У ночи длинная тень

Но все сорвалось. Она не пришла. Ух, и подвела же! Ведь он на нее рассчитывал…

Еще раз набрал он ее номер: Инга ушла к подруге. Слезы выступили на глазах, и все предметы вокруг исказились, как в испорченном телевизоре.

Распахнув дверь, вошел в комнату…

Ну и что же? Вот вошел он, именинник, и никто на него даже не посмотрел.

Взял гитару, с силой рванул по струнам. Обернулись, и на него глянули равнодушные, непонимающие лица. Кто-то храпел на диване, в углу трое играли в расшибалку, а за спиной тихо переговаривались:

– Слушай, давай мотанем отсюда.

– Погоди, неудобно же…

– Да чего тут делать, с тоски подохнешь…

Звонок в дверь. Виктор встрепенулся: "Инга?" Но нет. Пришел Коляна Вострышев. Как и обещал. Такой длинный, что даже сам покосился на люстру: не задеть бы! Затылок – ежиком, как у допризывника, и одет почему-то слишком уж простецки для такого дня: этакая рубашоночка цвета хаки, под Че Гевару, не понять чего. То ли гимнастерка какая, то ли китайская роба. Во всяком случае он, Виктор бы такую униформу не напя¬лил бы на себя! Да еще тубус какой-то, какую-то свою штуковину подмышкой зажал.

– Эй, Коляна, привет! – радостно заорал из своего угла Алик. – Чего ты там притаранил? Вали сюда!

– Налить ему штрафную! – завизжала Лилька.

Коляна сходу начал что-то рассказывать, что-то, вроде, интересное – ну, конечно, интересное только для него, как для радиста, о какой-то последней катастрофе на море. О законах каких-то там и и сигналах при S 0 S спасении экипажа, и все такое прочее… И так – будто все это лично его касалось, и это он самолично подавал или ловил, что ли, там эти самые сигналы…

Сначала все оживились – ну, понятно, свежий человек. Впрочем, оживление вскоре схлынуло; кроме Алика никто – как показалось Виктору – что-то не среагировал на подвиги моряков и радистов. Гуляки продолжали клевать носами. У окна торчала Лилька. Изящно сжимала двумя пальчиками сигарету. Наверно, воображала себя Софи Лорен или еще кем-нибудь. Рядом верхом на стуле сидел Юз: задрав голову, восхищенно таращил на Лильку свои круглые глаза.

– Ты когда это курить стала? – процедил Виктор. Лилька шевельнула своей рыжей гривой:

– Давно, Витюша, давно.

– Женщинам не идет, – буркнул он раздраженно.

Лиля выпятила губки розеточкой, картинно закинула голову, пустила в потолок тоненькую струйку дыма.

– Умолкни, Виктор, в этом вопросе ты не компетентен.

– Умолкни и бледней! – вторил ей Юз.

Качаясь, подошел пьяный Валерка, вмешался в разговор:

– Ну ты, пончик, тоже туда же? Палладии мне нашелся. Исчезни. Дорогу рыцарю…

Валерка стукнул себя в грудь и направился к Лильке. Он сделал вид, что хочет пройти к своей даме, но все время натыкается на невидимую стену вокруг нее. Мол, непреодолимые препятствия! Он размахивал руками, распяливал пальцы, вихлялся, пятился, гримасничал. Лилька ухмыльнулась. Тут Валерка зацепился ногой за стул и грохнулся.

– О, мальчик, стоит ли так шуметь? – протянула Лилька. – Не надо кушать водку, если не умеешь. Хэллоу, олд-бой!

В углу, на банкетках, примостились с бутылкой сухого в руках Алик и Коляна. Вскоре к ним и Юз присоседился, которому наскучила роль Лилькиного палладина.

– Так ты что, и вправду не веришь, в какое время S 0 S дается? – Коляна возмущенно тряс в воздухе растопыренной пятерней. – Ну ты и мамонт!.. По три минуты в конце каждого часа, чудила!

– Да знаю, знаю, – смущенно оправдывался Алик. – Просто забыл… Толкай дальше. Так ты, значит, в этом отряде тоже?

Коляна гордо выпятил грудь, ткнув в нее пальцем:

– Любуйтесь и гордитесь мной, пока я с вами. Со вчерашнего дня я – боец спецотряда по борьбе с радионарушителями.

При Московском техническом радиоклубе. Охраняю покой эфира.

– Ишь расхвастался, – кивнула издали Лилька. – Полумаешь, герой!

– Да ну, не слушай ты ее, – отмахнулся, не оглядываясь, Юз. – Нет, ты в самом деле охраняешь?

Коляна продолжал вполголоса:

– Честное слово, парни, сам не ожидал… Вчера в первый раз меня взяли с собой на дежурство. Вдруг зовут: «Вострышев, поехали!.." Ну, в опергруппу радиолюбителей-дружинников… В городе без этого нельзя. Есть такие паразиты, хулиганят в эфире, а знаете сколько вреда от них? Если сосчитать, сколько погибло кораблей, сколько жертв, катастроф в воздухе и на железной дороге из-за того, что они глушат эфир!.. Им говорят – "освободите частоту!.." А они в ответ – матом. Ну, монстры, вредители!

– Да уголовники просто, – сказал Алик. – А как их ловят?

– Ну, как… Радиопеленгаторами, конечно! – Коляна даже удивился такому невежеству. – Юз и то знает. – (польщенный Юзик кивнул, прожевывая плюшку: "Угу"). – Пеленг – великая сила!

Беседу их заглушили хриплые синкопы. Кто-то снова вздумал потанцевать, на полную мощность врубив проигрыватель. Впрочем ненадолго… Музыка оборвалась, девчонки убежали шушукаться на кухню.

Вошел мрачный Сергей. Набычась, потянулся за бутылкой.

– Все выжрали, дьяволы…

Стал хватать пустые бутылки и трясти над стаканом.

– Серж, у тебя отсталый метод, – Лилька выставила вперед тощую ногу в туфле на высоченной платформе. – Надо бутылку сорок минут держать, тогда пятьдесят грамм накапаешь.

Возле шахматного столика, заваленного блюдцами с недоеденными пирожными и чайными чашками, сидели на ковре девчонки и кое-кто из ребят. Толстяк Карасев разглагольствовал:

– …Термин "летальный конец". Душа вылетает и…

– Это суеверие, души нет! – возмутилась глупенькая Таня Матренина.

Толька Макаров хохотнул и, ломаясь, пробасил:

– У тебя, Матренина, может, и нет, а у других все

есть.

Саша Карасев, помолчав, продолжал:

– Ду Душой называют астральное тело, или, иными словами, биополе, то бишь энергетическую оболочку, обволакивающую тело наподобие скафандра и заставляющую тело жить, двигаться, мыслить. После разрушения биомассы – ну, смерти тела, – био¬поле отделяется от него и начинает самостоятельное существование во Вселенной, ну, в атмосфере, везде. Оно невидимо, но особи с обостренной чувствительностью могут его видеть, слышать, общаться, и благодаря контакту прорицать. Вот отсюда ясновидцы и прорицатели…

– Так значит, мой дедушка не умер? – воскликнула Таня, округлив глаза.

– Не перебивай, Матренина, – шикнул на нее Толька. Карасев продолжал: