Зависимость от любви

«Кругом одна похоть и секс, – думал я, – до самой старости».

Стихотворение Юрия стали обсуждать. Кому-то оно понравилось, кому-то нет. Кто-то в нем совсем ничего не понял, а кто-то, как и я просто молчал. Лично мне нечего было сказать об этом стихотворении. Моя душа не то, что не принимала его, она его совершенно отторгала. Если бы меня попросили высказать мое мнение, то мне пришлось бы признаться, что это стихотворение напоминает мне красный кусок сырого мяса.

Потом вышел седой дед, тоже постоянный участник Союза. Он с большим задором прочитал очень складный легкий стих о голубях. Вот голубь перед голубкой ходит и так и эдак, крутится возле нее, воркует, танцует, и как только она теряет бдительность, он – хлоп! И прыгает на нее! В общем, спаривается с ней. Голубка возмущается, но дело уже сделано!

«Куда не плюнь – все кругом спариваются», – тяжело вздохнув, мысленно констатировал я.

Снова начались обсуждения стихотворения. Но на этот раз обсуждения были более благосклонными и нейтральными.

Потом вышла красивая девушка с серыми большими глазами, и я тут же мысленно назвал ее Сероглазкой. Я несколько раз видел ее здесь, но до этого не замечал красоты ее серых глаз. Она окинула всех присутствующих взглядом, зацепилась глазами за меня, покраснела, потупилась и начала читать длинное стихотворение о чем-то непонятном и тоскливом. Я слушал ее и словно воочию видел грязный стол после застолья с недоеденными салатами, разбитыми рюмками. Видел какие-то заброшенные дома и дворы, заунывное подвывание ветра и неустроенность повсюду. Мне стало жаль девушку – похоже, она писала этот стих во время жуткой депрессии.

Всем присутствующим ее стихотворение очень понравилось. По крайней мере, мужской половине. Ни один мужчина не осмелился плохо отозваться о ее стихотворении. А я подумал, что я профан в поэзии, потому что совершенно ничего не понял в ее стихе. И тут, словно озвучивая мои мысли одна из женщин спросила:

– Ну и кто что понял в этом стихотворении?

Несколько молодых парней возмутились:

– Если вы не понимаете, то это ваши проблемы!

– Лично мне все было понятно!

– Над ее строками просто думать надо – это же абстракция!

После такого напора больше никто не смел нападать на красивую Сероглазку. А я чувствовал какую-то дрожь волнения внутри себя, и пусть я молчал, но все происходящее очень сильно впечатляло меня. Все эти люди с их стихами… Казалось, я могу угадать состояние души поэта по его стихотворению. Вот Юрий – это тяжелая страстная душа, а у старика, что читал о голубях, душа простая, как и его стих. У Сероглазки душа глубже, чем кажется, но там полный разлад, хаос и тоска.

– Молодой, человек, – вдруг обратился председатель к кому-то, – а почему Вы постоянно молчите? Пора включаться в работу!

Я расслабленно сидел позади всех и даже представить себе не мог, что председатель обращается ко мне, а когда понял, то внутренне весь сжался. Еще ни разу я здесь не зачитывал своих стихов. Я не мог перед всеми раскрываться в стихах, выслушивать обсуждения…

– Не хотите прочесть нам что-нибудь свое? – не отставал от меня председатель.

Словно школьник я вылез из-за стола и растерянно посмотрел на повернувшиеся ко мне любопытные лица.

– Идите сюда! – позвал меня председатель. – Идите, идите!

Я вышел вперед и растерялся.

– Мне еще не приходилось читать вот так свои стихи, – чувствуя, как краснеют мои щеки, обратился я ко всем. – Боюсь, что не смогу…

– А вы попробуйте! Может, нам понравится! – подала голос Сероглазка.

Я посмотрел на нее и как-то сразу внутренне приободрился, почувствовал в себе силу:

– Ну ладно… – пожал я плечами и решил прочесть стихотворение, которое написал несколько дней назад под впечатлением связи с Катей. Я вздохнул несколько раз, собираясь с силами, и начал читать:

Я буду жить без вдохновенья,

            Не по призванию трудясь,

            И разделю постель не с тем я,

            Со отвращением борясь.

            Я буду днем скрывать печали,

            А ночью дико тосковать

            И в полусне, как во тумане

            Кого-то тайно призывать:

            «Приди! Приди, души желанье!

            Кто ты? Господь иль человек?

            Приди! Уйми мое страданье!

            И прогони печаль навек!»

            Без высшей цели жизнь ничтожна,

            А без любви она пуста.

            Хочу любить, молиться, верить,

            Но на душе лишь пустота…

Читал я с выражением, не завывая монотонно, как это любят делать некоторые поэты, а менял тон и ритм, исходя из смысла стихотворения. И мне казалось, что я в своем стихе до невозможности раскрываюсь. Вся душа была нараспашку, и это было похоже на исповедь. Мне было страшно, что когда я дочитаю, то кто-то скажет что-то хлесткое и нанесет удар по моей раззявленной душе. Но странное дело! Никто ничего не говорил! Все молчали. А я посмотрел на устремленные на меня лица и почувствовал, как щекам снова становится жарко. «О нет! – внутренне содрогнулся я. – Только не краснеть!»

– А что, хорошее стихотворение! – подал голос парень лет тридцати. – Мне понравилось!

– Да вообще стихотворение замечательное! – с воодушевлением сказала полная дама средних лет. Она с большим пониманием, с сочувствием, чуть ли не с нежностью, словно на сына, смотрела на меня. Под ее взглядом я ощутил себя совсем зеленым пацаном, которого пожалела сердобольная тетенька.

– Это стихотворение написано в депрессии!

– Точно! Депрессивный стих!

– Да, здесь очень наглядно видна депрессия, – раздалось еще несколько голосов, и я весь сжался, пожалев, что обнажил свою болезненную суть перед другими…

На следующий день в коридоре института я нежданно-негаданно столкнулся с Катей. Она тоже не ожидала встречи со мной. Но если я смутился, увидев ее, то она совершенно спокойно поздоровалась. Уверенная в себе, вызывающе-красивая, она ухмыльнулась при виде моей растерянности:

– На тренажеры пойдешь сегодня?

– Нет… То есть да!

Катя снова ухмыльнулась, будто находила меня смешным:

– А ко мне пойдем?

– А-а-а… – мне хотелось отказать ей, но, глядя в ее уверенные красивые черные глаза, я словно получил разряд тока. Это было похоже на огонь. Можно было подумать, что я влюблен в нее. Влюблен безумно, именно безумно. Меня влекла к ней неудержимая, ничем не сдерживаемая страсть. Огненная ненасытная плотская страсть, которая вот-вот, казалось, даст насыщение не только моему телу, но и душе. У меня было такое чувство, что через сексуальное наслаждение я пытаюсь загнать и в душу блаженство насыщения.

Снова мы были у нее дома, снова между нами был невообразимый секс, а потом снова мне было противно до тошноты. Катя же была довольна. Она лежала передо мною голая, ничем не прикрытая. Кажется, ей доставляло удовольствие то, что я вижу ее такую. Сексуальное удовлетворение опять было таким ярким и полным, что даже не верилось, что это все со мной произошло. Но в то же время сам я, моя сущность снова не ощущались мною. Я весь был телом. Мне казалось, что с Катей в постели я обращаюсь в горячего жеребца, который весь охвачен желанием, дрожит, жаждет, трясется. Но после соития я снова из жеребца становился человеком, и мне чудилось, что я только что был не жеребцом, а мерзким сатиром с рогами и копытами. Становилось так гадостно, что хоть два пальца в рот суй, чтобы очистить себя от невозможной мерзости. Хотелось, чтобы всего этого со мною больше не случалось, хотелось навсегда покончить с Катей. Но глядя на ее голое тело, я осознавал, что пройдет день-два, и я снова буду искать с ней встреч и, если она соблаговолит меня позвать, я словно привязанный пойду за ней.

– Знаешь, – подала голос Катя, – ты был бы идеален, если бы не думал много.

Я полулежал возле нее на подушках и рассматривал ее картинно лежащее тело.

– С чего ты взяла, что я много думаю?

– Видно. Лицо сосредоточенное и серьезное, весь в себе…

– Слушай, а зачем тебе все это?

– Что? – устало спросила она.

– Куча мужиков, секс с ними. Могла бы выбрать кого-то одного, а ты с разными. Ты распыляешь себя.

Катя усмехнулась, немного скривив рот:

– Где я распыляю? Вот она я вся, и все мое со мной. Я вся своя и мне хорошо, а вот ты как раз потерянный какой-то. Вот опять сидишь подавленный, будто тебя сломали. Если тебе так плохо со мной, зачем идешь ко мне?

Я с удивлением посмотрел ей в глаза. Надо же, как точно подобрала она слова к моему состоянию: потерянный, сломанный, подавленный. А мне казалось, что она совсем ничего не понимает в жизни и только мужиков перебирает. И мне захотелось приоткрыть ей свою душу, сказать о духовной пустоте, о желании любить, рассказать о животном влечении к ней, которое снова вводит меня в пустоту. Я уже открыл рот, чтобы поделиться с ней своими откровениями, но она опередила меня:

– Я абсолютно не понимаю серьезных, озабоченных жизнью людей. Столько вокруг всего потрясающего, а они будто не видят за своей серьезностью ничего. И ты вот сейчас. Что тебе надо? Ты получил удовольствие, так радуйся! Чего ты все думаешь?

– Без любви противно как-то… – тихо ответил я.

Катя на мгновение притихла, а потом молча встала и стала одеваться. Я тоже поднялся и принялся натягивать джинсы. Мы молча одевались, почему-то торопились. Я путался в рукавах, штанинах, а когда уже обувался у порога, она, выйдя за мною, заявила:

– Приходи ко мне на следующей неделе в среду в 15-00.

– Я не приду, – не очень уверено сказал я.

– Придешь, – очень уверено сказала Катя.

Выйдя на улицу, я, не разбирая дороги, пошел какими-то дворами, закоулками. Внутренняя тошнота не отпускала меня. Зачем она позвала меня в среду к себе? Чего ей надо от меня? Неужели ей мало всех ее многочисленных парней? Или она спит с ними по расписанию? Сегодня с одним, завтра с другим, а со мной решила переспать в среду на следующей неделе. Еще назначает, когда мне прийти! Но я больше не пойду к ней! Ни за что! Я не должен больше пить эту грязь! Но в душе моей не было уверенности в том, что я выдержу и не пойду как телок к этой Кате.

Я шел, петляя по подворотням, а перед глазами у меня так и стояла Катя. Вот ее лицо, глаза, вот она лежит бесстыдная голая, вот усмехается, вот говорит мне о том, что меня будто сломали. Мне уже сейчас хотелось вернуться к ней и быть просто рядом, слушать ее, смотреть на нее… Но ведь я не люблю ее! Или уже люблю? Почему же тогда меня так тошнит?

Я вышел на оживленную улицу и увидел большой белый храм. В отчаянии я зашел в него. Там было пусто и сладко пахло ладаном. Я медленно прошел вглубь храма, остановился у иконы седовласого старца. Это был Николай Чудотворец. Умные глаза святого проникновенно смотрели мне в душу. Казалось, он все знает обо мне. И я стал клясться перед святым, что больше никогда не буду с Катей, что никогда не приду к ней, обещал разорвать порочную связь.

Николай Угодник с пониманием смотрел на меня, будто принимая меня и мои клятвы.

Вышел я из храма облегченный, хотя душевная тошнота все еще была со мной. Я знал, что тошно мне будет еще несколько дней, а потом все пройдет. Верил, что клятва перед Чудотворцем избавит меня от злого наваждения, освободит от горького вожделения.

Выходные прошли спокойно. Я наслаждался безмятежностью, о Кате совсем не думал. Но вот подошла среда, и внутри меня стала происходить самая настоящая духовная борьба. Я никак не мог успокоиться и только и думал о том, идти мне к Кате или нет. Хотелось проучить ее, показать свое равнодушие к ней, но тут же мне становилось страшно потерять ее. И я не понимал, что со мной происходит. А когда занятия в институте закончились, я долго метался и то шел к остановке, чтобы немедленно уехать домой, то устремлялся к Катиному дому, высившемуся за парком. В конце концов, я сел на лавочку в парке и постарался хладнокровно подумать, проанализировать ситуацию.

Итак, меня почему-то тянет к Кате. Вопрос: почему? Я люблю ее? Нет. Она нравится мне как человек? Нет. Но меня влечет к ней не только физически. Я будто жду от нее чего-то, будто у нее есть что-то большее, чем ее тело. Будто еще чуть-чуть и она прольет на меня душевное тепло, и тогда я в ней отражусь как в зеркале. Да, меня влекла к ней чисто животная страсть, но в душе при этом постоянно была надежда получить от нее что-то большее. И самому мне хотелось излить на нее что-то из сердца, такое сокровенное и тайное… Нет, я не был дураком и отдавал себе отчет, что Катя совсем другой человек, что она не примет мою душу, да и ее душа была мне неинтересна. Зачем нам открываться друг другу? И все же я почему-то надеялся на это раскрытие. Моя пустота требовала заполнения, и это было для меня насущной необходимостью, такой сильной, что я совершенно неадекватно ожидал наполненности от человека, который не мог мне этого дать. Причем Катя будто улавливала во мне эту мою духовную нищету и вела себя словно богач. Она будто прятала от меня некое сокровище, но на самом деле никакого сокровища у нее не было.

Я встал со скамейки и решительно пошел в сторону остановки, а потом посмотрел на часы. До трех часов оставалось еще 15 минут. Я мог бы еще успеть к Кате! И тут я почувствовал, что мне просто необходимо увидеть ее, быть с ней. Голая Катя вдруг так явственно возникла в моем воображении, что я подумал, что умру, если сейчас не буду с ней. Я резко развернулся и сломя голову побежал к знакомой девятиэтажке.

В актовом зале института собрали весь наш поток. Было шумно, весело, хотя многие проявляли недовольство, что их заставили идти на непонятный семинар. Нам сказали, что перед нами выступит психолог. Наша группа быстро заняла свободные места поближе к сцене. Я сидел и чувствовал себя таким морально измученным, что даже странно было, как это я до сих пор еще живой. Мысли о недавней встрече с Катей отзывались в моем сердце волнами тошноты и стыда. Я снова получил от нее порцию плотского удовольствия, но теперь расплачивался за это душевной теснотой. Но ведь я знал, что так будет со мной, зачем же снова окунулся во все это? Как будто снова побежал за миражом и уткнулся в пустоту…

На сцену вышла миловидная женщина средних лет, и шум в зале утих. Это была психолог нашего института. Она объявила нам, что сегодня будет говорить с нами о любви. Я презрительно фыркнул про себя, подумав, что сейчас она будет учить нас, как надо любить. Будто этому можно научить. Разве любовь не данность? Она либо есть, либо ее нет. К чему тут рассуждения?

Но с первых слов я очень увлекся ее лекцией. Особенно мне понравилось, когда она рассказала о взглядах Эриха Фромма на любовь. Он считал, что, где отсутствует счастье в любви, идет компенсация за счет количества сексуального удовольствия. Кажется, что женщина хочет, чтобы ее «брали», но она не хочет, чтобы ее «брали» всерьез, как личность, во всем ее своеобразии и неповторимости. Она желает, чтобы ее принимали, как представительницу пола, и потому, прежде всего, заботится о теле, стараясь соответствовать модному типу, но при этом изменяет своему своеобразию.

А слова психолога о том, что «легкомысленных женщин нет, что они просто надевают маску, под которой скрывается страдающее, никому не нужное существо, до которого никому нет дела», заставили меня усомниться в их истинности. Разве Катя надевает на себя маску? Разве ее чрезмерная сексуальность – это всего лишь ширма ее одинокой души? Что-то совсем не верилось в это. Я потихонечку стал озираться по сторонам, желая найти Катю, чтобы увидеть ее самоуверенное лицо и убедится в том, что я прав. Но ее нигде не было видно. Однако, когда лекция закончилась, и мы все выходили, я увидел ее. Она шла среди других студентов к выходу с противоположной стороны зала. Нас отделяла большая толпа студентов, однако мне хорошо было видно ее лицо. Никакой самоуверенности в этом лице не было и в помине. Катя медленно продвигалась в толпе к выходу. В глазах ее была растерянность, уголки губ скорбно опустились. Я даже сначала подумал, что может быть это не она, но это была она. Ее скорбное лицо никак не вязалось в моем воображении с ее высокомерием и уверенностью в том, что теперь отныне я у нее на крючке и буду приходить к ней тогда, когда она мне назначит. Неужели лекция проняла ее? Но мне как-то не очень верилось в это.

На следующий день я стоял у Катиной двери и ждал, когда она мне откроет, но она не открывала, хотя сама позвала меня к себе. Я долго звонил, но мне так никто и не открыл. Выйдя на улицу, я ощущал одновременно разочарование и облегчение. А когда посмотрел на Катины окна, то в одном из них заметил быстрое движение штор. Значит, Катя все-таки была дома и просто не захотела мне открывать. И в чем дело? Наверное, она не одна. Притащила снова какого-нибудь мужика, а я хожу тут, мешаю. А может, на нее все-таки повлияла лекция психолога? Почему бы и нет? Я сам постоянно крутил в уме фразу, которую услышал на лекции: «Где отсутствует счастье в любви, идет компенсация за счет количества сексуального удовольствия». Катя компенсировала отсутствие любви множеством сексуальных связей. Да и все, кто с ней имел дело, в том числе и я, компенсировали за ее счет отсутствие любви сексом. Но лучше бы все-таки у меня была любовь, а не компенсация.

Катю я встретил через день в тренажерном зале. На лице ее снова играла самоуверенность. Она крутила велотренажер и равнодушно ответила на мое приветствие.

– Я к тебе приходил, ты мне не открыла, хотя была дома, – словно обличая ее, сказал я.

– И что? – скривила она презрительно губы. – Дом мой. Кого хочу – пускаю, кого не хочу – не пускаю.

– Но ты ж сама меня позва…

– Передумала! – резко перебила она меня. – И вообще, больше не приходи ко мне! Я не хочу больше с тобой общаться!

– Понятно, – спокойно сказал я в ответ и отступил от нее на шаг, но потом с любопытством посмотрел на нее:

– Это на тебя лекция психолога повлияла?

Катя бросила на меня сердитый взгляд:

– Да пошел ты!

– Но Катя… – почему-то в этот момент я сильнее прежнего почувствовал свою пустоту, словно я над пропастью встал. – Я готов был тебя полюбить! Я мог бы сделать это!

С большим презрением Катя оглядела меня с ног до головы:

– Да ладно! Такие как ты только липнуть умеют, как пиявки, а сами дать ничего не могут. Возле тебя ни тепла, ни вдохновения, одна жалкая неприкаянность какая-то! Все! Иди отсюда, бедненький!

От ее слов я отшатнулся, как от удара, но тут же меня взяла злость:

– Ну надо же! – зло выпалил я. – Если я такой плохой, зачем же ты спала со мной? Зачем назначала встречи?

– А затем, зачем и другим! – спокойно и все так же презрительно ответила она. – Но тебе я ничего объяснять не буду – не твое это дело. Скажу только, что всех вас я как на ладони видела! И никому по-настоящему я не была нужна. Никому! Разве что…

При последних словах она осеклась, а я успел заметить, как ее колючий взгляд на мгновенье смягчился.

– Все! – резко, словно сбрасывая с себя что-то неприятное, воскликнула она. – Отойди от меня! Дай спокойно позаниматься!

С того дня я больше не искал встреч с Катей. А когда в институте случайно сталкивался с нею, видел, что она делает вид, будто не замечает меня. Иногда с ней был худой и длинный парень в очках, о котором я знал, что он один из лучших студентов института.

Позднее, уже на пятом курсе, я узнал, что Катя вышла замуж за того долговязого. Несколько раз я видел их уже после окончания института, и вид у них был довольно счастливый. Меня уязвляло их счастье, и я никак не мог забыть Катиных слов, что я бедненький и никому не могу дать любви. Неужели тот долговязый смог дать ей что-то такое, чего не было у меня? Но как же тогда моя мать? Она всегда подчеркивала, что я очень внимательный, понимающий, умею сострадать. У мамы никогда не возникало ощущения, что я липну как пиявка, высасывая из нее соки. Наоборот, она говорила, что я ей очень много даю, что если бы ни я, то она давно бы была в могиле. А это значит, что я умею, могу давать что-то людям. Хотя сама мать очень часто напоминала мне некое прилипчивое существо, которому что-то от меня безостановочно нужно. У меня порою создавалось ощущение, что я несу ответственность за всю ее жизнь, за ее желания, за ее настроение. Для меня это было тяжеловато. Но я не мог не брать ответственности за нее, потому что она и так много всего перенесла в жизни. Я же, судя по ее словам, всегда был для нее источником утешения и понимания. Как же после всего этого меня можно назвать пиявкой? Хотя… Разве с девушками я вел себя так же, как с матерью? Нет, там было все по-другому. Если для матери я был Утешителем, то для девушек сам становился существом, которому нужно утешение. В девушках я искал то, чего искала во мне мать: безграничное понимание и полное принятие. Но, возможно, и я, и мать моя просто нуждаемся в любви. Мать почему-то источник любви видела во мне, и я старался оправдать ее ожидания, но мне и самому нужна была любовь. Нельзя же постоянно только давать. Я сам искал источник любви. Он мне был нужен, необходим. Наверное, Катя уловила именно это во мне. Но она была не той девушкой, которая могла дать мне насыщение любви. И Инна тоже была не той. Я не встретил еще свою единственную и неповторимую, в которой мог бы отражаться, как в зеркале и насыщаться этим. Любовь почему-то я видел именно как отражение себя в ком-то. И сам бы я при этом был зеркалом, в котором любимая видела бы саму себя. Мы видели бы друг друга в друг друге. Причем видели бы в самом лучшем виде, и от этого нам было бы хорошо. И в Инне, и в Кате я искал свое отражение и, когда вместо отражения видел пустоту, то терялся.