Северный ветер. Роман

Шёл по почти привычной, холодящей кожу стуже. Пока Крапивины работали – она ежедневно вела тренировки, он – художник-дизайнер, но судя по вони от одежды – сам малярил; Гарин пробежался по местным турфирмам, познакомился, нашел их работу удовлетворительной, но есть где размахнуться, непаханое поле северных красот и чудес. И красоток. И чудиков.

Вспоминая, какое произвёл впечатление на местных, бежал по широкой лестнице, вверх, хватаясь за округлые перила.

– Осторожно, – взвизгнул мужской фальцет откуда-то сверху, – Осторожно, покрашено.

Гарин поднял кисть, которой держался за перила. Нормальная розовая ладонь. Повернул к себе плечо другой руки – на рукаве жирно отпечаталась зелёная стена.

– Главное вовремя предупреждаете, когда поздно уже,

Он расстегнул куртку, поправил небольшую тёмно-сиреневую бабочку, которую носил всегда вместо галстука.

– Я не виноват, что вас в стороны кидает, могли прийти и не обмазаться.

Голос спустился с лесов, где шла покраска потолка. Изобразилась тонкая хлипкая фигура рабочего.

– Извините, – развел он в стороны руки, тонкие, как веточки берёзы.

– У вас в Норильске все такие наглые? Давно маляришь?

Новый знакомый с обожанием уставился на сиреневую бабочку, закреплённую под белым воротником.

– Два дня. В подъезде раньше квартиры пустые стояли, теперь пять заселили, мы красим, порядок наводим. У вас такая бабочка! Ну-у-у, вообще класс.

– А да, мне она тоже нравится. Какие, говоришь, пустые стоят? И он уже смотрел на голубоватую дверь на третьем этаже, квартира налево. Почесал лоб под шапкой.

– Налево никого нет. Моя тётя её сдаёт, сама уехала.

– Вот тебя встретил удачно. Ладно, друг, извиняю. Беги за ключами, посмотрим хату.

– Но там бардак, – тоненький улыбался и ковырял большим пальцем эмульсионку на руке.

– И растворитель неси, – говорил, трогая пальцем сырую зелень на плече.

– Счас-счас, – тонкий спускался вниз, повернувшись телом к Георгию. – Меня Кузьменко зовут. Он прямо глазел на сиреневую бабочку.

– Не упади, Кузьма. Четверть часа тебе. Найди ключи, найди ещё работяг. И не таких дохлых…

Гарин медленно спустил ногу на следующую ступеньку, шагая по строительной пыли: было о чем теперь подумать: найдена квартира, займёмся изюминкой проекта. Художественное оформление – Димка подсобит, с душевностью Кристина поможет. Хорошо, когда есть друзья. «И чем так всем нравится моя бабочка? И не зря я её купил. Туроператорши тоже поглядывали».

– Фши-фши-фши, – шуршали шаги Кузьмы по ступенькам, скидывая обломки штукатурки.

Поздним вечером Георгий открыл дверь съёмной квартиры, вошел осторожно, как незваный гость. Разруха. Потрогал раздолбанные стены: старая штукатурка сыплется от малейшего прикосновения. Тем лучше, обдирай, ломай, делай что хочешь. Пахло подвалом, кошатиной. И чем ещё? Казармой? Электричество отключено. Фонариком посветил в потолок. Там красовалась большая, новая слитая из оттенков розового и персикового дорогая люстра.

Направил фонарь вниз. Вздрогнул. В полном безмолвии прямо на полу сидели человек пять-семь азербайджанцев. Не шевелились. Большинство в спортивных штанах и неглаженных толстовках, заправленных под резинки штанов. Фонарь хотел выпрыгнуть из рук, но Гарин с ним совладал. Посветил чуть в сторону. Горой сгружена свалка верхней одежды. Рядом с неяркой массой полинялых курток и шапок возвышался Кузьменко.

Гарин опустил фонарь, выдохнул:

– Кузьма, как ты напугал, вы что тут как жмурики в темноте.

– Не понял, а сами сказали, приходи и приводи друзей. Друзей у меня нет.

– Ну, а это кто тогда? Чего замерли?

– Но тоже испугались. Это работники, работу делать будем. Ремонт квартиры.

Гарин подумал, что друг Димка весьма обрадуется в кавычках такой строительной бригаде. «Друг, не забываем. Бюджет проекта ограничен.»

– Вполне симпатичные работники, сказал он вслух. И азербайджанцы пожилые и совсем юные и розовые разом ожили, зашевелились.

– Давайте знакомится!

По знакомому громкому смеху нашел Дмитрий закадычного друга. Тот травил анекдоты в компании азербайджанцев. И в голосе уже появился новый акцент. Он громко рассказывал, другие, послушав короткую байку – издавали общий гром смеха, на весь подъезд, по стенам, по перилам. Как только соседи не ругаются? Азербайджанцы ведут себя по-разному – одни хохочут от души, другие подозрительно присматриваются, к чему-то прислушиваются, третьи на рот сбоку капюшон тянут, когда смех сдержать невозможно, они подозрительно выглядывают чёрными глазами.

– Вот мы где, друг-братан, дорогой. Мы с Ленкой девять раз звонили, она ужин сварганила, остывает. Тебя ищем.

Телефон действительно стоял на беззвучке, и ладно не до него было. Важные вещи обсудили. Повеселились. Люди топтались на ступеньках, то спрыгивая, то снова поднимаясь.

– Жорка, ты чудак с юных лет. Всё группуешься, с кем попало.

Я на тебя Ленке ещё, когда в армии были, жаловался. Ты несносный тип.

– Не попало и не с кем. Хорошие ребята. Знакомьтесь – это мой армейский друг. Компания перевела на Крапивина недоверчивые взоры.

За два часа до этих событий, по привычке во второй половине дня, Елена принялась за домашнюю уборку. Пересматривая документы, нашла письмо из армии, тогда долгожданное, тогда ей писал не муж ещё, а милый друг Дима.

Отложив стопку бумаг, присела на краешек дивана, читала, и пошла ходить – гулять – бродить в молодые годы незамужние.

Димочка молодой, по почерку видно – совсем пацан. Наивный, весёлый.

«Лена, привет! Как живешь? Мы рано встаём и поздно ложимся. Вчера чуть не упал на построении, проснулся, а разбудить забыли. В десять отбой. Жорка (я тебе про него писал) умудряется трепаться перед сном. Вчера говорил про девчонок, говорит, красивые. Но ты меня знаешь, я верный. У Жоры всё время дела, друзья. Он много ржёт. В выходной сходил в библиотеку, нашёл фантастику. Жора был на вечере в политехническом техникуме. Был всего десять минут, а трепался час. Отобрал мою книгу. Говорит, читать будем вслух. Оно мне надо.

Всё время хочу есть. Конфеты понравились, сало могли посвежей послать. Салфетка с твоим именем понравилась, лежит под подушкой.

Я тебя люблю. Твой Димка.

25.03.2000г.»

Дочитала и пошла плясать – кружиться по молодой любви. Как радовалась она апрельским прогулка с добрым коренастым пареньком, как ждала его писем, как старалась ему нравиться. И не спала всю ночь перед возращением из армии. Стояла и смотрела в горизонт на бесконечные розовые дали и ждала жизнь новую, ещё свободней и интересней.

Она вновь сложила листок в полоску, погладила по сгибу. И отложила, смешала с остальными бумагами. Вернулась к образу Крапивина теперешнего.

– Ух, не могу их терпеть, придурков. Письмо любимой девушке называется. Про меня ни слова.

После уж очень позднего ужина каждый в этой квартире уснул с привкусом недовольства другими людьми, с которыми только-только перестал общаться. Хозяин квартиры раздражён невежливостью жены, весь вечер отправлял ей гневные взгляды. Она бурчала на мужа, отвечала грубо, и с гостем грубо разговаривала. И она всё видела, как муж не доволен, и как на неё смотрит, и как бы не понимала, дурочку из себя строила.

Жена задремала недовольная мужем, что никакого ей внимания, а только упрёки, и с другом они ведут себя, как самые близкие люди на земле, а она как соседка какая-то, прислуга в доме. И он такой с молодости, только о себе заботится. Зачем ему жена.

Гость не так, чтобы сильно недоволен, но отмечал, про себя усмехался: «Вот так семейка, заметно, они крысятся друг на друга. Ой, как они крысятся. Если я такое со своей женой замечу, сразу разведусь. Или не сразу», – не додумав как быстро он разведётся, отключился сном. Снилась зима и одиночество.

В теплой золотистой квартире утром субботнего дня прозвучал ультимативный отказ гостю:

– Никакого Кузьмы. Одни поездим и посмотрим.

– Митрич, ты что киваешь, договорились, Крапивины, у вас сговор против гостя. Это я пока в вашем городе гость.

– Ты в нашем городе, что посмотреть хотел, какие, говоришь объекты. У нас есть музей, памятники героям, несколько. Дальше… заповедник. Природа красивая. Выбирай, куда скажешь съездим.

Он примерял руки к рукавам свитра, прицеливал голову, собираясь надеть.

– Да давайте, поехали, природу поглядеть, По дороге сориентируюсь. Хочу северное сияние увидеть. Я по датам посмотрел – сегодня будет.

Георгий уже спешил к вешалке.

– Врут даты, не-а, нет, не будет, не засияет, – как пёс мотал щеками Дмитрий и накидывал дублёнку.

Последней в коридоре засуетилась Елена. Она надевала пушистую шапку, возникала перед зеркалом. На той стороне, в зеркале, женщина, немного не такая, как Елена. Её более стройное и бледное отражение фиксировало профиль, покусывая губу. Елене не понравилась та женщина в зеркале. Она сняла неудачную шапку, но не отчаялась найти что-то получше, в чём она особо хорошенькая.

– Ля-ля-ля, – пела она непонятный мотивчик на детский манер, немного картавя. Ей нравилось так петь.

Примеряла другую, на это раз рыжую шапку, похожую на дохлую лису. Вытягивала перед зеркалом верхнюю губу. Та, что пряталась в глубине зеркала замирала.

– Ла-ла-ла, не пойдёт. Где-то чёрная у меня была.

– Мадам, уходим, – потянул за рукав муж.

Мороз сковал север. Люди шли вопреки условиям природы.

– Жена, а что, зелёное к красному подходит? Ну ты нарядилась, как светофор. Красная шапочка. – Дмитрий говорил, выпуская белый пар. – Да и холодно в вязаной шапке. Чем ты думала?

Обходя урну, набитую окурками, плюнул в выпирающие помои.

Елена приняла плевок на свой счёт.

– Другую шапку купи, умный такой. Она манерно обижалась, говорила негромко, огорчаясь позору при свидетеле.

– Ленка, он купит, он не жадный. Заработает на туризме и купит. Всё у вас будет.

– У нас и так всё есть. Я на ремонте зарабатываю неплохо, а с тобой пока так, балуюсь.

Возражать вслух не стал, вот они какие, у них всё есть.

«А со мной балуется! Да это самое главное для людей: дружить, общаться, встречаться лицом к лицу, чтобы увидеть, как волнуется человек или радуется, да просто ржёт как дурак. Как объяснить им это, как достучатся? Я им жизни нормальной хочу, они не хотят. Называется друг. Друг! Хоть бы просто поддержал. Кто им сказал, что надо жить и лучшего не знать. Примёрзли тут в своих конурах. Не понимают! Хорошо, Кристина у меня другая, я с ней так не мучаюсь.»

Возникшие красоты севера пресекли поток взбудораженных мыслей. «Вот это красота!»

– Останови. Тут, тут, стой, – махал он и кричал.

Машина остановилась.

Гарин побежал, вверх и в стороны раскинул руки, кружится, как снежинка. Взгляд поспешил на холмы, перескочил на снежные заносы, барханы белого-белого.

Вернулся к друзьям. Одной рукой схватил Елену, другой Дмитрия, пытался их кружить.

– У-у-у-у! О-о-о! Хорошо – о! В лесу места отменные. Надо сюда людей водить. Вечером расскажете мне про местные традиции и кухню, Лена, будь готова.

– Какую кухню, Жора, успокойся, – с видом старшего уравновешенного отвечал друг.

Дальше к холмам деревья росли лысоватые и низкие, как мутанты. Снежные холмы слепили белым, изгибы увлекали вдаль.

Вынув из кармана диктофон, Гарин записывал неторопливую жизнь севера.

Он записал молчание тишины, секунд несколько, не выключая, продолжал запись голосом:

«Снег и сугробы. Кругом снега. Видели ли вы такую тишину? Слышали когда-то шаги севера. Тихо. Я слышу, – он значительно понизил голос, потоптался на месте, создавая колкий морозный хруст, набрал в крупную ладонь комок снега, сжимал и хрустел им. Звучал хруст, подвывал ветер, в ладони таяли снежные кристаллы.

На приличном расстоянии от Гарина топтались супруги Крапивины, их силуэты, частично провалившиеся в снег, ругались, издали напоминая гавкающих собачек.

Дмитрий махнул, мол, подожди, бегу к тебе. Косолапо побежал. Георгий разглядывал далёкие холмы, пытаясь угадать, что там, за ними кроется.

Но вместо холмов перед глазами засияло, запрыгали зелёные вспышки света. Северное сияние! Как неожиданно. Такая же природа, но что-то изменилось и всё сияет. К разочарованию, Георгий обнаружил, что не владеет своим телом, тело лежит и не хочет шевелиться, сопротивляется приказам мозга.

«Встать, – говорил себе, – вставай, замёрзнешь, развалился, дурень! Всё интересное пропущу, проваляюсь тут».

Так, новость: говорить может, и всё видит. «Бывает, люди сознание теряют, когда северное сияние видят» – так рассуждал старый журналист. Похожее состояние, подняться на ноги не получалось. Ещё усилие. Никак.

Старый журналист возник над ним.

– Вы кто?

– Я Пифагор, – уверенно сказал старик, и поднёс к лицу Гарина ладонь, на которой подпрыгивала, пружиня половинная нота, нарисованная зелёным светом. Коротенький хвостик ноты весело подвиливал.

– Математики теперь нотами заведуют. Меняется жизнь на свете.

– Математики силами звёздными заведуют, – отвечал Пифагор, не рас-крывая рта, – цифра, буква, звезда – символ. Нота – образец, – говоря ту фразу, Пифагор распевал гласные, – раз, два, три, четыре, считал, гипнотизируя сияющую ноту.

Из ноты дымком полетела музыка, изворачиваясь от дуновения ветра. Теперь Гарин не только видел, но и слышал музыку: мелкой дрожью прокатилась по рукам необъятная радость, наступая ей на шлейф, поплыла по лицу грусть, – Гарин закрыл глаза, мотал в такт головой, гитарным звоном зазвенело любопытство, дёргая и щекоча внутри, под рёбрами, используя ребра вместо струн.

Звук перерос в непрерывную нежность, стремглав полетел вверх, также кружась струйкой зеленоватого цвета. Звуки нежности разрывали пространство, обгоняли время, открывали дорогу в космос. Космос томно манил, затягивал в необъятное пространство звуки и смыслы.

«Мне образцы нужно собрать. Образцы, ноты». Зелёное свечение прекратилось, его будто отключили.

Супруги Крапивины стояли шагах в двух-трёх. Елена преградила дорогу мужу, схватила его за грудки, сама заглядывала на распластанного на снегу Георгия: открывает ли глаза, дышит ли. Через сжатую гортань ругалась:

– Гад такой. Со всей дури кулаком. Ты разберись сначала. Ты куда ударил? Кулаком в голову. Так убить можно.

– Не убил бы. Он в шапке. Это ты виновата, ты меня накрутила. Я тя спрашивал, не врёшь?

– Не вру, не вру, это правда, – передразнивал Дмитрий, изображая писклявый женский голос.

– Не ври, я не так разговариваю. Я тебе уродка писклявая?

– Что это было? Северное сияние? – прервал супругов Георгий нехарактерно для него больным ослабленным голосом.

Он уже сидел на снегу, придерживая себя за колени.

– Тебя друг твой звезданул, – зло ответила Елена, отгораживая от него Дмитрия маленьким телом.

– Смешно, если бы не так больно, – обеими ладонями взялся за голову, растопырил пальцы, – башка болит, – народ, что с вами.

Молчал друг. Он стеснялся, жалел большого, сидящего на снегу, сильного, ужасно уязвимого в своей больной слабости.

– Я ему сказала, что люблю тебя и мы любовники, – растягивая слоги и гнусавя проговорила женщина странную фразу.

– Ты дура, ты что говоришь, это друг мой, – я, говорит, пошутила, – тонким голосом изобразил голос жены.

– Что-что?

Ещё не забыт Пифагор, его ноты, образцы, а тут надо понимать семейный скандал.

– А я при чём? – спрашивал он, обращаясь к деревьям, делая лицо рассеянного интеллигента.

«Чем старше становишься – тем меньше друзей. Такова жизнь».

Ему хотелось подальше отсюда, от ссор и глупостей. В нормальной тёплой обстановке обмозговать всё, что случилось. И главное, чтобы голова так сильно не болела. Ни разу в жизни так не болела голова. Умереть можно от такой боли.

Шаг за шагом к машине в полном молчании. Согретая голова успокаивалась и лишь немного ныла.

Глава 3. Возвращение в Калининград

Дома Георгия ждал концерт. Концерт, которого ждали и боялись мама и сын, год готовили к нему выступление.

Приливы радости играли в мелодичном голос Кристины:

– Жор, Жора, – после концерта чаепитие, будем отмечать, ты с нами. Ты пойдёшь на чаепитие?

Она, раздёрганная торопливыми сборами, взбивала мокрые волосы, потряхивала головой, обдувая сосульки волос из маленького фена.

– Да, Кристина, отлично. Я с самолёта и сразу чаепитие и сразу отмечать. Нормально придумала. Из всей фразы она уловила лишь начальное «Да» и то, что муж психует.

– Ой, какая бледная! – на неё смотрело замученное отражение в зеркале – женское лицо с зеленоватым оттенком, рассечённое у глаз тоненькими капиллярами, придававшим коже прозрачную цветность. Специально для мужа она дополнила:

– А, это свет такой. Новые лампы, они сберегают энергию, а не красоту.

– Жора, я не заставляю, не ходи. С твоей мамой сходим, я договорилась.

– А, да, конечно, с мамой! Идите с мамой. Вы ж подруги.

Кристина примолкла, не развивала ссору, не погружалась в толщу скандала.

Георгий принял молчание за наказание, оскорбился:

«Как она это умеет: снова виноват. Умеет. Дочка военного. Научил отец», – в короткой с собой беседе, он наклонял голову влево, возвращал назад, в завершении слегка кивнул.

«Что поделать, Кристина такая, выше меня, морально она выше всех. Она там, ближе к солнцу», – глаза сами поползли вверх, зрачки глаз почти спрятались за веками, – там солнце, там Сириус».

– Солнышко, я устал, – мягко произнёс он вслух. Веснушки на лице жены потеплели, повеселели на округлённых в улыбке щеках и она уже не бледная, хорошая и бодрая.

Концерт проходил в маленьком уютном Доме культуры, Георгий изрядно опаздал, выступления сменялись одно за другим.

Согнув большое тело в три погибели, пробирался по тёмному залу. О, как тревожился он, что пропустил выступление сынишки.

А вот и Владик. Осторожными мелкими шажками выходит на сцену. Стоит, держит микрофон, ресницы вниз, уши покраснели… Надо же, родные ушки. Как непривычно видеть малыша со сцены!

Толкая других, мешая просмотру, Гарин пробрался к Кристине, её соседка переместилась в соседнее кресло, он плюхнулся на освободившееся место.

Запел Владик, перед ним на экране шла презентация – камни плато Путорана, тундра, река и лес, затем тлеющие угли, полярное сияние. Такие слайды подобрала Кристина, не раз слышавшая о проекте мужа, где-то взяла очень качественные фотографии и в необычном ракурсе.

А Владик пел, не словами, но удивительными звуками, звучало немного в нос.

От непонятный красивых звуков голоса летит тепло и холод, прижигает до сердца тонкая грусть. Дрожал воздух, накатывали слёзы. Георгий прикрыл рукой лоб, чтобы сын не заметил радости-грусти. Песня лилась. Зал онемел, звуки уносили в космос. Баба Аня вытирала платочком щеки.

– Дорогой мой, родненький, солнышко моё, – шептал Георгий.

Владик подошёл к краю сцены, ближе к зрителям, в пиджачке и галстуке-бабочке, свернувшейся в бок. С двух сторон на сцену пошли остальные участники театральной студии, человек десять.

– Все ребятишки больные, – шептала чья-то бабушка за спиной, – бедненькие.

Дети выровнялись в шеренгу и забили в бубны. Родителям выдали маленькие колокольчики. По сигналу ведущей, родители подняли колокольчики и зазвонили. Это был финал концерта. Аплодисменты не заканчивались.

Георгий проводил Кристину через ряды зрительного зала, бардовые кресла осиротели, зрители вывалили на улицу под впечатлением.

В этот час день и вечер встретились – ещё светло и солнечно, а тьма подступает. Асфальт мокрый, воздух влажный. Свежей влажностью приятно делать глубокий вдох, и держать прохладный кислород в надутых лёгких, затем сбросить его лёгким выдохом.

– Владик, Владичек, Ты отлично выступил! Не побоялся! Ты был лучше всех, – на выдохе крикнул Георгий, любуясь нежным сыном.

– Талантище!

В улыбке Владика ещё дрожала недавно звучавшая песня. Прошёл после концертный вечер. Один из таких, что сохраняются в памяти на всю жизнь. Георгий, Кристина и Владик. Нешумная дружба на троих.

С чего началась эта дружба? Однажды двое повстречались в Канске.

Письмо, это подтверждающее хранилось у Гаринской мамы.

Глава 4. Любовь Георгия и Кристины

«Здравствуй, мама! Как у вас дела? Как бабушка и тётя Люда? У меня всё нормально, служу. Встаём в 6.00, Ребят много разных, есть с Кавказа. Они целуются при встрече. Это у них так принято. Вообще нормальные парни. Дружу с Димкой (про него я тебе писал). Он хороший.

Спасибо за посылку, особенно сгущёнку, Сладкого нам не дают. Питаюсь нормально, похудел.

P.S. В Канске много красивых девчонок! И ещё новые нарастают, хорошеют.

Всем привет! Всех целую, обнимаю. Георгий

24.02.2000г.»

– Духи, вешайтесь! – страшным криком встретила парней армия.

Ближе к зиме прошла начальная ошарашенность от перемены жизни. Служба потекла привычно: одинаковыми днями, если не украшались они собственными выдумками, шутками, стычками со старослужащими-дедами.

С утра спозаранку в казарму явился командир. Военный интеллигент, строгий, умный, душевно – понимающий.

– Рота, смирно! – Скомандовал дневальный.

В ноябре семья командира роты переезжала из двухкомнатной в трёхкомнатную, недавно освободившуюся квартиру.

– Здравия желаю. Нужен помощник, доброволец.

Он пробежал взглядом по обмякающим со сна молодым плечам и выбрал Дмитрия – широкого, державшегося мастеровито. Командир указал взглядом, и пояснил, что нужна помощь в перевозке семьи на новую квартиру.

– Слушаюсь, товарищ командир! – Георгий ошибся, подумал на него, стоящего рядом, указал командир.

Как шёлк скользил под ногами лёд, от боли в животе сжимали и расправлялись кишки, рождая жуткий спазм. Спасти от боли могла бы еда, но не такая, что едят солдаты. Настоящая еда, вкусная. В момент очередного приступа кишок Георгий увидел Кристину, дочь командира. Подметая комнату, она подняла мягкий взгляд влажных густо-серых глаз.

«Ты мне нравишься, – означала его улыбка, „как зовут“, и её тихое: привет, я Кристина».

«Привет, я Кристина, – каждый день бы слышал, и не надоело бы, – я хочу её видеть».

Долго по узкому подъезду таскали командирскую мебель. Он взял последнюю табуретку, улыбку оставил милой молодой хозяйке. Она протянула ему сушку. Мягкую, домашнюю, крепко крученную, вывалянную в муке. Шёл по улице, жевал домашнюю сушку – ничего вкуснее не ел никогда, даже слёзы хотели выкатиться, он не разрешил, сдавил скулы.

Шёл и жевал сушку и чувствовал себя дома или там, где он должен быть. На своём месте.

Кристину увидел, в другой раз, когда чистил снег, волоча рыхлую бело-серую массу широченной лопатой. Девушка обронила случайный взгляд, и ещё раз. После очередного случайного взгляда про себя заулыбалась. Веснушки выдали внутреннюю радость, они дико хохотали на её лице, дрожали рыженькими крапинками.

Таких хорошеньких девушек ему редко доводилось встречать в жизни. Была в школе Алёна из другой далёкой школы, её фотография как-то попала в их класс и гуляла, передаваемая пацанами из рук в руки. На ней жутко хорошенькая тонкая блондиночка Алёна, сложила пухленькие аккуратненькие губки, украшенная пышной модной стрижкой, и вся молоденькая славная мордашечка, хоть и фото чёрно-белое.

Фотография в результате путешествий по классу остановилась у Жоры. У него и прижилась. Немало раз он доставал «Алёну» из кармана, рассматривал, запоминал, какими хорошими бывают юные девушки, снова прятал в карман, пока не потерял.

Ещё одна очаровательная девушка повстречалась в поликлинике, куда он ходил классом на медосмотр. Там, из кабинета сдачи крови, выскочила тёмненькая, и не взглянула на парней, она была постарше, класс, наверное, одиннадцатый. Стройная, симпатичная, тело лицу под стать.

И вот Кристина – третья такая миленькая, гармоничная, на редкость притягательная девушка. И даже Димка с ним согласен, говорит, «да, братан, хороший у тебя вкус». Тем более у Георгия при его красоте и росте был шанс надеяться на взаимность.

Через три дня удалось устроить встречу. Чего стоило насобирать денег, считая до копеечки, хватит ли на цветы. Всё же большой букет роз! С букетом вперёд, улыбка до ушей, румяные щёки – бежал Георгий на свидание.

– Я не люблю розы, – вскользь, необидно сказала, а как кинжал в рёбра вонзила.

– Ну, что ты хотел, будет с ней непросто, – успокаивал тогда Дмитрий, звучала это ни капельки не утешительно, – вы все красавцы думаете, что с девчонками так просто – посмотрел и она у твоих ног. А нет, и вам красавчикам надо постараться.

– Я люблю тюльпаны, – сообщила Кристина подруге, громко, чтобы слышал Георгий.

Гарин не любил нотации и не любил капризы. Он любил розы.

Но как ждал он встреч с командирской дочерью, как торопился к ней. Не только он. Он видел, как приезжавшие к ней в гости двоюродные сёстры также бегут, кричат от радости, завидев конопатую ладную сестрицу. С ней приятно быть, говорить, ловить каждое словцо, смотреть, радоваться, что она есть вот такая.