Вторая смена в лагере «Звёздочка»

1

Девочки только познакомились и ещё не могли отличить друг от друга сестёр-близнецов, выглядевших, как два яблока с одной ветки, не знали, что Наташка терпеть не может манную кашу с комками, а Юля влюблена в Андрея Миронова. Но точно знали, что страшные истории, особенно рассказанные ночью, любят все!

После сигнала отбой, прозвучавшего по лагерному громкоговорителю, они расселись на двух сдвинутых койках и, таинственно понижая голос, рассказывали жуткие байки. Любка сидела, прижавшись к Наташе, вцеплялась ей в руку в особенно напряжённые моменты.

– У меня уже синяки! – шипела Натка, но руку не отнимала.

Бледный лунный свет проникал через тонкие бязевые занавески, подсвечивал девичьи лица мертвенным светом.

– В одном городе жила маленькая девочка со своей мамой… – шёпотом, расширив глаза, начала Светка. – Однажды мама ушла на работу, а девочке велела ни за что на свете не подходить к телефону. И как только она ушла, тут же стал звонить чёрный-пречёрный телефон…

Любка живо представила чёрный глянцевый телефон с белым поворачивающимся диском и растерянную девочку в красных бантиках.

– Она помнила, что нельзя отвечать на звонки и ушла в комнату. Включила телевизор, а оттуда диктор говорит: «Девочка-девочка, телефон звонит, возьми трубку!» Ей стало интересно…

– Ой! Сейчас возьмёт! – не выдержали сёстры. Они часто говорили в один голос, никто не удивлялся – близняшки же, почти один человек.

– Она подошла к телефону и сняла трубку, – зловещим голосом продолжает Светка. – А оттуда голос: «Девочка-девочка, к тебе идёт чёрная рука!» И тут по радио: «Чёрная рука уже в твоём подъезде! Не открывай!» А она взяла и открыла! Чёрная рука влетела в квартиру и задушила девочку.

Страх сладко трепетал где-то в животе, Любка скинула сандалии, глухо стукнувшие о деревянный пол, и поджала под себя босые ноги.

– Люба! – взвизгнули сразу несколько девочек. – Чего пугаешь?

– А я знаю одну страшную историю про мальчика, который здесь, в лагере, отдыхал, – сказала Маринка, заплетая волосы в косички, чтобы наутро они были пышными и волнистыми.

– Расскажи!

Марина уселась поудобнее, покачалась на панцирной сетке и начала:

– Когда-то в стародавние времена, может, лет двадцать или тридцать назад, в лагерь приехал один мальчик, его звали Саша. И он очень не любил тихий час…

– А кто же его любит? – фыркнула Наташка. – Самые маленькие спят, а остальные просто лежат два часа, от безделья маются.

– Этот Саша даже к вожатым подходил и просил: «Я никогда днём не сплю. Дайте мне какое-нибудь задание… Стенгазету могу нарисовать или территорию подметать». А вожатые сказали: «Одному разреши – и сто других захотят, а нас за это ругают». И не разрешили. А однажды стали после тихого часа строиться на полдник, хвать – Саши нет, пропал. Сначала подумали, что он сбежал в лес или на речку. Пока искали в лесу, кто-то из пионеров тоже заблудился, искали уже не только Сашу… Милицию из посёлка вызвали. Милиционеры сразу на пляж пошли, говорят: «Ваши пионеры любят сразу тонуть», хотя никто не тонул вроде. Случайно нашли закопанную в песок пионерскую форму: белую рубашку, шорты, сандалии и галстук.

– Он что, утонул? – ахнула Любка.

– А неизвестно, в реке трупа не нашли.

– Трупа! – завыли девочки. – Маринка, ты как скажешь!

– А что? Как есть, так и сказала… – Марина в темноте пожала плечом. – Его так и не нашли. Подумали, что домой сбежал – нет, дома не появлялся. Милиционер с его фотографией все лагеря и посёлки в округе обошёл – никто не видел. Только одна девчонка маленькая сказала, что видела ночью мальчика в трусах и майке. Но следов никаких не нашли, а мама девчонки сказала: не слушайте её, она часто фантазирует и сочиняет.

Девочки заёрзали на койках:

– Марин, и что же, Сашу так и не нашли?

– Нет. Но с тех пор в лагерь приходит его призрак, – ответила Маринка. – Заходит ночью в палаты, даже закрытые, и садится к кому-нибудь на постель. А сам весь мокрый и холодный.

– Ты нас просто пугаешь, а сама всё выдумала.

– Не выдумала. Знаешь Машку Глазунову из третьего отряда? Вот она и рассказала. А ей кто-то ещё…

– Я теперь всю ночь спать не буду, – с содроганием сказала одна из сестёр-близняшек, – давайте дверь на замок закроем.

– Нельзя, вожатая Людка разорётся.

– Пусть лучше Людка разорётся, чем мокрый мальчик придёт. – И она, пробежав босиком до двери, задвинула хлипкий шпингалет.

Светка вцепилась холодными пальцами в спинку кровати:

– Мне в туалет хочется, а теперь боюсь идти.

– И я хочу, пойдём вместе. – Оля нащупала пальцами ног свои сандалии и поднялась с постели.

Спасибо лагерному начальству – возле корпуса и туалета горели фонари. Взявшись за руки, девочки прокрались мимо комнаты вожатых и быстрым шагом пошли к деревянному сооружению за корпусом.

– Туалет типа сортир, с буквами «мэ» и «жо», – хихикнула Оля.

– Что?

– Ты «Бриллиантовую руку» не смотрела?

– Тебе бы всё смеяться, пойдём быстрее… Мне кажется, что где-то рядом призрак бродит.

Быстро сделав все дела, они рысцой добежали до корпуса, прогрохотали подошвами по деревянному полу веранды, забыв разуться, и с силой захлопнули дверь.

– Вы с ума сошли, вожатых разбудите!

Девочки повозились и затихли, через пять минут было слышно только мерное дыхание спящих.

Растущие под окнами деревья отбрасывал на пол и стены палаты длинные, причудливые, шевелящиеся тени. Скрипнула панцирная сетка, кто-то лёгкий, почти невесомый, присел на краешек Любкиной постели. Та мгновенно открыла глаза.

«Мальчик!» – молнией пронеслось в голове.

Бешено заколотилось сердце, Любка зажмурилась и крепко прижала ладони к глазам.

Текли минуты, ничего не происходило. Она раздвинула пальцы, приоткрывая щёлочку для глаз, и осторожно посмотрела себе в ноги. На кровати в белой ночной сорочке сидела Света, спокойно сложив руки на коленях.

– Фух, Светка, напугала до смерти… Ты чего сидишь?.. Свет! Светка!.. Ну и молчи дальше, я спать буду.

Люба взбила подушку, улеглась и натянула одеяло до самых глаз, но уснуть не могла: сидящая в ногах подруга прогоняла всякий сон. Какая-то слабая, нечёткая мысль о лунатиках, о которых она только слышала, но никогда вживую не видела, появилась у Любки в голове. Она встала с постели, за руку отвела Свету на своё место, уложила и укрыла одеялом. Та послушно легла, не открывая глаз.

Ну и ночка выдалась!

2

Что-то холодное и мокрое прикоснулось к Любкиной щеке. Она вздрогнула и открыла глаза, приподнимаясь в постели. Рядом никого не было.

Люба зябко поёжилась и сжалась в комок под тонким одеялом. Несмотря на начало июля, утра в лесу были прохладные, и когда громкоголосая вожатая Вера выгоняла пионеров на зарядку в одних трусах и майках, они дрожали от холода, выбивая зубами громкую дробь.

Девочки спали, посапывая и натянув одеяла до подбородков. На спинках железных коек – одежда и пионерские галстуки. С вечера все девочки, да и мальчики тоже, хорошенько мочили галстуки и аккуратно обматывали вокруг никелированной гладкой трубки. За ночь они высыхали и становились как отутюженные.

Гур-гур-гур… Громко ворковали голуби на крыше корпуса. Слышно было, как они возились там, цокали коготками по шиферу, вспархивали и снова возвращались на место.

Потолок и стены палаты побеленные, с тёмными пятнами раздавленных комаров. Перед сном девочки обязательно обходили комнату, задирая головы, высматривали кровососов и с азартом впечатывали их в стены свёрнутыми полотенцами.

– Вот он, у окна! Ольга, бей!

– Улетел, зараза!

– А-а-а! Убила! – издала победный клич Оля, подобно Диане-охотнице.

Но комаров всё равно налетало в палату много. Когда вечерами включали лампочку под белым стеклянным абажуром, можно было увидеть поистине жуткую картину: привлечённые светом комары, жуки и серые ночные бабочки полчищами бились в стекло, выискивали малейшие щели, чтобы протиснуться в комнату и насосаться пионерской кровушки. Не помогали ни Светкин одеколон «Гвоздика», ни Наташин крем «ДЭТА». Ночами комары противно зудели, не давая спать, и Любке снилось, что кто-то тоненько и противно вопил над ухом: « И-и-и-и-и!»

Вся мебель в палате – десять коек, пять тумбочек, в которых вожатые ежедневно проводили ревизию. На тумбочке у окна, что возле Светкиной койки, красовалась кукла-доктор, одетая в белый халатик и шапочку с красным крестом, полученная за самую чистую комнату.

В первую смену кукол было две: эта самая докторша и кукла-негритянка, которую давали за самую грязную палату, чтобы пионерам было стыдно. До чего же негритяночка была хорошенькой! Тёмно-шоколадную головку с курчавыми чёрными волосами венчал цветистый тюрбан, на кукольном лице сияли миндалевидные глаза и коралловый ротик, яркое национальное платье закрывало одно плечо. Наряд довершали нарисованные браслеты на руках и ногах и ожерелье на шее. Для такой красавицы девочки не пожалели бисера и смастерили настоящие крошечные браслетики, нанизав цветные бусинки на нитку.

Кукла вызывала у девчонок благоговейный восторг, всякой хотелось посадить негритянку на тумбочку в своей палате, а потом с ней осторожно поиграть. Закончилось тем, что в комнатах стали нарочно устраивать кавардак, чтобы заполучить куклу. Лагерная медсестра и её помощницы только в ужасе ахали. Пришлось «наказание» за самую грязную палату отменить.

***

В это лето Любку отправили в лагерь на две смены, и она прекрасно понимала причину. Полгода назад у мамы завёлся дядя Миша, гладко выбритый, пахнущий за версту одеколоном «Спартакус». Это она потом узнала, что «Спартакус», когда он переселился к ним в квартиру и поставил на трюмо продолговатый флакончик в зелёной коробочке. Перед этим мама, правда, спросила:

– Люба, ты хочешь, чтобы дядя Миша жил с нами?

– Я не знаю…

– Он хороший, вы обязательно подружитесь.

И тогда Люба сказала, что не против. А что ещё оставалось? Даже если бы она упёрлась, мама всё равно поступила бы так, как давно решила. И вот дядя Миша переехал к ним с чемоданчиком барахлишка. В глубине души Любка надеялась, что её жизнь всё же изменится к лучшему, может, на Чёрное море вместе поедут…

Она вспомнила громадное, как-то по-особому пахнущее море, высоченные пальмы с волосатыми стволами и бананы с широченными листьями. Здорово было бы! А получилось, что на море мама поехала с дядей Мишей, а Любку отправили в лагерь на две смены. Обидно…

– Па-а-адъём! Па-а-адъём!

Вожатые Вера и Люда настежь открывали двери. В палаты ворвались звуки горна из репродуктора:

– Тара-ра-ра! Тара-ра-рара-ра!

Кто-то из мальчишек громко ему подпевал:

– Вставай, вставай, штанишки надевай!..

– Девочки, на зарядку! Встаём-встаём, нечего было шептаться до часу ночи.

Вера в белой футболке и трико говорила строгим голосом, а в глазах плясали смешинки. Она весёлая и добрая, пионеры её любили. А вот злую Людмилу терпеть не могли.

– Мы не шептались, – оправдывалась Марина, сонно протирая глаза.

– Как же! И про чёрную руку тоже не рассказывали? Быстренько на зарядку!..

Люба натянула кеды и выбежала с другими девочками на зарядку, которую все терпеть не могли и старались улизнуть при каждом удобном случае.

– Григоров, Манюкин, вернитесь! Никаких таулетов, знаю я вас. Опять в кустах сидеть будете!

Пионеры махали руками и ногами под музыку, Люда прохаживалась туда-сюда и покрикивала:

– Раз-два, раз-два, шире ноги! Савушкин, куда? Пять минут потерпишь, не маленький. Или уже обмочил трусишки?

Все сдавленно засмеялись, хотя и сочувствовали опозоренному Савушкину.

– Койки заправляем!

Заправлять койки полагалось строго по правилам: простыня расправлена, одеяло уложено таким образом, чтобы его дырка находилась строго по центру, подушка взбита и поставлена в изголовье треугольником, отдалённо напоминающим парус. Потом, в течении дня, на койках сидеть не разрешалось, да и в самих палатах находиться тоже было нежелательно.

– А что вам тут делать? – говорила Людмила и запирала комнаты на большие висячие замки. – Беседки есть, веранда есть – там играйте.

– Не повезло с вожаткой, – сказала в умывальнике Люба, намазывая щётку зубной пастой «Ягодка», – в первой смене хорошие были.

– А ты и в первой смене отдыхала? – Марина уже умылась холодной водой, брызгающей из множества краников и сливающейся в большой желоб, и вытиралась маленьким вафельным полотенцем. – Наша «Звёздочка» – не очень хороший лагерь, – покривилась она, – ни спортплощадки хорошей, ничего… одни качели и футбольные ворота, даже поиграть негде. В прошлом году я была в «Лесных сказках», вот там здорово, даже бассейн есть…

Торопливо натянув пионерскую форму, галдя и толкая друг друга, они строились перед корпусом на завтрак, выдерживали подсчёт по головам и маршировали в столовую, во всё горло, от души, выкрикивая речёвку:

Раз-два!

Мы не ели!

Три-четыре!

Есть хотим!

Открывайте шире двери,

А то повара съедим.

Поварятами закусим,

Поварёшками запьём,

А добавки не дадите —

Всю столовую снесём!

Раззадоренные речёвкой, столовую брали почти штурмом, едва не срывая с петель лёгкую раму с натянутой сеткой от комаров и мух, тут уж никакие крики вожатых не помогали. Дежурные в длинных белых фартуках и колпаках бегали по залу, расставляя на столы тарелки с кашей.

– О, сегодня рисовая! – обрадовалась Наташа. – Ненавижу манную, она всегда с комками, меня от неё тошнит.

Кроме каши на столиках стояли тарелки с кусочками хлеба, сливочное масло в блюдце, кусочки сыра и какао в гранёных стаканах. Проголодавшиеся за ночь пионеры уносили к окошку пустые тарелки, кое-кто просил добавки – давали, не отказывали.

После завтрака, по давней пионерской традиции, полагалось строем идти на линейку. Линейки были как обычные, ежедневные, так и торжественные, приравненные к какой-нибудь подходящей дате, готовиться к которой начинали чуть не с начала смены. Часами маршировали по асфальтированным дорожкам, разучивали песни, выкрикивали девизы и речёвки.

Суть обычной, не парадной, линейки сводилась к тому, что всю дружину выстраивали по отрядам на асфальтированном пятачке с высоким подиумом, на котором возвышался высокий металлический флагшток с красным флагом. Командиры отрядов рапортовали, барабанщики выбивали ритм деревянными палочками, торжественно выносилось знамя дружины, а после окончания линейки так же торжественно уносилось обратно. Два отличившихся хорошими делами пионера поднимали флаг, перебирая руками тугой торс, режущий руки, после чего линейка считалась закрытой, и ребят распускали. Не подумайте, что они были свободны как ветер в поле. Сразу после линейки им предстояло очень важное и ответственное мероприятие – уборка территории.

3

Перед большим деревянным щитом, с нарисованным на нём горнистом в синих шортиках, вожатая Вера давала разнарядку на работу.

– Дежурные по палатам моют комнаты, трое – веранду, остальные идут подметать территорию… Вот отсюда и до обеда… Шучу, не вопите… до соседнего корпуса.

– А веники где взять? – послышалось со всех сторон.

– Во-о-он там, за футбольным полем… нарвёте травы – и будут вам веники.

Выдирая с корнем терпко пахнущую полынь, Любка вспомнила свой ночной страх и спросила:

– Свет, а ты что, лунатишь?

– А почему ты спрашиваешь? – насторожилась та.

– Ты ночью сидела на моей кровати. Знаешь, как я испугалась сначала! Подумала, что это пропавший мальчик пришёл.

– Я иногда хожу ночами… – призналась Светка. – Мама меня никогда не будит, просто отводит обратно в постель, рядом полежит немного и уходит. Она говорит, что нельзя будить, потому что можно нанести вред психике.

– Предупреждать надо, ты чуть моей психике вред не нанесла… Ну, достаточно для веника, – потрясла Люба пышным пучком полыни.

Согнувшись в три погибели, они гоняли по асфальту конфетные фантики, мусор и хвойные иголки, чихая от пыли и пыльцы, возмущённо кричали на мальчишек, которые, по своему мальчишескому обыкновению, норовили поддеть кедами бумажки и раскидать их как можно дальше.

– Дураки! Мы вожатым пожалуемся.

– Манюкин! Сейчас пионерскую комнату мыть пойдёшь! – спохватилась Вера.

– Хватит, мы свою часть подмели, – Любка сунула облезший веник в урну. – У тебя есть песенник? Давай возьмём и в беседке полистаем.

В кладовке, на длинных трёхъярусных стеллажах, были сложены их чемоданы с приклеенными к крышкам бумажками с именем и фамилией. Держать вещи в палатах не разрешали. Какая вопиющая несправедливость! Ну кому эти чемоданы помешали под койками? Ходи вот теперь, выпрашивай ключ у вожатых, если человеку носки нужны. Или трусы.

С ворчанием Любка разыскала свой чемодан, открыла замок малюсеньким ключиком и достала коричневую клеёнчатую тетрадь с приклеенными на обложке розочками из открыток. Смахнула с песенника прилипшие крошки от печенья, разыскала на дне пакет с коржиками.

– Пойдём в беседку возле горниста, там никто не ходит.

Зажав под мышками тетрадки, они пошли по центральной аллее, по обеим сторонам которой на высоких постаментах стояли гипсовые фигуры пионеров. Лагерь был старым, построенным ещё до войны, скульптуры пострадали от времени. У барабанщика был отколот кончик носа, у салютующей пионерки не хватало пальцев, у мальчика с факелом отсутствовало гипсовое пламя; целыми были только знаменосец и маленький горнист.

Окрашенная разноцветными красками беседка стояла под высокой яблоней, осыпавшей треугольную крышу листьями и зелёными мелкими паданцами.

– Тут можно спокойно посидеть. – Света сбросила со скамейки опавшие листья и присела, расправив юбку. – Давай я твой посмотрю, а ты – мой.

Любка открыла Светину тетрадь с зайчиками и ромашками. На титульном листе цветными карандашами было выведено: «Писал не писатель, писал не поэт, писала девчонка 11 лет!»

Любка улыбнулась: точно такой стих украшал и её песенник.

Анкета с вопросами про любимый цвет, фильм, песню, актёра… Загнутая углом страница с предупреждением: «Нельзя!!!» Рассчитано на то, что читающий всё же заглянет, и тогда получит на развороте возмущенный упрёк: «Ну какая ты свинья, ведь написано: нельзя!»

Страницы пестрели «мудрыми» изречениями типа: «Запомни эту фразу – не люби двух сразу», «Любовь – это счастье, а счастье – стекло. Стеклянному счастью разбиться легко», «Любви все возрасты покорны, великий Пушкин так сказал, и этой истине прекрасной ещё никто не изменял».

Грызя коржики, они с интересом листали песенники, подмечая новое, что обязательно надо перенять для себя. В Светкиной тетради были загадки, а отгадки прятались в фигурно вырезанном закрывающемся сердечке – ого, оригинально! Множество автографов от подруг на специально выделенном листе, гадалки-чихалки, гадалки-икалки и прочая милая дребедень.

А вот пожелания… Светке желали хорошо учиться, много счастья и слушаться родителей. Кто-то пожелал крепкого здоровья.

Нашлось место и стихам про любовь – о чём же ещё можно писать в одиннадцать лет? – и, конечно же, песням. Щедро снабжённые картинками и рисунками, расписанные карандашами и цветными чернилами странички с «Бумажным корабликом», «Ладой», «Синим инеем», «Топ-топ»; «Островом невезения» и «Помоги мне» из «Бриллиантовой руки».

Любка задумалась: что бы такого пожелать Свете? И аккуратным бисерным почерком вывела: «Желаю тебе хорошо отдохнуть и вернуться из лагеря живой и здоровой».

– Живой и здоровой… Такого пожелания у меня ещё не было, – засмеялась Светка. – Можно у тебя Трубадурочку переписать?

И она, пристроив на коленях песенник, начала старательно выводить слова песни, украшая буковки завитушками…

***

Родительского дня все ждали с нетерпением. Все, кроме Любки. Проснувшись, по обыкновению, раньше всех, она воображала, как приедут на автобусах или даже на личных автомобилях соскучившиеся мамы и папы, заберут своих чад на пикники, будут отдыхать и купаться, разведут костерок, чай душистый сделают… А потом эти счастливчики, проводив родителей, прибегут в лагерь с полными пакетами кексов, пряников, коржиков, конфет и рыночных фруктов, будут с удовольствием есть и делиться друг с другом.

А к ней никто не приедет. Мама с дядей Мишей в Новом Афоне в море плещутся, едят люля-кебаб, закусывают персиками и мороженым, пьют «Буратино» по десять копеек из зелёных бутылок… После отпуска привезут Любке какую-нибудь кофточку, мешочек лещины, ракушки и гальку с пляжа, думая, что Любка от радости запрыгает до потолка. Грустно…

Родители стали съезжаться, когда в лагере вовсю шла уборка территории. Дежурные то и дело подбегали к корпусам и звали ребят к центральным воротам. Зардевшийся мальчишка (или девчонка) отбрасывал веник из полыни и что есть духу мчался по аллее к выходу.

Дежурные набегались в тот день до седьмого пота и боли в ногах, Любка всякий раз с надеждой поглядывала на девочку в пионерской форме, но она выкрикивала не её фамилию. Ведь знала, что никто не приедет, а всё равно надеялась… А вдруг?

Нет, правда… А вдруг что-то такое случилось, и они вернулись в город? Например, заболел ветрянкой или поносом дядя Миша (Любке его почему-то было совсем не жалко), или маму на работу срочно вызвали… И вот она здесь, в лагере, обнимает и целует Любу, а потом они идут к речке на пикник…

Обедали в полупустой столовой. Непривычно тихие вожатые о чём-то негромко разговаривали за своим отдельным столом, Любка без аппетита ела рассольник и плов, не притрагиваясь к хлебу.

– Хочешь компот? Бери, здесь много, – предложила Оля, кивая на столы, уставленные полными стаканами. – Я уже три выпила.

Люба покачала головой.

– Не переживай, и к тебе приедут.

– Не приедут, они на море.

– На море? – округлила глаза Оля. – А тебя с собой не взяли? Или ты им неродная?

– Почему – «неродная»? Маме – родная, – обиделась Люба. – К ведь тебе тоже не приехали.

– А ко мне некому приезжать.

– Как это? – вскинула глаза Любка.

– Я детдомовская.

Детдомовская? А как же те забавные истории про младшую сестрёнку, про собаку Найду, про родителей в заграничной командировке?

– Я всё сочинила, – призналась Оля. – И про родителей, и про сестрёнку, и про командировки. Собака только настоящая, у сторожа живёт… Не хотелось говорить про детский дом, никто не знает, кроме вожатых… ну и тебя ещё.

– Я никому не скажу, – пообещала Любка, – хоть руки выкручивай.

– Наших в «Лесные сказки» отправили, а мне места не хватило. Когда все сообща, то легче отбиваться…

Люба смотрела на подругу другими глазами, будто впервые увидела. Рослая, как Диана-охотница, с белокурой длинной косой и серыми глазами, улыбчивая девочка не была похожа на несчастную сиротку. Очень хотелось спросить про родителей, но было как-то неловко. Потом спросит, при удобном случае.

Злыдни-вожатые потребовали неукоснительного соблюдения лагерного распорядка для оставшихся пионеров и погнали их, стонущих и жалующихся на судьбу, на тихий час. Нехотя девочки поплелись в туалет типа сортир под буквой жо, затем в палату, в которой остались вдвоём.

Оля взяла с тумбочки у Наташи книгу «Человек-невидимка», библиотечная же, общая, а Наташке пока не нужна.

– Оль, а твоя мама… она жива? – осторожно спросила Любка.

– Думаю, что жива.

– Как это – думаешь? Ты ничего не знаешь о ней?

– Не знаю. Я – отказница, от меня отказались в роддоме.

Любка помолчала, переваривая информацию.

– А вдруг мама тебя захочет разыскать и взять домой? Бывает же…

– Через одиннадцать лет? – усмехнулась Оля. – Такое только в книжках случается, в сказках каких-нибудь… где подкидыш обязательно оказывается маленьким принцем или принцессой, и находят его родители-короли. Глупости это. – Она отвернулась и стала листать книгу. – Вырасту, у меня будет своя семья, будут и дети – мальчик и девочка. И собака. А мать мне не нужна. Я не пропаду, не надо меня жалеть.

Стало тихо, только шелестели переворачиваемые страницы, и слышались редкие всхлипывания со стороны Олиной койки.

4

Любка, кажется задремала, убаюканная воркованием голубей на крыше корпуса.

Откуда он взялся, этот мальчик? Она не слышала, как стукнула дверь, как скрипнули половицы, прошли по полу лёгкие ноги в сандалиях. Открыла глаза и увидела симпатичного загорелого мальчугана в пионерской форме, с красным галстуком, с настоящей пилоткой со звёздочкой, чуть косо сидящей на тёмных волосах.

– Что? Ко мне приехали? – Радость накрыла горячей волной, вспорхнула в груди разноцветными бабочками.