Сквозь город её страстей, ой!

Но тут она вдруг ощутила одиночество в омуте имён, названий, фраз, толпящихся в голове…

Она тащила за руку маленького Алика, а он всё время что-то находил на земле, приседал и старался схватить. То окурок, то палку, то сверкающий зеленоватый осколок бутылки. Ирма дёргала его, он падал и плакал. Она его поднимала, успокаивала, и медленно волокла за руку дальше. Ей так хотелось попрыгать в классики, в кармане был кусочек мела. А вот и классики, и весело скачут соседские девчонки. Ирма дала мелок Алику, и сказала:

– А ты нарисуй зайку. И домик для него. Зайка будет рад.

Алик вытаращил глаза, ковырнул в носу, потом заулыбался, присел на корточки, и стал рисовать. А Ирма подошла, и задумалась: надо бросить битку – круглую коробочку из-под гуталина, а её нет. Девчонки – с битками. Может, ей уступят? Как бы так по-особому попросить? Ну, чтобы приняли в игру.

Ирма принялась смотреть и остроумно комментировать их прыжки. Девчонки засмеялись.

– Давай, иди, прыгай. Есть битка? Возьми мою, – сказала рыжая Валя.

И тогда Ирма сразу же впрыгнула точно в самый центр клетки, и дальше так же, ни разу не наступив на черту, и ловко подбила носком ботинка битку. Когда классики надоели, девочки принялись скакать через верёвку. Не сразу Ирма вспомнила про братика. А когда вспомнила, обернулась – его не было, лишь исчерченный кусочек асфальта и остаток мела. Она ахнула, взвизгнула, и бросилась искать. Девчонки присоединились. Вместе они обегали все соседние дворы, облазали все подвалы. Малыш словно испарился. Ужас! Что с ним случилось, куда делся?

– Братцы, Братцы, – неожиданно для себя принялась бормотать Ирма.

И вдруг, по какому-то наитию, перепуганная Ирма заглянула в лежащую на боку рассохшуюся бочку. Там преспокойно спал Алик. Она радостно завопила, малыш проснулся и громко заревел. Она его вытащила из бочки, отшлёпала, отругала, поцеловала, успокоила, и стала с ним играть в салочки. Конечно, она поддавалась, бежала тихо, чтобы он догнал и осалил – прикоснулся к ней ладошкой. Девочки ушли, весело болтая, а Ирме пришлось возиться с братишкой. Игры, качели, потом он ковырялся в песке, а Ирма сидела на краю песочницы и слушала гомон птиц, шорох веток, голоса соседских тёток возле подъезда.

– Вон в песке дети этой немки, злющей такой, – доносилось до Ирмы.

– Не, она просто строгая и справедливая. Она всем помогает. Вот у меня крупа кончилась, она дала, да ещё сахару предложила. Я взяла.

– И мне помогает, если что, к ней всегда. Масла мне дала.

– Весь дом к ней ходит, ну ещё бы, они зажиточные, а мы бедняки.

– Ну не скажи-и. Вот Пелагея-то вообще богачка, и прислуга у неё, и чёрную икру жрут. А и прошлогоднего снега зимой не выпросишь. В шелках ходит да в бархате и сама, и Нонка ёная, соплячка. А мужик ёный, Авель, хороший, добрый.

– Да, душа у него хорошая, у Авеля.

– Учёный, башковитый мужик. И у немки тоже.

– У немки этой, Марты, трое детей, и нет прислуги. Всё сама крутится, хозяйственная. А старшая дочь уж в институте, умная. Школу с золотой медалью кончила.

– Да-а. Вот ведь. От умных родителей и дети умные.

– А Пелагея-то, соседка Марты, та Пелагея-то, во какая предприимчивая, напористая, и у неё звериный нюх на дефицит.

– А вот вкуса у неё нет, совсем нет.

– А дочка-то, Нонна, ведь как на неё-то похожа, полная копия, красотка!

– Ага, мамаша её истерично любит. Эту избалованную, хитрую и тупую дуру.

– Какая же она дура? Лучшая ученица в школе. Моя внучка с ней учится.

– А моя дочь там работает. И всё знает. Эта Пелагея умасливает директрису и учителей дорогими подарками. А дочка – полный нуль, ничего не знает, и при этом круглая отличница, на золотую медаль идёт!

– Ну надо же!

– Эта Нонка в школе первая красавица, и форма-то у неё на заказ сшита, манжеты и воротнички видали какие пышные, кружевные! И причёски разные ей мамаша делает, со всякими там бантами цветными. Это только ей в школе позволительно.

– А почему с бантами-то нельзя?

– В школу можно только с коричневыми, а в праздники – с белыми. А со всякими другими яркими нельзя. Нонке можно, красотке этой богатенькой.

Ирма слушала сплетниц подъездных и от обиды глотала слёзы. Да-а, Нонка красотка, а она, значит, урод? Вот и мама вечно тыркает её, обзывает. Нонка богатенькая, а они, значит, хуже?

Ну конечно, жила их семья гораздо скромнее. У Ирмы были сестра – на семь лет старше, Грима, и маленький братик Алексис. Матери трудно приходилось с тремя детьми. Несмотря на достаток в доме, Марта была очень экономной хозяйкой, и Ирма ходила в платьях, перешитых из старой одежды Гримы. Грима была первенцем влюблённой пары, и назвали её так, соединив части имён Григория и Марты. А Ирма и Алексис родились позднее, случайно, от нежелательной беременности. Грима была очень похожа на мать – высокая тонконогая блондинка, сияющая фарфоровой белизной. А Ирма и Алексис пошли в отца грека. Грима была отличницей, талантливой и умной, и мать очень боялась, что она превратится в «синий чулок», в наукообразную даму, и никогда не выйдет замуж. Поэтому Гриму мать наряжала, старалась оторвать от учебников, покупала ей билеты в театры, на концерты. Но девочка очень любила учиться. Старательностью и тягой к наукам она пошла в отца. А вот Ирма росла сорванцом, непоседой, драчуньей, чем очень злила мать. Алексис же был тихим болезненным ребёнком, и это тоже напрягало Марту. Она сильно уставала от такой оравы, ведь столько было стирки, столько проблем! И она часто раздражалась и срывалась на младших детях. Особенно доставалось среднему ребёнку – Ирме.

Вечером вся семья собралась за столом. Перебрасывались полуфразами. Каждый был погружён в свои мысли. Марта была усталая, задумчивая. Григорий всё время, пока ел, что-то писал в толстую тетрадь, потом ушёл в свой кабинет, прихватив стакан чаю в витом серебряном подстаканнике. Грима витала в своих мечтах. Алик задремал за столом, чуть не свалился со стула, и Ирма унесла его в спальню. В коридоре она остановилась возле большого зеркала, там, где висел на стене телефон. Принялась рассматривать себя. «Почему я такая маленькая? Я ребёнок. А понимаю всё как взрослая. Мне уже десять лет, вообще-то. Уже и не ребёнок. А меня всё воспитывают и воспитывают…» В зеркальном стекле торчала тощая девочка с очень яркими, прозрачными золотисто-карими глазами, которые иногда казались серовато-голубыми, и с густыми тёмно-каштановыми кудрями. Слегка сутулая. Лицо бледное, синие тени под глазами. Пухлый рот, обкусанные губы. Над верхней губой тёмный пушок. Из-за этого мать, когда сердилась, звала Ирму – «усатая». «Ну ты, усатая-горбатая, иди сюда!» Ирма считала себя некрасивой, и смирялась с этим. «Это не важно, какая я на вид, главное – я умная. А вот это главнее всего. «Миром правят умные люди», – вспомнила она вычитанную где-то фразу. Это ей так понравилось, что она даже записала в своей заветной «Умной тетради». Я, я очень умная – утешала она себя, и принималась мысленно перебирать свои умные поступки, думать о них, смаковать. А чтобы ей не помешали, и чтобы мать не вспомнила о ней, Ирма залезала в свою норку под кровать. Вот и сейчас она туда юркнула. Зажгла там настольную лампу, достала тетрадь, куда заносила все свои удачи. Однажды её в школе записали на гимнастику, и она там стала лучше всех. Её хвалили за необычайную гибкость, ловкость, чувство равновесия, пророчили блестящее будущее в спорте. Но потом всё рухнуло! Вот горе-то! Мать купила пианино, заставила заниматься музыкой, запретила гимнастику. А Ирма ненавидела эту музыку, это проклятое пианино, эту гадкую музыкальную школу! Но приходилось часами долбить гаммы, а мама из кухни кричала противным голосом: «Врёшь! Врёшь!» – когда Ирма брала не ту ноту. От этих криков душа её сжималась, начинало тошнить. Но она же умная девочка, и вот что она придумала. Зимой она засовывала в снег руки и долго морозила их, потом показывала в музыкальной школе распухшие лиловые одеревенелые пальцы, совала их в лицо маме, и говорила, что это из-за музыки всё случилось, и что она не может заниматься. Правда, и почерк у неё стал отвратительный, поэтому в школе стала получать двойки. В конце-концов, с музыкой было покончено.

Она долго читала свою «Умную» тетрадь, да так и уснула под кроватью в своём убежище. Снилась ей песочница, женские голоса, они о чём-то спорили, ругались, обсуждали кого-то.

Дни неслись галопом. Приближались заветные каникулы. После школы Ирме приходилось выгуливать братишку, но она придумала управу на него. Чтобы он никуда не исчезал, она рассказывала ему страшилки про цыган, которые воруют маленьких мальчиков и едят их. Поэтому мальчики должны гулять рядом со скамейками у подъезда, где сидят взрослые. И она теперь спокойно оставляла там Алексиса, зная точно, что он, очень впечатлительный и доверчивый, никуда не денется. А сама носилась по двору вместе с ребятнёй, играла в горелки, в казаки-разбойники. А потом присоединилась к самой интересной забаве – дразнить местную дурочку Машку. В неё кидали палки и кричали:

– Дура Машка, ты какашка! Машка рваная бумажка!

Машка ревела и убегала, её догоняли, дёргали за волосы, били кулаками в спину, прыгали вокруг, хохотали. Было очень весело.

Вечером Ирма с Аликом пришли домой. Сели ужинать. Старшая сестра, Грима, быстро поела, и побежала в театр. Там её ждал кавалер. Она не превратилась в «синий чулок», вопреки прогнозам матери. За ней вовсю ухаживали однокурсники. Это очень радовало Марту. Сейчас Марта смотрела на младших детей, и ворчала:

– Какая у Алекса голова маленькая. И в кого он пошёл? У всех в семье нормальные головы, а этот без головы.

Ирма аж скривилась. «Это надо ж так про ребёнка говорить?» – подумала она. – «Хорошо, что Алик маленький и не понимает». И дерзко ответила матери:

– В кого он пошёл, тебе лучше знать.

И тут резко завопил дверной звонок. Марта открыла дверь. На пороге возникла рыдающая Машка, растрёпанная и грязная. Она прогундосила:

– А ваша Ирма меня дразнит и бьёт!

Марта успокоила дурочку, насыпала ей в ладони конфет, и закрыла дверь. Потом быстро вошла в кухню и такую оплеуху отвесила Ирме, что та вылетела из-за стола и шлёпнулась на пол.