Я никогда не умирала прежде…
Дальше он переходил к рассказу о море и скале, возвышающейся над морем, о рокоте волн и ветре, доносящем соленый запах брызг, и рассказывал, как вы спускаетесь со скалы к величественному морю, простирающемуся до самого горизонта, и это есть не что иное, как вечное море жизни и сознания, и вы понимаете, что являетесь частью этого безбрежного моря, которое несет в себе мужество и покой, энергию и жажду жизни, веру и любовь, и больше нет места для сомнений, а есть бесконечный источник всех благ, с которым вы составляете единое целое…
В учебниках, по которым обучали доктора, работавшего в санатории Лесной ручей, было написано о неправильном образе жизни, о неудовлетворенных амбициях, превышающих возможности, и об унынии, сопровождающем заниженную самооценку, о конфликтном характере, непомерных страстях, гордыне, тщеславии, зависти, озлобленности, неумении разрешать проблемы рациональным образом, об отсутствии доброты, о неправильном жизненном выборе, ложной иерархии ценностей, суетности и прочее и прочее, что и являлось причиной давления, сердца, желудка, поджелудочной, печенки, селезенки, далее по атласу. Помочь наладить психическую жизнь, чтобы наладить жизнь физическую, – входило в задачу психолога, как скромно значилось на табличке его кабинета.
Конечно, ничего такого пациентам впрямую не говорилось. Да и не спрашивалось. Набор причин рознился в деталях. Набор следствий тоже. Влезать досконально в причины и следствия в каждом отдельном случае не требовалось. И когда пациенты навязывались доктору со своими отдельными случаями, казавшимися им уж до того отдельными, что никому другому и не снилось, доктору не оставалось ничего другого, как улыбаться, с выражением полного понимания и согласия.
Снилось им, в самом деле, разное. Существенной оставалась общая цель: восстановить правильные ориентиры. Буквально, заповеди Христовы. Ну, может, с какой добавкой, к примеру: возлюби себя, как ближнего своего. Чтобы на место раздражения и злости встало добро, место суетности заняла спокойная разумность, место неправедных целей – цели праведные, вместо изматывающих сомнений – примирение с тем, что есть, то есть смирение. Он заводил свою шарманку, и пока она играла, сопровождаясь медитативной музыкой и плеском волн, читал в это время или размышлял, делая кое-какие пометки в тоненькой тетрадке, и в этом не было ни цинизма, ни равнодушия. Он уже вложился в эту лекцию, которую записал раньше, и вложенное никуда не исчезало, а воздействовало с первоначальной силой. Как пластинка на патефоне подставляла свои бороздки под стальную иглу, и возникал звук, так мозг слушателей (слушательниц) подставлял свои бороздки под звучащее слово, и возникал глубинный смысл. Важно было не переборщить, сохранить последовательность и мягкость, чтобы работало ненасилие и доверие. Доверие обладало самыми волшебными свойствами. Он не только доверял, но и сам доверялся. Он не только открывал им сущностное, он и сам открывался. Это не было механическое произесение правильных слов. Это было таинство, сродни религиозному.
Чем дальше, тем меньше хватало Шляпе коллективных сеансов. Ей хотелось столько сказать доктору и о стольком спросить, однако сеансы следовали один за другим по расписанию, а она была застенчива, стеснялась товарок и не знала, как втиснуться в коллективное со своим индивидуальным.
По дороге в столовую ее нагнала как раз товарка. И неожиданно у Шляпы вырвалось:
– Поговорить бы с ним отдельно!..
– Кто мешает?.. – меланхолично протянула в ответ товарка.
– А как? – честно поинтересовалась Шляпа.
– У него же, помимо коллективных сеансов, есть индивидуальная запись, – ввела ее в курс дела товарка, – запишитесь и поговорите.
Шляпа прикусила губу.
Сколько времени упущено из-за проклятой стеснительности! Уж могла бы не строить из себя до сих пор девочку!
А он – вот отчего по временам он выглядел таким усталым. А то и отрешенным. Словно преодолевал себя. И тогда хотелось его пожалеть.
За обедом у нее было приподнятое настроение. Она даже хотела сразу после обеда вернуться в лечебную часть корпуса и поскорее записаться на индивидуальный прием, интересно, платный или бесплатный, но отложила это на следующий день, все равно идти на сеанс.
На следующий день кабинет оказался заперт. Прошло пять, десять минут – доктор не появлялся. Женщины, сперва спокойные и сдержанные, как он учил, вскоре возбудились, спрашивая одна другую, не знает ли та, в чем дело, хотя было ясно, что не знает, и строя вслух совместные догадки, что бы это могло быть. Шляпа поднялась из кресла, в котором ожидала начала занятий, встала и тихонько спустилась в регистратуру, располагавшуюся этажом ниже.
Через несколько минут, растерянная, она пошла, было, к себе в комнату, но тут же, спохватившись, изменила маршрут и снова двинулась наверх по лестнице: разумеется, она должна была сообщить новость товаркам.
– Его вчера увезли на «скорой»! – громко, чтобы все слышали, объявила она, чувствуя себя как бы возвышенной своей причастностью к событию, и оттого естественной и свободной.
Тотчас вокруг нее образовался кружок, и она – в центре кружка.
– У него прободная язва, и ему уже сделали операцию, – выдала она следующую порцию информации.
У одной из женщин вдруг разом обтянулось лицо. Вторая отвернулась к окну, и в глазах ее встали непроливающиеся слезы. Стало ли им жалко его или себя – Шляпе будто кто шепнул, в чем тут дело: оба варианта имели в подоплеке нечто, превышавшее обычные отношения лекаря и больного. Шляпа поняла, что не одинока, и густо, по-девичьи покраснела, боясь, что ее секрет сделается им открыт так же, как их секрет сделался открыт ей.
Растирая руками щеки, чтобы показать всем физическую природу красноты, она, чтобы поддержать их, обратилась к ним по-прежнему свободно и громко:
– Ну что вы так расстроились, честное слово! Никто ж не умер!
И по давней-давней привычке захлопала ресницами.
ПРОПАВШАЯ СЕРЬГА
Про такие лица говорят: печеное яблочко. Такое лицо стало. А было свежее, упругое, как наливное яблочко. Спеклось. Со спины и сейчас обманывала стройностью. В общественном транспорте к ней, ошибаясь, обращались: девушка!.. Она оглядывалась, насмешничая: как вы узнали?.. Обменявшись улыбками с незнакомцем или незнакомкой, покидала троллейбус или автобус и шла по улице со светлым настроением, зная, что и у незнакомца или незнакомки образовалось такое же. В сущности, столь нетруден был этот случайный обмен добротой, а не злобой, отчего возникал и не уходил свет. А может, он существовал сам по себе и, пронизав пространство, возвращался, по пути обогатившись еще и чужим свечением. Очень просто. Почему же так сложно было прежде, когда была молода, а мучений хоть отбавляй, все замешано на мученьях, мучаясь, мучила других, и проходимость света была безобразной, то и дело он натыкался на непроходимые места и пропадал там, и тьма заливала взыскующее совсем иного. Она вспомнила один серый денек, которого не забыла за годы, хотя ничего особенно страшного не случилось. С утра не заладилось. Дома, и на работе, и в продуктовом, куда забежала после работы, и близкие, и далекие были раздражены, смотрели искоса, почти не сдерживали неприязни, не любили. Кончилось таксистом – пришлось взять такси из-за тяжелой сумки с продуктами и из-за проливного дождя, с утра капал, а к вечеру разошелся не на шутку. Она тупо смотрела на смятые дензнаки, какими собиралась платить, механически перебирала совершенно одинаковые бумажки, наконец, протянула их шоферу, и когда уже закрывала за собой дверцу, он вдруг перегнулся к ней, придержал эту дверцу и пустил прямо в лицо такой очередью мата, что она мгновенно почувствовала себя убитой наповал.
Девушка, у вас сейчас сережка из уха выпадет.
Она повернулась, схватившись рукой за ухо.
Молодой человек в летней хлопковой куртке, стоявший позади, сказал: извините, обознался. Ничего страшного, улыбнулась она, спасибо. В руке лежала спасенная серьга. Красивая, заметил молодой человек, глядя на серьгу. Да, согласилась она. Дорогая, прибавил он тоном знатока. Вы не представляете, насколько, бросила, сходя и уже стуча каблучками туфель по асфальту.
Сережка исчезла из уха неизвестно где, а увидела дома, снимая шубу перед зеркалом в прихожей. Стояла в растерянности, шаря взглядом по углам. Они вернулись из театра, где почти не разговаривали. И по дороге в машине тоже не разговаривали. И теперь она не знала, сказать или промолчать. Гордость или то, что она принимала за гордость, мешали ей первой прервать молчание. Ни за что, сказала она себе и тут же услышала свой голос: я потеряла серьгу. Он принялся вслед за ней осматривать пол, они расходились кругами и снова сходились, рискуя столкнуться. Серьги нигде не было видно. Может, в театре надевала шубу и зацепила, предположил он, позвони, спроси. А как позвонить, растерянно проговорила она. Через справочную, хочешь, я узнаю, сказал он. Я сама, сказала она. Она позвонила в справочную, получила номер телефона, набрала и попросила: будьте добры, помогите мне, я была сегодня на спектакле, и у меня потерялась сережка с бриллиантом, то ли в зале, то ли в раздевалке, поищите, пожалуйста, я вам перезвоню через полчаса. У нее спросили ряд и место и обещали поискать.
Ты думаешь, отдадут, если найдут, спросила она. Не знаю, думаю, что да, ответил он. Они сели ужинать. И так-то в горло ничего не лезло, а тут еще этот бриллиант. Оба поковыряли вилками остывшую еду, выпили чаю, полчаса прошло, она снова позвонила и поинтересовалась: ну как? Ей ответили, что ничего не нашли. Они опять смотрели на полу в коридоре и в комнатах, двигая мебель, ползая на коленках и совершая еще целый ряд ненужных телодвижений. По крайней мере, они были рядом, и у них было одно общее дело на двоих. Общее дело было безнадежно. Они отправились по очереди в ванную, сперва она вышла в ночной рубашке, потом он в пижаме, улеглись, погасили свет, лежали, стараясь не касаться один другого, не спали. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он коснулся, как касался прежде, каждую ночь и каждый день. Но мечтать об этом после всего, что произошло между ними, было так же глупо и нелепо, как искать под диваном потерянную невесть где серьгу.
В два часа ночи она посмотрела на светящийся циферблат будильника, тихонько встала и пошла одеваться.
Ты куда?
В голосе его не было и признака сна.
Поеду туда, поищу там.
Где ты поищешь, ночь, все закрыто.
Я поищу снаружи, а не внутри.
Бесполезно.
Пусть.
Она не могла оставаться дома, не столько из-за бриллианта, сколько из-за него, рядом с ним, но без него, внутренняя дрожь сотрясала ее, она должна была действовать, хотя бы встать и уехать на поиски пропавшей серьги. Он поднялся и тоже оделся. Какой он был милый, верный, преданный, как защищал ее всегда и перед всеми, как не оставлял в мыслях и поступках – пока не оставил. Сначала в мыслях. Потом в поступках. Как случилось, как это могло случиться после стольких лет сумасшедшей, самоотверженной любви! За пределами понимания. Глаза ее, что раньше светились, запали и перестали излучать свет, превратившись в черные дыры, в какие проваливается всякая материя и всякий свет, утянув в черное пространство все прошлое свечение их общей жизни и любви, отчего ему сделалось невмоготу, и он стал искать другой жизни и другой любви. Она не знала, что должна улыбаться. Не знала или забыла. Улыбка – отдача. Она разучилась отдавать или никогда не умела, а только и жаждала, что схватить целиком и унести к себе, в свое темное нутро, собственница до мозга костей, а он, давшийся ей в собственность на первых порах, в конце концов взбунтовался как свободный человек. Зачем ему свобода? На кой она, если любовь? Свободы ищут, когда любви больше нет.
Они поехали вместе, все равно не родные, а чужие. К тому времени он еще не изменил, он изменил позже, но трещина пролегла и углублялась с каждым днем и с каждой ночью. Она сидела за рулем жигуленка, дорога пуста и свободна, домчались минут за двадцать до театра на окраине, куда вечером, к началу спектакля, добирались целый час. Она остановила машину, они вышли и начали рассматривать утоптанную снежную площадку перед театром в свете фар. Ей казалось, что бриллиант сверкнет сразу, едва они приступят к поиску. Но минуло пять, десять, пятнадцать минут, а ничуть не сверкало. Она разворачивала машину так и сяк, чтобы фары освещали и одно местечко и другое, они бродили по плотному снегу как сомнамбулы, если бы кто-нибудь видел их в эту минуту, наверняка подумал бы, что с этими двумя что-то не так. С ними и было не так. Прошло минут сорок, они искали потерянное, как ищут вчерашний день, пора было признаться себе в неудаче. Они вернулись в машину, не перекинувшись и парой слов. Ее затошнило, не от голода, а от тотального несчастья. Погоди, я еще поищу, сказала она и вылезла, чтобы не вырвало в автомобиле. Глотнула морозного воздуха, стало полегче, сделала несколько шагов, какая-то проволочка попала под ногу, наклонилась, ковырнула снег, потянула за проволочку. Вытянулась сережка.
Сдерживаясь, чтобы не бежать, вернулась тем же ровным шагом в машину, открыла дверь, сказала звенящим голосом: знаешь, я нашла, – и протянула сережку. Он воскликнул: да ты что! И взял в руки маленькую золотую вещицу. Она возбужденно пересказывала, как это было, во второй и в третий раз, и смеялась всю обратную дорогу. У него тоже было приподнятое настроение, и он охотно выслушивал слышанное только что, и сам переспрашивал, заставляя опять припоминать малейшие подробности. Как будто эта возвращенная потеря значила гораздо больше, чем восстановление пары серег. Как будто речь шла о восстановлении другой пары.
Дома они выпили вина, чтобы отпраздновать находку. Она немного задержалась, убирая со стола, и когда освободилась, он уже лежал в постели, но свет не гасил в ожидании ее. Она нырнула под одеяло, он нежно привлек ее к себе, и она заплакала от счастья.
Эта была их последняя близость. А потом все покатилось, как с горы, убыстряя и убыстряя свой бег.
Почему она не научилась быть счастливой, когда он был, когда он был рядом, целый и невредимый, живой, и жизни было так много, что она казалась неисчерпаемой, а научилась, когда осталось совсем на донышке, и она одна-одинешенька на всем белом свете, и нечего больше ждать, кроме, может быть, конца, и не к кому прислониться, кроме, может быть, неба…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
