Летчику быть!

Цены враз поднялись, особенно на муку и пшеницу, колхозники с охотой меняли продукты на одежду. На базар пошла и Витькина мать, променяла свои и отца пальто, костюмы на пшеницу.

Вернувшись из школы, Витька с матерью шёл молоть пшеницу к пожилому дядьке, тот брал за помол с ведерка банку пшеницы-гарцы. Мельница была ручная, тяжелая, до верхнего положения железной ручки Витька дотягивался, лишь привстав на носки. Силёнок было ещё маловато, но он с большим желанием помогал матери, прекрасно понимая, как ей тяжело.

К весне, как ни экономили, пшеница закончилась, стали больше налегать на картошку, смешивая её с отрубями, пекли картопляники. А когда сошёл снег, в первое воскресенье всей улицей пошли собирать колоски на колхозные поля. Разбухшие от влаги колоски сушили, руками обмолачивали, веяли и вновь шли к старому мельнику, который неумолимо брал гарцы. К концу войны с продуктами стало ещё труднее, в магазинах стали получать паёк по карточкам, для этого приходилось занимать очередь с вечера или в полночь. В хлеб намешивали много овсюка, и он застревал в зубах. Но и этот хлеб каждый из семьи с удовольствием бы съел сразу, только понимание ситуации заставляло делить дольками на весь день.

В 1943 году пришло известие о гибели отца под Сталинградом, мать долго и с причитаниями плакала навзрыд, соседка вместе с ней. Витька с сестрой Дашей тоже поплакал, один подросший Бориска молча ходил по избе, не понимая, что случилось со взрослыми.

Сестра Даша, бросив восьмой класс, устроилась работать на шахту дежурной на компрессор. Витька иногда приходил к ней на работу и долго смотрел на огромное колесо, которое вращал широченный прорезиненный ремень. Он мог «оттяпать» руку, если быть неосторожным.

Вернулся с фронта отец Лёньки Гурина, ему оторвало большой палец правой руки под Кенигсбергом, где он был пулемётчиком. Побыв немного дома, отец Лёньки устроился бригадиром рыболовецкой артели и уехал на озеро за 60 километров от рудника, приезжал по воскресеньям домой со свежими и вялеными карасями. Однажды он пригласил на озеро Витьку, Лёнька-то помогал отцу всё лето. Именно здесь Витьке впервые пришлось сесть за вёсла, проплыть камышами до огромного плёса, где был ветер и большая волна. Витька порядком струхнул, когда лодку стало сильно раскачивать поперечной волной и, казалось, вёсел она перестала слушаться. Но проснулся от качки Лёнька, устроившийся на сетях на дне лодки, тут же выправил положение и рассказал про нехитрую науку в управлении лодкой.

За несколько дней на озере Витька научился управлять лодкой, ставить и снимать сетки, потрошить и солить рыбу, вязать рыбацкие узлы и даже сети. Он загорел и даже поправился, благо еды в бригаде было много. Парень даже стал задумываться, не стать ли рыбаком в будущем. Вернувшись с озера, Витька опять помогал матери, копал огород, сажал картошку, ходил в лес за полевым луком и щавелем. А когда наступил покос, Витька уже сам начал косить, усердно нажимая на рукоять косы. Сначала было очень тяжело, но со временем он втянулся и даже не отставал от матери.

Летом приехал на автомобиле со станции Макныка дядя Ваня, родной брат отца. Он был командирован для перевозки руды с рудника на станцию Ельтай. Однажды, приехав на обед, он на обратном пути взял с собой Витьку, усадив рядом с собой в кабину. Пока ехали по руднику, грузились под бункером, Витька с любопытством глядел по сторонам. Но вот выехали на трассу, рудник остался уже позади, по бокам дороги замелькали то берёзовые околицы, то целый сосновый бор, то стая уток, взлетевшая с заросшего камышом болота, то поля нарядные, позеленевшие первыми всходами. Когда Витька ехал на лошади на озеро, то не замечал этой красоты, картины менялись медленно и казались унылыми, а тут под ровный рокот мотора одна картина сменялась другой. Казалось, только что проехали по улице небольшой деревни, где с кудахтаньем куры освобождали дорогу, а вот уже мелькнуло озерко с рыбаками, не отводившими взгляд от поплавков. Наконец показалось полотно железной дороги и огромный состав с вереницей нагруженных лесом вагонов.

Витьке казалось, впечатлениям не будет конца, но самое неизгладимое, что осталось на всю жизнь то, как дядя Ваня на обратном пути усадил Витьку на колени и доверил ему баранку автомашины.

Сначала машина упрямо не хотела ехать по дороге, всё съезжала на обочину, но мало-помалу выровнялась, стала более послушной и бежала только по дороге, лишь чуть сторонясь вправо и уважая встречную. Обе ноги до педалей у Витьки не доставали, он, вытянув лишь правую, прибавлял или убирал газ, скорости переключал сам дядя Ваня. Витьку не покидало ощущение, что это он впервые в жизни управляет такой огромной машиной, и она беспрекословно подчиняется малейшему повороту руля. Несколько дней Витька находился под впечатлением поездки на автомашине. Именно тогда он решил учиться, чтобы уметь управлять машиной, заставлять подчиняться своей воле сложные механизмы.

Кончилась война, отзвучали залпы победы, страна приступила к мирному строительству.

Витька только окончил пять классов, в табеле по всем предметам стоят пятерки. Завуч называет отличников школы, которым положена почетная грамота. К сожалению, ни в школе, ни в областном отделе образования грамот нет, не хватает бумаги. Ученики помнят, как им приходилось писать на газетах почти всю войну, как полуголодным сидеть на уроках, как пилить школьные дрова или копать в пригорхозе картошку. Война всех коснулась, всего советского народа, который заслуженно праздновал победу над коварным врагом.

Стали возвращаться с фронта воины-победители, бывшие шахтёры, гимнастёрки их теперь украшали ордена и медали. Витька видел гордость мальчишек, отцы которых вернулись с фронта. С какой радостью он бы тоже встретил своего отца, как бы стало ему легко шагать по земле… От этих мыслей какой-то комок сдавливал горло, но нет, Витька не плакал, он даже успокаивал мать, когда видел на её глазах слёзы.

Лето, первое послевоенное, прошло ещё быстрее. Витька с матерью косил сено, возил дрова, собирал колоски, ходил за грибами и ягодами. В разговоре с ребятами он высказал мысль после семи классов учиться на шофёра, и многие тоже решили последовать его примеру. Так стал складываться коллектив будущих водителей машин, которые очень смутно представляли, как это будет, но твердо верили, что будет.

Осенью в Витькин шестой класс пришли две новенькие девочки, Надя Гурьянова и Люда Степанова. Они резко выделялись из всего класса красивой и яркой одеждой, манерой разговаривать и даже тем, что ни у одной не было на руках мозолей, как у остальных ребят и девчонок. Они не могли полоть огород, пилить дрова или даже косить сено, как почти все ребята класса. Но они, видимо, специально заводили споры о Моцарте и Шопене, Чайковском и Глинке, а у одной из девочек дома было настоящее пианино. В 1945 году это величайшая редкость на руднике. Девочек класс вначале принял в штыки, но постепенно они стали завоёвывать авторитет у части класса. Учились они хорошо, организовали кружок самодеятельности; кому скоро четырнадцать, советовали вступать в комсомол. Они стали активистками класса, хоть ещё многие девчонки считали их воображалами. В шестом классе появилась алгебра, геометрия, стало много преподавателей, хоть и очень не хотелось расставаться со всеми уважаемой Евдокией Алексеевной, которая с первого по пятый класс вела у ребят все уроки.

Появились и трудности: вместо привычных пятерок у Витьки стали появляться четверки, а иногда и тройки. Особенно плохо понимал преподавателя математики Петра Адамовича, который говорил, сильно гундося, и сердился, когда ученики переспрашивали.

Шестой класс Витька окончил даже с двумя тройками, с началом каникул сразу же устроился с ребятами-однокашниками перелопачивать руду на руднике. О, сколько было радости у матери, когда Витька отдал ей первые заработанные деньги. «Вот и я наконец дождалась сына-помощника»,– сказала она, а на глазах появились слёзы радости.

К школе мать купила Витьке новую рубаху, а брюки перешила из отцовских черных вельветовых. Витьке казалось очень неудобным появиться в вельветовых штанах в школу, но старые за лето совсем развалились.

К началу седьмого класса все стали взрослее, ребята за лето заметно подросли, многим шёл пятнадцатый год. С начала года Витька попал в школьный водоворот: ездил в пригорхоз копать картошку, плясал в танцевальном кружке, рисовал простым карандашом портреты к школьной выставке. Особенно долго сидел над портретом Сталина в погонах генералиссимуса, тщательно выводя каждую морщинку у глаз, каждый завиток усов. Портрет, вернее копия, увеличенная на глаз, вроде получилась, но первое место занял Володя Колупаев, его рисунки были лучше. Иногда по вечерам собирались в школе, даже танцевали с девчонками, но Витька стеснялся, хоть и танцы ему давались легко (он научился танцевать чечетку, цыганочку), виной тому – вельветовые штаны.

После экзаменов весь выпускной седьмой отправился в лес, долго бродили по полям, берёзовым рощицам, собирали цветы, просто стояли на возвышенности у серого камня и молчали. Каждый знал, что большинство класса в восьмой уже не пойдёт. Да, класс расставался. Никто не знал, какова дальнейшая судьба каждого, да и встретятся ли вообще. Многие возвращались в родные, освобожденные от немцев края, другие шли в техникумы, училища. Словно понимая ребят, лес тоже перестал шуметь, лишь чуть пошевеливали листочками неугомонные березки, да где-то далеко куковала кукушка. Домой расходились группам, и тут только оказалось, что некоторые девочки давно дружат с мальчиками, ходят под ручку и даже целуются. Особенно было заметно Надю Гурьянову, она знала, что нравится почти всем мальчикам класса. Девочка на глазах у всех брала под руку Володю Суворова и уводила в сторону, а мальчишки, делая равнодушный вид, с завистью смотрели, как удалялась её вполне оформившаяся красивая фигурка. Витьке тоже Надя нравилась, он это понял ещё в самодеятельности, но признаться мог только во сне.

Наступило лето. Отдохнув после школы, ребята стали думать, куда ехать учиться. Собрались мечтатели-водители вместе, и Владик Удалов предложил ехать в Акмолинск в железнодорожное училище:

–Ребята, шофёрами мы всегда успеем стать. Давайте поедем учиться на помощников машиниста электровоза, специальность новая, полное государственное обеспечение, что думаете?

–Решено, будем водить электровозы, а машину со временем я обязательно научусь водить и права получу!– громко сказал Витька.

Собирались недолго. Через день кто с чемоданчиком, кто с котомкой шагали к двадцать седьмому разъезду, чтобы сесть на вечерний поезд «Петропавловск – Акмолинск». Провожали ребят девочки далеко за рудник, при прощании Надя отозвала Витьку в сторону «по секрету» и сказала: «Витя, ты давно нравишься Люде, подойди к ней». Как хотелось Витьке сказать, мол, если бы тебе нравился… но он только слегка пожал плечами.

Витька подошёл к Люде, она оказалась на целую голову ниже его, её модные крупные локоны свисали на плечи. О чём с ней говорить, когда глаза невольно косятся в ту сторону, куда ушли Надя с Володей.

–Эй, водители! – раздался голос Владика, – вот и поезд, прощаетесь!

–До свидания, девчата, ещё встретимся.

Виктор с Володей зашагали по дороге к синему лесу, за которым уже виднелась насыпь железной дороги.

Виктор оглянулся, на дороге ещё махали платками девчонки, а за околком виднелись каменные дома рудника. Здесь прошли его школьные годы, годы трудные, полураздетые, полуголодные. Годы, где перенесены тяготы войны, где окончилось Витькино детство.

Прощай, милая Денисовка! Прощай, детство!

ГЛАВА 2. АКМОЛИНСК

Остаток дороги до 27 разъезда ребята шагали молча. Каждый думал о чём-то своём, о близких и родных, о школьных товарищах или просто о руднике, где у каждого остались свои радости, горести и печали. Многих просто пугало, что придётся жить одному, без привычной семьи, без сестрёнок и братишек, наконец, просто без мамы, которая ещё так необходима.

Поезд почему-то задерживался, ребята расселись на брёвнах у железной дороги разъезда и считали вагоны проходивших товарников. Вечер наступил как-то неожиданно, вот уже засветились семафоры то жёлтым, то вдруг зелёным огоньком. И тогда был слышен шум приближающегося поезда, который появлялся из-за поворота и прорезал своим прожектором темноту. Поезд громыхал по стрелкам разъезда, проносился мимо дежурного с фонарём, мимо стрелочника, вышедшего из будки, и показывал ребятам свой хвост, огражденный красными фонарями. Лес за линией становился после прожектора совсем темным и зловеще смотрел на разъезд и его пассажиров. Вряд ли в этом лесу можно было отыскать зверька или птицу, все были напуганы шумом поездов, порой – пронзительными свистками паровозов.

Наконец дежурный объявил о подходе пассажирского. Пассажиры с мешками, чемоданами и котомками торопливо выстраивались вдоль первого пути, чтобы всем сесть за двухминутную стоянку поезда. Владик Удалов повел всех ребят к хвосту поезда, вернее, к тому месту, где должен остановиться десятый вагон, о чем он предварительно спросил у дежурного.

Владику много приходилось ездить на поездах, он был эвакуированный с Украины, да так и остался жить с мамой в Казахстане. В вагоне Владик занял всем ребятам верхние и средние полки, все быстро улеглись, но уснуть многим не удавалось: не отпускали впечатления прошедшего дня. Наконец усталость взяла своё, ребята крепко уснули и проснулись лишь в Акмолинске, когда в окна ярко светило солнце, а проводник ходил по вагону и громко говорил: «Акмолинск, конечная, поезд дальше не идёт!»

Вокзал серо-зелёного цвета встретил ребят ярким солнцем и громкой музыкой. Музыка придавала какую-то торжественность, она приподнимала настроение пассажиров. Её впервые включили при встрече военных эшелонов, возвращавшихся с победой после войны, а со временем музыкой стали встречать или провожать каждый пассажирский поезд. Перрон вокзала асфальтирован, на нём чисто, а сразу за привокзальной площадью огромные кучи грязи, которые приходилось обходить протоптанными тропинками. Приезжих всех группами с вокзала направляли в санпропускник; каждый должен был помыться и прожарить всю свою одежду, после чего выдавали талончик, разрешающий въезд в город.

Ребятам долго пришлось стоять в очереди, пока получили заветные талончики. Лишь после обеда, выяснив направление, ребята отправились к цели.

Вначале шли по дороге, выложенной булыжником, вдоль трёх- и двухэтажных домов, затем мимо одноэтажных, обмазанных жёлтой глиной бараков, пока не выбрались на пустырь между станцией и городом, где стало видно огороженное проволокой училище.

Станция Акмолинск 1947 года встретила ребят сплошной грязью и лужами. Достопримечательностью был базар, толкучка, где продавали съестное по баснословным ценам и различную, порой небезопасного вида одежду, которую отдавали за булочку чёрного непропечённого хлеба. Так же играли в три карты, выкрикивая прибаутки: «Выбери туз – заплачу, за красного сам получу, кто хочет выиграть, ставь скорей, да только чёрного не про глазей»! А среди зазевавшейся толпы промышляли беспризорники в рваной одежде и с перепачканными углём и золой лицами и руками: ночевали они на отвалах теплого шлака от паровозных стоянок.

Двухэтажный корпус железнодорожного училища №4 был построен из красного кирпича. Первые два этажа занимали учебные классы и кабинеты, а в подвальном помещении расположились мастерские и столовая. Вокруг основного корпуса стояли одноэтажные бараки, где жили курсанты и были хозяйственные здания. Вся территория огорожена проволокой и охранялась курсантским нарядом. За проволоку курсантов выпускали по разрешениям, дисциплина была полувоенной.

После лёгких экзаменов и мандатной комиссии ребят зачислили в группу помощников магистрального электровоза. Эти группы были впервые созданы, когда приняли решение правительства об электрификации Карагандинской железной дороги впервые в Союзе на переменном токе 15000 вольт, 50 периодов в секунду.

Владик Удалов, Володя Суворов, Николай Дьячков и Виктор Согрин – все из Даниловки попали в одну группу.

Ребят одели в сатиновые косоворотки, кителя и брюки хлопчатобумажной ткани, бушлаты и кирзовые сапоги и лишь к Новому году – в суконные брюки и чёрные железнодорожные шинели.

Учёба началась с сборки урожая подсобного хозяйства училища.

К началу занятий вернулись из отпуска «старички» – те ребята, которые проучились уже год. Это были будущие поездные вагонные мастера, слесаря, токаря железнодорожных мастерских. Они входили в барак «новичков» бесцеремонно, примеряли новые кителя, шинели, фуражки, а взамен оставляли замасленные. Утром мастер выстраивал свою группу и просил назвать тех, кто заменил форму, но большинство молчали, так как вечером «старички» сказавшему устраивали тёмную, то есть набрасывали на голову одеяло и били кто чем. Как правило, «старички» были дружны между собой, иногда они заходили в столовую к «новичкам» и бесцеремонно брали с подноса несколько паек хлеба, и все молчали.

Кормили в то время курсантов плохо, особенно к концу зимы. Мёрзлая капуста да свекла. Мясо только в обед, да и то мизерных два-три кусочка, никаких жиров. Заниматься приходилось много, появились незнакомые предметы – электротехника, пневматика, специальная технология и другие. На уроках часто многие думали о еде, так как с тарелки пшенного супа без картошки и полстакана чая утром все были полуголодные. Так приходилось учиться, ребятам особенно тяжело было заниматься дорожно-слесарным делом. Вначале каждый зажимал в тиски брусок железа и рубил его зубилом, притом смотреть необходимо на резец зубила, а бить по его головке, и поэтому часто попадало молотком по левой руке. У всех левая рука была в шрамах, они оставались навсегда. Позднее ребята, натренировавшись, рубили зубилом, отвернув голову. И по рукам уже не попадали.

Учёба давалась непросто, но ребята не были избалованы и не ныли, каждый прекрасно понимал, что виновата война. В стране в 1947 году во всю главенствовал голод, было трудно всему советскому народу.

К концу первого года обучения ребята стали между собой дружнее. Если кому-то удавалось достать казахскую лепешку, она тут же делилась на всех; если приходила посылка – ели все.

В 1948 году всей группой вступили в профсоюз, а тот, кто не был комсомольцем, – в комсомол. Весной 1948 года проходил областной конкурс художественной самодеятельности. В училище был создан большой хор, но после первых репетиций руководитель понял, что ребята очень слабы и худы, чтобы петь.

Приказом начальника училища участникам самодеятельности в обед дополнительно выдавалось 200 грамм белого хлеба и 30 граммов масла. Через неделю участники заметно поправились, и хор зазвучал красиво.