Булочник и Весна

Понимая, что ни со смертью Тузинского худрука, ни со штабелями сетки поделать ничего не могу, я решил заняться тем, что в моей власти. Мотины слова о том, что моя булочная – «липа» и сам я – «менеджер», жгли меня. Я больше не чувствовал себя булочником – с меня сорвали погоны.

Два ближайших дня я потратил на переустройство нашего заведения. Для начала дал разгон девицам – Маргоше с Анютой. Затем купил на строительном рынке простую и симпатичную конуру и поставил её с чёрного хода. В неё сразу же забрели две собаки и уснули, как мёртвые, будто век шатались по дорогам. Наконец, мною был затеян пересмотр ценовой политики, в результате которого дешёвый хлеб подешевел ещё. Маргоша рвала и метала, писала даже заявление об уходе, но я выдержал бой.

Когда меры по искоренению «липы» были предприняты, я отправился в театр – сообщить о них Моте и угодил на похороны. В небольшом скоплении людей у ступеней театра я нашёл Николая Андреича. Он был синеват, помят и заплакан. Горло закутано в шарф. Глаза пусты. Заговаривать с ним не имело смысла.

Нашёл я и Мотю, но она отвернулась, заметив меня. В этой солнечной скорби и холоде я не видел возможности сообщить ей, что всё исправил, пусть приходит со своей мышью. Постоял ещё пару минут и пошёл в булочную.

А затем на востоке вырос сплошной материк облаков. Его синие горы двигались прямо на нас. Я то и дело выходил на улицу – проверить, долго ли ещё ждать, и под вечер застал мгновение, когда, набравшись сил, зима рванула облачную обшивку и на землю густо полетел снег.

В штормовом переломе мне всегда видится шанс к возрождению. Стемнело понемногу, и я подумал, что ничего не потеряю, если, воспользовавшись снегом как декорацией, вернусь к истокам.

Я просверлил в деревянном лотке дырки, продел верёвку и, накинув на шею, ринулся в жар пекарни за свежим хлебом. Пусть меня разжаловали из булочников, зато теперь я – «лотошник»!

Маргоша поймала меня в коридоре и обсмеяла, конечно, мою затею, но возражать не стала, узрев в ней потенциал рекламной акции.

Благоухая хлебом, как цветущая липа – мёдом, я вывалился в метель и орал, словно древний глашатай, перекликая ветер: «Русские калачи! Только из печи! Налетай, пока горяченькие!» – и прочую архаическую банальность.

И что бы вы думали, – налетали! Поначалу это были снежные хлопья – они шли андерсеновским роем, целуя и остужая корочку. А затем повалили дети и старики, подвыпившие мужики, усталые после работы женщины. Я был счастлив! Я чувствовал себя частью театра, частью Моти и Тузина, частью большой счастливой зимы. Одиночество провалилось к чёрту. Думаю, я испытал то самое чувство, которое именуют «соборностью», – когда люди объединяются под радостной сенью смысла и вместе постигают то, чего не схватить поодиночке. Хлеб летел, и мне хотелось расцеловать каждого, кто изъявлял желание попробовать наш калач.

С пустым лотком и карманом мелочи я бежал в пекарню за новой порцией и взмокший, распахнутый снова выходил в дымящийся снегом космос. От метели и лоточного бенефиса голова кружилась всерьёз. Я чувствовал – это и есть высшая точка моего наследного ремесла. Идеальный миг, когда самое время возникнуть Майе!

Должно быть, моя судьба стояла поблизости, потому что буквально через минуту я стал жертвой её дружеской шутки.

Я как раз перетряхивал калачи на лотке, когда сзади на меня налетел человек-шквал. Одна рука крепко обхватила плечи, другая легла на глаза. Сердце ухнуло на какую-нибудь долю секунды и сразу распознало подлог – нет, не Майя, конечно! Это была пахнущая сигаретами мужская ладонь.

Я вывернулся и глянул: румяный, бешеный, как метель, Петя от души веселился над моим изумлением.

– Ну, брат, с тобой не соскучишься! А булочная что, прогорела? Имущество с молотка? – приветствовал он меня и, схватив калач, рванул зубами клок. – Я по делам тут! Думаю, дай заеду, красавицей моей полюбуешься!

– Какой ещё красавицей?

– Тачку мою будешь смотреть или нет?

Я быстро раздал остаток хлеба и, взяв лоток под мышку, пошёл с Петей к парковке.

На краю площадки, под фонарём красовался новёхонький внедорожник гламурной марки. Он был так безупречен, что его хотелось загнать в гараж и беречь. Я не понимаю смысл джипов, которые жаль царапать.

– Как ты ездить-то на нём будешь? – посочувствовал я.

– Да уж как-нибудь! – успокоил меня Петя. – Вот ещё часы себе купил! В пару к машине. Размахался, конечно, но, знаешь, так захотелось – на счастье! – и, ступая в круг фонарного света, сдвинул рукав куртки. На запястье и правда посверкивали какие-то часы.

– Противотанковые? – сказал я, разглядывая мощный корпус.

Поняв, что невежество не позволит мне оценить марку, Петя вздохнул и опустил рукав.

– Погреться-то пустишь?

В булочной Петя сел за свободный столик и, сняв куртку, остался в чёрной водолазке, простой и безукоризненной, как всё, что он носил. Взглядом заезжего принца окинул наш скромный приют.

– Ладно, ничего вроде. Только слякотно. Уборщица-то где? – и вдруг резко переключился: – Я ведь к тебе по твоим, между прочим, делам!

– По моим? – удивился я.

– А ты думал, я так сюда пёрся, тачкой похвастаться?

– А что, нет?

Он усмехнулся и посмотрел в застланное крупным снегом окно. Лицо его вдруг сделалось мягким, словно бы виноватым.

– Вот думал – надо ли тебе говорить? Решил, что надо… Тут ведь знаешь, с кем я имел беседу?

Я взглянул вопросительно.

– С Кириллом! – сказал он и помедлил, ожидая моей реакции. – Мама у него рецепт забыла. Так он сам звонит и говорит: Елена Львовна, а может, ваш сын заедет, или я даже могу с ним где-нибудь пересечься, если заезжать неудобно.

– Ну и как, пересеклись?

– Я на работу к нему заскочил. Рецепт, естественно, предлог. Не буду тебя грузить подробностями, но идея такая. Ему хочется докопаться, такая ли ты скотина, как представилось поначалу, или всё-таки он ограбил порядочного человека. Его это мучит – вот в чём прикол! Всё выпытывал, хороший ли ты друг.

Я почувствовал наплыв безмерной усталости и подпёр голову ладонью. Не так давно, где-то пару недель назад, в телефонном разговоре мама сказала, что Кирилл расспрашивает обо мне. Когда заходит за Лизой – обязательно что-нибудь да спросит. Где я учился, с кем дружил, как меня занесло в хлебное дело. А однажды даже напросился смотреть мои детские кактусы. «С какой радости ты его принимаешь? – набросился я на маму. – Из-за него я болтаюсь в космосе! В ледяной пустоте! И неизвестно, сколько мне ещё бороздить галактики! А ты пускаешь его в дом да ещё выбалтываешь личную информацию!»

«Он адекватный, уважительный человек, в отличие от тебя. Я привыкла относиться к уважительным людям по-человечески», – возразила мама, и я дал отбой. Правда, накурившись вволю, перезвонил.

– Вот именно поэтому, – сказала мама, услышав мой голос, – Кирилл – с твоей семьёй, а ты «бороздишь галактики»!

Помню, в тот же вечер я хотел поехать к нему и выяснить напрямик – с какой целью он интересуется моим хлебом, кактусами и друзьями? Но мне не хватило злости.

Из часто открываемой двери дуло мокрым снегом. Покупатели приносили с собой густую и скользкую, истинно зимнюю слякоть. Я поёжился и оглянулся – где, и правда, уборщица?

– Ну ты чего раскис? – спросил Петя.

– Всё равно я проиграю, – отозвался я. – У меня нет оружия его уровня. Подумай, чем я воюю? С самого начала и по сей день – деньгами, материальными ценностями. Булочная, дом на природе – всё то же, что и раньше, хотя давно уже знаю, что Майю этим не купишь. А у него – оружие высшего порядка. Чистая жизнь, неспособность к ненависти. Он с таким добром не шевельнув мизинцем меня побьёт. Ну серьёзно, чувствую себя дикарём – с топором на летающую тарелку!

Петя выслушал меня, не перебив.

– Я тебя понимаю! – сказал он сердечно. – Сам знаешь, какой дрянью я теперь занят, но тебя понимаю – правда. Действуй! Переквалифицируйся в праведники! Я считаю, если есть цель – жми до победного. Отдай всё, живи в шалаше – но победи!

– Я и так живу в шалаше! – усмехнулся я.

Мы вышли на улицу. Петину машину укрыло кружевом снега. Он нежно смахнул его щёткой.

– Петь, спасибо за всё! – сказал я, и он укатил.

А я пошатался ещё, припоминая солнечное утро, траур и как отвернулась от меня Мотя. Припомнил затем и лоток с калачами. Снежная кутерьма совсем засыпала мне мозги. Пора было ехать, закручиваться в чёрный, вьюжный коридор леса.

А когда, припарковавшись на свежем снегу, я вышел закрыть ворота, до моих ушей долетел стон – тоскливый скрип, идущий из глубины участка.

Я вгляделся: это пела, раскачиваясь, сорванная с верхней петли дверь бытовки. При ближайшем рассмотрении выяснилось: следы вели к ступенькам не от калитки, а со стороны леса. Их было много. Мне показалось – целый полк.