами Скобелева и Нахимова, плакали и размазывали слёзы по щекам те несчастные, которые услышали от врачей страшные слова: «К обучению в кадетском корпусе не годен». Он жалел этих ребят. Успешно сдать трудные экзамены – и срезаться на медицинском осмотре! И ничего с этим не сделаешь, остаётся только реветь и жаловаться на судьбу.

…Батюшка жил в доходном доме с башней на Николаевской улице. Нижний этаж занимали магазины и лавки, а квартиры наверху владелец сдавал желающим.

Минька помнил, как два года назад впервые поднялся по каменной лестнице на третий этаж, переступил порог батюшкиной квартиры. Его поразила невиданная роскошь. Паркет, сложенный ёлочкой из мелких дощечек, был гладкий, как лёд на речке, чу – поскользнёшься! На таких парчовых диванах и царь бы посидеть не побрезговал, посередине стоял стол на гнутых львиных ножках, для красоты, в резном лакированном буфете за стеклом блестела дорогая посуда. В клетке скакала и выводила трели жёлтая канарейка – заслушаешься! На стене самой большой комнаты, гостиной, висели часы с кукушкой. Когда большая золочёная стрелка указывала на цифру «12», распахивалась дверца, высовывалась птичья головка и радостное «ку-ку» звенело на всю квартиру.

– Батюшка, а ты богатый? – спросил Воробей.

– Нет, отроче, я не богатый. Господь говорил: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе».

– А часы у тебя фасонистые.

Отец Василий рассмеялся.

У пышущей жаром плиты хозяйничала кухарка Прасковья, она же и поломойка, рослая и сильная казачка с полными руками. Минька оробел, когда увидел её. Такая ударит – и душа вон.

– Знакомьтесь, Прасковья Никифоровна, это и есть мой приёмный сын Миша. Прошу любить и жаловать, – сказал отец Василий.

У Миньки отлегло от сердца: не станет кухарка обижать его, если батюшка просит любить и жаловать.

Прасковья заутиралась платочком.

– Благослови вас Христос, отец Василий. Богоугодное дело сироту пригреть. Откормим его, ещё какой здоровяк будет! – Она покопалась в кармане, дала Воробью гривенник и шепнула: «На конфеты».

По вечерам, когда кухарка уходила домой, Минька полюбил сидеть возле остывающей плиты с чашкой сладкого чая и глазеть на оживлённую улицу, освещённую электрическими фонарями, на экипажи и людей. И думалось ему, что всё это когда-то уже случалось: и шёпот батюшки из комнаты, где он молился, и пение канарейки, и цокот копыт по мостовой, и даже звуки рояля за стеной. С каждым днём и месяцем Миньке всё больше казалось, будто он с самого рождения живёт в этой квартире на Николаевской, ходит в приходскую школу и церковный хор; он привык к новой фамилии – Вознесенский, только иногда в мыслях называл себя Воробьём.

***

Минька сидел за столом с подшивкой старых журналов «Нива». Батюшка сказал: «Возьми полистай, найдёшь что-нибудь интересное». Воробей мечтал узнать про необитаемые остова, жаждал бряцанья оружия и подвигов, но журналы оказались такими скучными – рука бы не дрогнула отправить в плиту этот бумажный хлам. Минька перелистывал страницы и морщил нос. В «Ниве» расхваливали кремы для лица, средство для ращения волос, коньяк Шустова и снадобья от неумеренного пития; рассказывали о картине «Заход солнца над Адриатикой», которую нарисовал осёл. Его кормили морковкой, и ослик от счастья мотал хвостом с привязанной кистью. Только заметку про аэросани Минька просмотрел с интересом. Вот бы дяде Семёну такие, мигом бы домчали на ярмарку.

Раздался короткий дребезжащий звонок – это вернулся батюшка. Воробей сорвался с места, побежал открывать. В городе и днём и ночью все запирались на замки: боялись воров.

Отец Василий улыбался, просто сиял. Он привлёк Миньку к себе и поцеловал в лоб.