Обителей много

После пробуждения Колька обычно плакал и молился.

И всякий раз задавал себе один и тот же вопрос: почему там, внутри сна, он может вспомнить себя, знает свое имя, но не помнит маму с папой и не может молиться? Будто завеса падает на его память.

Тот же сон он увидел после вечера, когда исчезла Дина.

Во сне он был одет в одежду, в которой бегал на автостанцию накануне: в бежевые шорты с накладными карманами и серую футболку с надписью «It’s a beautiful day» поперек груди. На ногах были коричневые кожаные сандалии – Колька посмотрел на правую ногу, на левую… что-то смутно шевельнулось в голове… ремешок. Он наклонился и проверил оба ремешка: на месте, не порваны! Но почему они должны быть порваны?.. Пляж, дорожка… цикады… Дина!

Кольку словно током ударило, он подскочил. Он вспомнил события последнего вечера.

Колька огляделся. В этот раз он стоял почти в центре ненавистного города. Он знал этот перекресток: если повернуть направо, он поднимется по склону. На этой улочке будет меньше разбитых машин, и идти там не так страшно. А потом улочка упрется в холм, и по тропинке можно вскарабкаться наверх. Холм покрывала жесткая, будто пластиковая, желтая трава. Деревья стояли без листьев и выглядели так, словно из них ушли все соки. Может, так и было. Мертвая роща. Кольке не хотелось прикасаться к этим стволам. Казалось, от прикосновения деревья могли попадать друг на друга, подобно костяшкам домино. Но на этом холме, по крайней мере, не было построек и обломков недоброй техники, предназначенной для убийства живых существ. Колька часто старался добраться сюда, чтобы коротать среди мертвых растений время до пробуждения.

Если пойти прямо, он выйдет к центральной площади. К тому, что от нее осталось. Мальчик вздохнул и попытался перебраться через покореженный кузов машины, перегородившей ему дорогу. Голубой металл, тронутый коррозией и покрытый пепельной пылью, выглядел блекло и мертво. На боковой двери машины виднелись глубокие борозды, похожие на царапины. Колька поморщился. Выглядели они так, будто гигантское чудовище царапнуло по машине лапой в попытке ее догнать и схватить.

Колька перекатился через капот и пошел дальше по улице.

Свет здесь всегда был одинаковый: тусклый, серо-сумеречный. Колька вертел головой, пытаясь определить источник света, но не мог. Он никогда не видел, чтобы небо в одной части было светлее, чем в другой – ни намека на восход или закат. Казалось, небесные светила превратились в мумии и где-то замерли, отдавая последнее тепло.

Колька дошел до угла дома, и его глазам открылась площадь.

Когда-то посреди, видимо, был сквер с памятником, но сейчас там торчал опустевший постамент, рядом с которым валялась бесформенная груда камней. Площадь окружали невысокие строения. Они странно кривились и нависали над центральным сквером. Всё вместе было похоже на раззявленную пасть столетней старухи. Редкие толстые стволы без листьев – то, что осталось от зеленых насаждений возле памятника, – усиливали сходство, напоминая гнилые пеньки зубов.

Но что-то выбивалось из общей картины. Кольке казалось, будто боковым зрением он видит движение слева. Он резко поворачивал голову – и видел неподвижные мрачные строения.

Колька почувствовал, будто волоски на его теле встали дыбом. Он знал, как гудят линии электропередач и какое странное чувство испытываешь рядом с ними. Здесь было что-то похожее. Никаких проводов он не видел, но гудение и напряжение в воздухе усиливалось по мере продвижения вперед. Заныли десны, они как будто чесались изнутри. Захотелось зажмуриться и зажать руками уши. Колька остановился и помотал головой.

Он еще никогда не заходил дальше этой площади. Даже когда некоторое время назад его стало словно притягивать в центр города, когда к тошнотворному ужасу сновидения добавилось ощущение чужого присутствия, он сюда не добирался.

Но что если пришла пора разобраться, что за чертова подолбень тут происходит и зачем ему это постоянно снится?

Колька никогда не употреблял ругательных слов даже мысленно. В семье было принято выражать сильные чувства не через грязные слова, а через обозначения эмоций. Если Колька злился или был расстроен, он изо всех сил кричал «я злюсь!», и этот вопль – на выдохе, так что потом саднило горло, – волшебным образом освобождал его от неприятного напряжения внутри. Конечно, его ушей не миновали обороты, которыми сдабривали речь соседи. Из Колькиных ровесников один Йося не употреблял регулярно крепкие словечки. Хотя как раз с Йосей они как-то в уголке сада шепотом тренировались повторять то, что слышали от одноклассников. Хохотали до колик – Колька вздохнул и протер глаза руками – и чертова подолбень была в тот день самым безобидным словом из набора ругательств.

Но здесь произошла – или продолжает происходить? – именно она, долбаная чертова подолбень. И какое это всё имеет отношение к нему, к Кольке?

Колька почувствовал внутри мертвого воздуха какие-то потоки. Это не было похоже на ветер, скорее на силовое поле. Его словно подталкивало влево, влево поворачивать было проще, а чтобы двигаться прямо или вправо, приходилось преодолевать небольшое сопротивление. Звон в ушах усиливался.

Колька решил поддаться. Он начал обходить площадь по периметру слева. Ему показалось, будто краем правого глаза он видит то ли мерцание, то ли движение. Как будто ему подмигнул целый дом! Колька остановился как вкопанный и посмотрел на ближайшее к нему здание.

Забор из гофрированной жести окружал территорию у дома. Окна зияли чернотой, но, к своему изумлению, Колька заметил, что чернота прячется за абсолютно целыми оконными стеклами. Это было первое здание в этой тухлой реальности, не выглядевшее разрушенным или изрядно пострадавшим. На заборе висела какая-то табличка, но Колька уже протянул руку, открыл калитку – она поддалась быстро, без скрипа, словно только и ждала его протянутой руки – и вошел внутрь.

Здание походило больше на бизнес-центр – Колька видел такие в Одессе, чем на жилой дом. Все стекла – целехонькие – выглядели так, будто их недавно помыли изнутри и снаружи. Дверь покрывала пленка, что означало, что дверь установили недавно.

Колька похолодел. Язык прилип к гортани, во рту пересохло, и Колька впервые за время своего пребывания в этом месте почувствовал жажду. И не просто жажду: каждая клеточка тела завопила «воды!», словно он был деревцем, которому отсекли корни. Колька вспомнил деревья на холме. Он прижал ладони к щекам, словно опасаясь пальцами ощутить жесткую древесную кору. Щеки были мягкими, но пальцы слушались плохо и с трудом сгибались в суставах, Кольке даже померещилось, что они поскрипывают, как заржавевший механизм.

Он с трудом заставил себя протянуть руку вперед и взяться за дверную ручку. Сделал шаг вперед… и открыл дверь.

Из дневника Кольки

5 июля 2011 года

Йося уехал до августа.

У них родственники в Израиле, и они с мамой поехали туда на море. Хотя у нас море у самого дома и не так жарко, как в Израиле. Мне Йося рассказывал, что там летом можно упасть в обморок, если вовремя не пить и не прятаться в тень. Он говорил, что просто увидел перед глазами асфальт, бах, и уже темно.

Я скучаю. А Дина застряла на каком-то проекте. Она каждые выходные пытается выбраться, но потом пишет, что снова не получится, что на работе запара.

Такое странное лето. Все заняты, и я сам по себе. Обычно мне нравится быть самому по себе, читать и даже гулять. Я могу сидеть на моем дереве с книгой или просто так, придумывать, что я скачу на коне и сражаюсь, я так могу долго сидеть один, нескучно. Но сейчас у меня внутри тревожный ком, как будто я проглотил очень много сахарной ваты, и она вся во мне застряла. И мне хочется поделиться тревогой, чтобы кто-то вытащил ком.

Хорошо хоть противные сны не снились уже месяц. Но и другие, которые хорошие, пока тоже не снятся.

Я читаю сейчас рассказы из той книги, где марсианские хроники. Мне там не всё нравится, есть страшные, а некоторые скучные. Был рассказ про человека, который остался на планете совсем один. Все дома были пустые, люди улетели на ракетах заселять другие планеты. И он сначала очень скучал и хотел кого-то найти, чтобы поговорить. И чтобы не остаться одному на всей земле, может, снова делать детей. А потом нашел тетку, и она оказалась такая противная и глупая, что он от нее сбежал и стал рад, что один. И с тех пор ему было хорошо одному, он больше не искал других людей.

Я вчера сделал глупость, от которой мне стало еще хуже.

Я шел рядом с домом, а на дорогу выбежала курица бабТомы, и что на меня нашло, я ей дал под зад. Она удобно подбежала к ноге, и она была такая глупая, а я как раз дочитал тот рассказ и думал, как ужасно бесила толстая тетка, особенно если ты знаешь, что больше никого на планете нет.

И я как дал курице пинка, она взлетела вверх и заорала. А оказалось, что бабТома стояла у калитки и как раз смотрела. И она побежала к маме сразу, а не ко мне. Я ушел на обрыв и там ревел. Если бы она подошла ко мне, я бы извинился и объяснил, как я злюсь и как мне плохо, когда я один, а все ребята, кроме Йоси, такие, как тетка из рассказа, когда уж лучше вообще быть одному на планете. А мама с папой заняты, и Дина тоже никак не едет.

И мама пришла ко мне на обрыв и спросила, зачем я дал пинка курице. Я маме объяснил, она меня поняла и долго-долго обнимала. Мама лучшая. Но мне все равно очень тяжело, ком никуда не делся. И мама сказала сходить к отцу Дмитрию, да я бы и сам пошел даже просто поговорить. Я не чувствую, что я делал какие-то плохие вещи, но наверное дать под зад курице – это уже грех.

Допишу потом.

Оооо. Дописываю. Это было нечто!

Я вообще не ожидал, что получится такой разговор. Я думал, я просто приду, расскажу про курицу, и мне отец Дмитрий скажет, я отпускаю тебе грехи, и чтобы я прочитал «отче наш». А потом мы пойдем в гараж, может быть, надо будет чинить задний амортизатор, он недавно говорил, что появился стук и что он будет проверять амортизатор, а я просил, чтобы он без меня не чинил, я хочу помочь. Так вот, я рассказал сначала про курицу и про тот рассказ и про то, что мне досадно и я жалею, что пнул живое, живое не виновато, что мне не с кем поговорить.

А потом я сказал, что у меня тревожный ком. И отец Дмитрий отпустил мне грех, но не пошел сразу в гараж, а предложил мне чай и свой хлеб (обожаю!!!) с вареньем. У него был вчера совсем вкусный хлеб, картофельный с тыквенными семечками и корочкой, а внутри мягкий, блин, я хочу про важное писать, но это было так вкусно, что нельзя не написать.

Так вот, мы сели пить чай, и он спросил меня про тревожный ком и почему я такой хмурый бываю. А я и не знал, что видно со стороны, что я грущу.

И так получилось, что я ему сказал про сны.

Я сам не заметил, как начал говорить, мне кстати с оДм. всегда нестрашно говорить, нет запинания того, и голова не кружится, как в школе. Потому что я знаю, что он слушает. Ну как мама.

И я ему рассказал, как мне ярко всякое снится и что это отличается от простых снов. И про страшное рассказал. И я сказал, что мне так обидно, что в страшном сне я не могу помолиться, как будто мне что-то мешает.

Отец Дмитрий так слушал! Меня вообще никогда взрослый не слушал так, чтобы забыть жевать хлеб и даже положить его на стол. Он просто сидел и смотрел на меня, и мне было так хорошо и спокойно. А он поспрашивал всякие подробности про страшные сны и про другие тоже. Он сказал, что хотел бы посмотреть на тех синих существ и послушать, как они поют! Он так говорил, как будто это настоящее, а не так, как мама, что я всё придумал или это у меня в подвале подсознания.

А потом он мне сказал такое, от чего мне как будто стало легче, но и страшнее тоже. Но по-другому. До этого мне было тревожно от непонятности, а после стало страшно от того, что он может быть прав, но зато легче, что он мне поверил!

Он рассказал про то, как Адам и Ева, это первые люди, сделали первый грех. Ну это я знаю, они съели яблоко, но дело было не в яблоке, а в том, что они не послушали Бога. Мне всегда было обидно, я бы послушался, если бы мне сказали не трогать что-то, ведь у них был целый рай. Ну в общем оДм. так сказал, что мы теперь вообще не можем себе представить, что такое настоящий человек в настоящем раю, который для него придумал создатель. Мы потомки Адама и Евы, которые согрешили, и мы как бы теперь тоже поврежденные. Не в смысле плохие, мы можем быть хорошими, мне сложно объяснять, оДм. всё понятно говорил, а я записываю как фигню.

Мы не виноваты в том, что те съели яблоко, но как бы и виноваты. Не так виноваты, как я виноват, что пнул курицу. Но у нас просто есть последствия – мы можем умереть, болеть и вообще можем делать плохое. Это называется повреждение воли. И мир вокруг тоже как бы болеет. Вот! И оДм. сказал такое важное слово, раскол. Ну как будто вселенная, которую мы не можем себе представить, потому что мы УЖЕ потомки первых людей, в тот момент раскололась на кусочки. И нам достался только один, наш. ОДм. сказал, что это не точно так, но что есть такая теория. И она ему кажется верной.

А еще он сказал, где-то в библии есть фраза «в доме отца моего обителей много», ну как-то так, я не помню точно. ОДм. говорит, ее объясняют как ну типа в раю найдется место каждому, на любой вкус, но он встречал и такие объяснения, что есть много-много разных обителей, то есть других миров, и когда мы умрем, мы всё узнаем и увидим сами.

Есть другие миры!!! Могут быть! Я сейчас пишу и чувствую, как будто стул уезжает из-под меня, так мне невероятно странно от этого. Могут быть другие места, и я почему-то их вижу во сне, и оДм. обещал, что он попробует узнать, почему это может быть со мной. А пока он просил вообще никому не говорить. Но я и не стал. Я попробовал тогда маме, но пусть она лучше считает, что это сны. Я бы Дине рассказал, но ее нет всё время рядом. А Йосе не буду. Он хороший, но мне иногда кажется, что он может случайно сделать что-то или сказать плохое.

И еще оДм. сказал важное о зле вообще. Он сказал, что зло не может войти в тебя, пока ты его не пригласишь. Это как вампиры в сказках, я читал, что они не могут войти в дом без приглашения хозяина. Вот и тут так. И что зла самого по себе не существует, оно как бы отсутствие добра. Есть свет, а зло – это то, что бывает, когда свет выключают. И нужно не бояться зла, не думать о нем всё время, потому что его на самом деле нет, а заполнять место светом. Оказывается, зло очень слабое, но питает его наше внимание. То есть если много и сильно думать про зло, если всё время его бояться, оно от этого вырастает, и нам кажется, что оно еще сильнее и так далее.