Разговор о трауре

4 декабря

Я написала некролог умершему вчера Андрею Битову. Мы его знали, Олег лучше, чем я. Возможно, это поможет, думала я, вызволить из застылости мои воспоминания.

Утратил ли неандерталец из романа Голдинга свои воспоминания, которые он ни с кем больше не мог разделить?

11 декабря

Днем позже, пятого декабря, умер Паулюс Бёмер.

11 декабря 2022

Когда я 11 декабря 2018 года написала это предложение, оно показалось мне (при моей потере языка после Олега) выразительным и говорящим само за себя; мне казалось, оно включает в себя всё: что Паулюс Бёмер и Олег испытывали глубокую симпатию друг к другу, что он за несколько недель до этого (20 сентября) пригласил нас с Даней как единственных гостей на свой день рождения, что я после смерти Олега знала, как хорошо Паулюс понимает мой траур, и что Паулюс – грандиозный поэт.

Самые последние строки из его последней книги (изданной посмертно Лидией Бёмер и Даниэлем-Диланом Бёмером):

Еще хоть раз. Быть таким.
Как луга на склоне. Куница. Как древесина ворот.
Как в самой последней пижаме.

По берегу, горизонту навстречу, идут
большая и малая птицы Рух.
Малая ходит вразвалку (еще), большая шатается (уже).

Малая щебечет, большая думает:
Тело – это событие.
Молитвы – богохульство,
о чем знают кошки.
На горизонте исчезают земля и море.
К воде хочет
всё.
Вода хочет прочь.
Я – нет.

12 декабря

В Киле в грузинском ресторане «Медея» предлагались цыплята табака. Что может быть большей тщетой, чем любимое блюдо умершего.

Однажды я привезла из Литвы во Франкфурт копченого цыпленка, потому что Олег, согласно семейному преданию, в детстве любил его. Об этом я вспомнила на вильнюсском крытом рынке, но не была уверена, что смогу провезти цыпленка через границу. Все прошло хорошо. В «Медее» я подумала, что не могу отправить цыпленка табака в потусторонность (да он бы там и не пригодился). В лучшем случае – его крошечную табака-душу. Однако над его душой я не властна. Не властна даже над собственной.

Голова пребывающего в трауре ненамного яснее, чем голова влюбленного, и беззащитна перед любой чепухой.

13 декабря

Хаймке Людеман, которая пригласила меня на ужин в «Медею», сказала: Олег и я не были тем, что обычно понимают под «семейной парой», а именно – что двое просто тупо сидят рядом и молчат; или тупо занимаются болтовней; или переругиваются.

Не есть ли каждая пара единое живое существо? Даже если они скучают друг с другом, или запутались во взаимных обидах, или вообще не справляются с жизнью?

Не думаю, что мой траур сильнее потому, что я тоскую о человеке, настолько родном мне, как если бы мы были близнецами.

Среди мотивов, которые вновь и вновь всплывают в записных книжках Олега, имеется мотив любовной связи между братом и сестрой. Одна из записей, шутка:

«– Моя трагедия в том, что я влюблен в свою сестру.

– Но у вас нет сестры!

– В том-то и трагедия!»

Траур имеет свои законы, которые лишь в ограниченной мере зависят от жизни. Если вообще зависят. Он овладевает даже теми людьми, для которых жизнь вдвоем была обременительна, или скучна, или в каком-либо смысле непосильна (сказанное относится ко всем возможным связям, даже между братьями и сестрами, родителями и детьми и что там еще бывает, а также – к разным формам жизни втроем или вчетвером).

Много лет назад я сказала после выступления Б., что его стихи, которые кружат вокруг смерти его жены, по-человечески слишком сильно меня затронули и потому я не готова к оценке их качества. «Да ну, – возразил кто-то, – это все неправда, они жили как кошка с собакой!»

Так может говорить только полное непонимание.

16 декабря

Гендель / Жаруски.

В последние годы мы почти каждый вечер слушали барочную музыку. И вот. Из разделенной музыки получилась ополовиненная музыка. Это объясняет, почему картины в Пинакотеке показались мне пресными: все краски были наполовину разжиженными.

После того как мы в Байройте послушали «Тангейзера», Олег несколько раз подряд проигрывал «Орфея и Эвридику» Глюка (с Дженит Бейкер в роли Орфея), чтобы избавиться от навязчивых мелодий Вагнера (он подарил мне свою фейсбучную заметку о «Тангейзере», когда я писала байройтскую главу в «Ловушке для ангелов»).

16 декабря 2022

Орфей и жизнь

Джулиан Барнс об «Орфее» Глюка: «…опера эта безупречно нацелена на скорбящих [в оригинале – griefstruck, «пораженных скорбью»]». Когда правитель подземного мира позволил вывести Эвридику в жизнь, с единственным условием – чтобы Орфей не оглядывался на нее, пока она не окажется снаружи, – кто, будучи в здравом уме, оглянулся бы, спрашивает Барнс и отвечает: «Естественно, Орфей оглянется и посмотрит на молящую Эвридику – может ли он поступить иначе? <…> Лишиться целого мира во имя одного-единственного взгляда? Естественно».

После смерти Олега что-то препятствовало и продолжает препятствовать тому, чтобы я слушала «Орфея» Глюка.

Жалоба Эвридики у Глюка: зачем ей возвращаться назад из безмятежности смерти, если она теперь вынуждена страдать оттого, что Орфей не удостаивает ее даже взглядом! Она дает ему понять, что он виноват во всех ее несчастьях. Кто умер первым, тот выигрывает во всех спорах. Кто пока еще остается на стороне живых, тот во всем признает правоту умершего. Потому-то Орфей и оглядывается – и опять становится во всем виноватым.

Я всегда забываю, в каких операх сохраняется первоначальная трагическая версия, а в каких Орфей и Эвридика счастливо воссоединяются.

Так или иначе, но Орфей и опера предназначены друг для друга, и самая ранняя дошедшая до нас опера – это «Эвридика» («Euridice») Якопо Пери, 1600 года. Однако ни ее дивно-красивая жалобная монотонность, ни написанный семью годами позднее и гораздо более энергичный «Орфей» («L?Orfeo»)