Северный ветер. Роман

Он подвинул к собеседнику цветную схёму с разновеликими прямоугольниками, хлебнул пару глотков горяченького, утёрся.

Кузьма тянул к себе и схему и кружку с чаем, навис над столом, сосредоточил мысль.

Красный и чёрный даже в маленьком масштабе смотрелись удручающе.

– Может заменим по цветам. Белый и голубой. Гжель!

– Давай так. Но летом небо голубое, сливаться будет.

– Гжель – гжель, сказочная гжель, – затрубил приглушённым баском Дима Крапивин.

Отмечая про себя, как смешно поёт начальник: и слуха у него нет совсем, и голоса, вслух вскрикнул:

– Это только летом, не каждый день у нас лето голубое. То есть небо.

– Подумаем. Белый, голубой – им закрыть пространство. Над головой только небо, плывут облака, никакого страха высоты.

– Зачем нам страх?

– Не нужен. Спокойствие, умиротворение. Сидят на креслах – качалках. Глазеют в небо. А перед ними золотой квадрат отражает солнце. Смотри и радуйся. Пол сделаем ступенчатый.

В приятной мечте город нарисован карандашом, стёрт. Он рисовал мысленным карандашом землю, круглую, приплюстнутую с боков. Покачиванием головы стёр моря и океаны. Земля стала корявая, жуткая.

– Да ну, упадут, люди, запнутся. Я бы упал.

Крапивин вздрогнул, увидел как люди пробираются по страшным рытвинам земли. И очнулся: мы не про то говорили. Резонно поддержал тему:

– Ты бы упал. Но мы не про тебя. Хорошо ты. Ты тоже возможный клиент. Делаем пол ровный. Он жирно прочертил карандашом на своей схеме, разглаживая линию пола. По старинке рисовал сначала на бумаге.

Через чердак они поднялись на крышу. Смотреть вниз было жутко, особо, если подходить близко к краю. У края Кузьма пытался схватить за руку, но Дмитрий вырвался, спрятал руку в карман.

С высоты город казался маленьким и милым, рассыпанный горстками домов, деревьев, разглажен ровными полосами дорог. Теплое серое небо казалось ближе, что можно было рассмотреть, каким рисунком накручены, набрызганы на нём облака. Солнце также приблизилось к уровню взгляда и не казалось теперь таким недосягаемым.

– Всё у нас получится, Кузьма. Каких мы с тобой дел наворотим.

Высота немалая, если с такой полететь.

Кузьму знобило, от страха и холода он не реагировал ни на слова, ни на великолепие пейзажа крыш. Он оступился, качнулся и пойман был за талию.

– Ты что меня как девушку трогаешь! – огрызнулся он на спасителя.

А сам мёрз, дрожал, желал оказаться в тепле своей комнате или хотя бы за огромным столом, некогда принадлежавшем прабабушке.

– А ты не падай, – без интонации, ещё под впечатлением от видов, сказал лишь бы сказать, Дмитрий, – получится, ремонт отгрохаем.

В Калининграде лил дождь, что нельзя рассмотреть ни города, ни встречных, и только шагать наглухо закрытым в капюшон с огромным зонтом над укутанным телом.

Гарин влетел в квартиру в мокрой куртке, расстегивал её с таким шумом и треском, что всполошил появлением жену и мать. В их женском окружении витал аромат лилий.

– Так, девчонки, вам решать, чем туристов кормить будем? – принюхался, – откуда духами пахнет?

– Я знаю, чем кормить. Твоя мама научила меня стряпать брусничный пирог, будем пирожки печь и запивать их кисельком.

Георгий шарил взглядом по комнате, искал источник нежного ароматного цветка.

– А? Это от освежителя воздуха пахнет? – подала голос Анна Ивановна, сидевшая за шкафом, из-за которого торчали её моложаво-стройные ноги, ничуть не хуже, чем были в юности.

– Мы печь, туристы киселём запивать, – поправила она невестку.

– Отведайте туристы моих пирожков, попейте моего киселька, – Кристина приняла позу Алёнушки из картины Васнецова, сделалась похожей на девочку.

В комнате поочерёдно заулыбались. От женщин улыбка перешла к мужчине.

– Как вы так женщины меняться умеете в лучшую сторону? Ух, как жарко. Как в летнем саду!

Развёсёлый и раскрасивый Гарин внезапно рассмотрел на щеках жены толпу весёлых веснушек, наскакивавших друг на друга, прыгающих вверх- вниз, когда она говорит и тут же смеётся.

Кристина хорошо знала о своих веснушках, а не прятала она их, не маскировала. Сегодня открытое лицо без капли смущения из-за мелких недостатков, казалось еще и симпатичнее и краше. Она умела смотреть умно и внимательно, и именно тогда когда человеку это внимание нужно.

В полумраке коридора обозначился Гарин, занял пространство расстегнутой объёмной курткой. Коридор сделался маленьким.

Георгий проверил, на месте ли сиреневая бабочка, Она на шее. Пощупал вместе с бабочкой ключицу, подумал: «Веснушки не такой уж недостаток внешности.» Он крутанулся, и как вихрь улетел, исчез за дверью.

– Снова убежал. Чего приходил-то, – недоумевала мать, – так и пробегает жизнь, – она так и не смогла привыкнуть к сумасбродности сына.

На удивление спокойно отнеслась к исчезновению жена. Реакция на движение без удивления, как просто пришёл и просто ушёл, как будто зайти домой на минуту – норма поведения. Она спокойная мама у неё спокойный сын.

Она и сын – соблюдали свой режим и уклад. У мужа по-другому: регулярное заскакивание в квартиру, а ещё быстрее выскакивание из неё. Нормально, привыкли.

Не привыкла Анна Ивановна. Она крутила в голове недавнее поведение тридцати с лишним летнего ребёнка. Тонкие изящные дуги бровей проползли потихоньку вверх, там и замерли:

– Миленькая, ты его бы покормила, – обратилась она к невестке. А сама думала: «Как это ухитрится успеть?» – Зашёл – ушёл, надо же. Я заметить не успела – уже улетел.

– Это нормально, опять Гуси-лебеди похитили, Кристина всё ещё пребывала в сказочном настроении, в котором кисельные реки и пирожки с брусникой, – бруснику полезно кушать.

– Полезно, девочка, полезно, – мама медленно опускала брови, успокаивая себя думами про внука, – купи Владику после репетиции бруснички, пускай поест пацан.

Она эстетично положила худую маленькую кисть на красивую коленку, решила вновь красить губки. «Когда подкрасила розовой с перламутром, водитель автобуса смотрел на меня. Несколько раз смотрел. На меня и на меня, и опять на меня.»

Входная дверь с шумом распахнулась, в квартиру ворвался Георгий.

– Что такое, Жора, ты туда-сюда бегаешь!

– У Димки неприятности. Их на крыше закрыло.

– Закрыло? Кто закрыло?

– Не сказали, может ветром закрыло.

Похоже, Гарин не шутил.

Сообщив новость, он провалился за дверь.

– Папа приходил? – Жестами спросил сын.

– Ушёл.

Ушёл, а новость осталась. Её обсуждали женщины. Информация скудная, придумывали варианты. Хотели сами позвонить и узнать у первоисточника. Решили его не тревожить. Авось обойдётся.

Мальчику предалась тревога, он посмотрел в окна, пробежал по тёмном коридору, испугался, спрятался в своей комнате, с головой залез под одеяло. В темноте и духоте успокоился. Ждал. Лишь бы не плохие новости.

Вот что часом раньше происходило в Норильске.

Удовлетворённые осмотром крыши Дмитрий и Кузьма подходили к чердачной двери, откуда вышли они и поднялись на крышу жилого дома. Чувствовали себя превосходно.

– Двери нет, – сообщил Кузьма.

– Что ты мелешь!

Дмитрий протиснулся вперёд, в дымящую пылью и паром тьму прохода.

Дверь висела на месте, она плотненько закрыта на замок.

– Ты ключи не взял? – Дерзким тоном обратился Кузьма.

– Да она по жизни открыта была!

– По жизни? Ключи где?

– У Ленки.

– Телефон где?

– У Лены, – автоматом отвечал Дмитрий, – мой у меня. Чё ты орёшь на начальство! Осмелел, да, взрослый стал?

– Я и был взрослы-ы-ый. Я ключи не забываю. Забываешь-на шее носи.

– Да тут всегда открыто было.

– Ты жене позвони!

Начинало смеркаться. Темнеющее небо перестало радовать. Бухнувшись с размаху на покоцаные кирпичи, Дима набрал номер Елены. Гудок надежды на спасение запел в трубе, и вдруг – сброс. Тишина. Номер недоступен. Почему так?

Потому что Елену Борисовну посетила нервная дрожь. Дрожь стыда, что вовлекла в неясные проекты детишек, ей доверенных. Дрожь шла с Еленой Борисовной до магазина и после. С этой дрожью она вошла в квартиру, где стыдливое чувство обрело запах тухлятины. Елена сильная ослабела, переродила дрожь в рыдания.

На краю стола зазвенел телефон, от вибрации свалился на пол, вывалив на линолеум внутренности.

Лена телефон не подняла, рыдания усилились.

На крыше темнело. Стоят два одиноких и забытых. Для связи с миром у них телефон.

– Звони в МЧС, – кричал Георгий в телефон.

– Позорится, что ли? – Таким же криком отвечал друг – Сам звони, ещё в новостях покажут: «строители застряли на крыше дома».

– Пусть покажут, я посмеюсь. Маме позвони, пусть к Ленке сходит.

Дмитрий постучал кулаком по голове. Как же он сам не додумался! Через полчаса к всхлипывающей от долгих слёз Елене достучалась мать Дмитрия. Пожилая, несмелая, она путалась, волновалась, объясняла трескучим слабым голоском, что нужно найти ключи от чердака.

«В той коробочке», – вспомнила Елена, как рассказывал ей места тайных хранилищ аккуратный муж.

«В той коробочке» ключ не нашёлся. Не было его в сумке. Лена прощупала с одного бока кармана, с другого бока. Отыскала летнюю сумочку, вывалила содержимое. Содержимое упиралось, цеплялось за подклад. Лена психанула, сильно тряхнула сумкой. Больно ударив по коленке, полетели, покатились по полу дамские принадлежности. Терпела слабое нытьё ушибленной коленки, собралась с мыслями. Села.

Разобрала помады, ключи, бумажки, билеты. Время ужинать, хотелось есть. «Позднее есть уже не буду.». Метнулась в кухню. «Какая еда, когда муж на крыше!». Опять рылась в первой сумке, перебрала её содержимое, разложила по карманам, тёрла ушиб коленки.

В носу щекотал незнакомый, гадливый аромат.

Ключи не находились. «В той коробочке!». Вперёд вытянула руки, как под гипнозом передвигается к коробке с нитками и иголками. «Ключ! Ты мой золотой!».

У дома собралось порядочно народу, глазевших на «заложников» крыши.

Чердачная дверь открылась, скрепя и грохая. «Заложники» крыши спасены.

Муж с женой, Крапивины шли обнявшись, скорбные, как страдальцы. Муж в подробностях узнал о причине плохого настроения супруги. Заплаканная вся, чумазая. Это не только с мужем связано.

– Лена, виноват Жора, его выдумка, а мы рады стараться. Как дурочки! Забегали, запрыгали. С какой стати мы людей должны собирать, сдруживание непонятное проводить. Я считаю, надо завязывать. Ремонт в квартире я сделаю. Особо ничего больше ему не обещаю. А он сам втягивает. Лена, и ты не должна. А тухлятиной от собаки может пованивать.