Периметр зверя

А нарывался Малыш уже который месяц.

На празднество последнего звонка выпускник девятого класса Малыш Сидоров накушался по-свински и публично обложил поносными словами директрису школы, классного руководителя и всех членов родительского комитета персонально.

На экзамены он не явился и с тех пор ни разу не стригся, бродил неприкаянно по району со свитой всяких недоделков с выразительными глазами.

Зачем? Ну, видно были у него на то свои, глубоко личные соображения.

Хамил, дебоширил. Портил приличным людям пищеварение своей пошлой беспределицей.

Однажды его все-таки решили убить. А потом махнули рукой…

Ну, его… Все-таки, Сидор!

И с той минуты Малыша не трогали, не задевали, и не замечали. Как будто и не стало его совсем. Ни для кого.

А Карэ?

Она испекла на твой день рождения пирог. И это был первый, специально испеченный для тебя. Она колдовала на вашей с Сидором кухне, подвязав золотистые волосы косынкой, пробовала с маленькой ложечки и задумчиво глядела в потолок.

– Чего-то здесь не хватает, Малыш?

И ты послушно тряс головой, да, да, не хватает, хотя тебе всего хватало сейчас и ты как заведенный таскал ей то сахар, то еще муки, то масло из холодильника, то вон ту миску со стола, пробовал, кивал, как натуральный дебил, и люто ненавидел Сидора, который периодически заглядывал на кухню.

Потому что это была твоя Карэ, и гораздо больше твоя, чем Сидора, хотя никто, кроме самого Малыша, даже подумать об этом не мог…

Когда Сидор впервые привел ее домой, Малыш пошел погулять, полночи терзался зло и непонятно, расписывая стену в подземном переходе: Карэ…Карэ…Карэ…

Она вошла и сказала: «Красивый мальчик. Это твой брат?» «Красивого мальчика» он ей простил. Как простил все и сразу -недосягаемую красоту, собственное убийственное смущение, всепонимающую ухмылку Сидора и все, чего не будет с ними никогда.

И вдруг: «Мы ни к чему не должны привязываться, Малыш. Карэ больше не придет…»

Ах, Сидор, Сидор… Лицо в полумраке, ледяная глотка, да что же сделать тебе такого, чтоб хоть на мгновение в твоих серых глазах увидеть боль и беспомощность, страх или хотя бы крик…

– Что, Малыш, – короткая улыбка на одну сторону, глубокая затяжка тонкой сигаретой, – тебе очень хочется меня убить?

И ты понял, Малыш, что снова оказался нигде.

Потому что Сидор молчит. И ничего на этом свете нет страшнее его молчания. Когда падают вокруг мягкие безразличные шторы, ограждая тебя, заботясь о тебе, и не остается ничего, кроме Сидоровского молчания. Что, Малыш? Ты становишься совсем тихим и готовым на все? Ты же с лютой ревностью ловишь каждый его взгляд, похвалу, ты был бы самым лучшим псом.

Но Сидор не брал тебя ни в псы, ни в друзья, ни, тем более, во враги. Он просто кроил его под себя.

Молча, уверенно и умело. – " Карэ больше не придет…»

Вот и все.

Хочешь – кулаком о стену, хочешь – башкой с разбегу.

Вокзал выплеснулся на Малыша сразу весь – большой, бестолковый, внутригудящий и отрешенный. Спать кое-где, есть кое-как.

«Вы не слышали объявления?»

«Иван Иванович Петров, вас ожидают у пригородных касс!»

«Поезд Симферополь – Баку опаздывает на 3 часа».

«Я напишу тебе фазу».

«Я буду ждать тебя всегда».

Малыш плелся по перрону, какие-то бестелесные призраки всплывали в его сознании, и когда он касался их ладонями, они вдруг обжигали до костей грубой, шершавой шкурой…

«Сидор.. Я не могу больше бежать!»

Молчание. У тебя горит в груди… Еще один круг… Еще… Шаг… Все… Темно…

«Они меня дразнили, Сидор! Как я могу их наказать, они в шестом, их трое, а я в четвертом и один! Ну почему тебе меня не жалко?

Не жалко. И ты сам дерешься с этими шестиклассниками, день за днем, а потом один из них попадает в больницу с сотрясением мозга. И Сидор дарит тебе крутые часы, каких не было ни у кого из твоих знакомых.

«Сидор, я никогда не буду водить машину.

Почему именно наша мама должна была умереть? Почему мы с тобой должны были остаться одни?»

«Малыш, опять тетя Аня кормила тебя обедом? Ты делаешь мне больно. Мы все должны делать сами. Завтра ты сам приготовишь себе суп. Я не знаю – КАК. Как хочешь, ты хорошо меня понял, Малыш?»

«Когда-нибудь и тебе придет время умирать. И ты должен сделать это так, чтоб ни с чем на этом свете тебе было не жалко расставаться. Мы не имеем права любить, потому что мы не должны бояться что-либо здесь потерять…»

Подвижное вокзальное месиво даже на первый взгляд не казалось однородным. А уж на ищущий, Малышовский, и подавно.

Тетечки – дядечки, узелки – сверточки. Растеряно – на часы, печально – на расписание. Корзинку на колени, чемодан под голову.

А там, в уголочке, что за бедолажки приютились на ступеньках?

Лица немыты, взгляды плывучи, платочки пониже, бороды погуще… Чьи? Чужие!

Однако Малыш искал других.

Сытых и чищеных. Сильных. Словом – хозяев, тех, кто никуда не уезжал и никого не встречал. Им было где ночевать и что поесть. Но они неизменно приходили сюда, рассеивались по двое, по трое, вышагивали по перрону, ковырялись спичками в крупных зубах, пили пиво, им было скучно, и они тоже искали.

Подходящую девчонку.

Старого обидчика.

Нужного человека.

И еще – они играли.

В древнюю, рожденную вместе с этим миром игру – «Охота на чужака».