Я хочу быть с тобой

– Неет, нормальные – они другие. А ты… Хороший ты мужик, отзывчивый! На том и погоришь… Жалко!

Она придвинулась ближе и с неожиданно робостью потерлась головой о его плечо.

И снова что-то кольнуло в груди – какое-то смутное полувоспоминание, как будто давний забытый сон. Александр отодвинулся.

– Это мы еще посмотрим, – отозвался он. – Все, располагайся. Спокойной ночи.

Он вышел из кухни, прошел в кабинет и включил ноут-бук. Нужно было еще поработать над документами.

Уже глубокой ночью, покончив, наконец, с делами, он, проходя по коридору, услышал какой-то шум из гостевой комнаты. Дверь была приоткрыта. Тагильцев заглянул, и увидел Елену, спавшую на диване. Девушка беспокойно металась во сне, бормотала что-то, вскрикивала. Ее влажные от пота волосы золотистой волной растеклись по подушке.

Александр вошел в комнату и склонился над спящей… На секунду им овладел какой-то непонятный беспричинный страх, отчаянное наваждение – ему вдруг почудилось, будто лежащая перед ним девушка мертва, он же стоит над ней, оглушенный болью, и не понимает, что теперь делать.

Тряхнув головой, он отогнал страшное видение и дотронулся рукой до лба Елены.

– Тише! – прошептал он отчего-то дрогнувшим голосом. – Тише! Все хорошо. Спи!

Девушка сдавленно застонала, потом, не открывая глаз, нашарила его руку и вложила в нее свою маленькую, холодную ладонь, доверчиво и мягко.

Он смотрел на нее, спящую, вцепившуюся в его руку, испуганную, загнанную и не понимал, что ему делать. Неужели выставить ее завтра с утра, чтобы этот Рафик снова заставлял ее продавать себя и отбирал деньги? Невозможно! «Она мне никто! – напомнил он себе. – Пару часов назад я и не подозревал, что она существует!» Он удивлялся самому себе – никогда не был сентиментальным святошей, спасителем угнетенных и обиженных. И вдруг…Так и не разобравшись со всеми этими внутренними противоречиями, Тагильцев отправился спать.

Утром его разбудил аппетитный аромат из кухни. Он прямо-таки остолбенел, увидев на столе яичницу, гренки, свеже сваренный кофе. Елена сидела у стола, спиной к двери и машинально рисовала что-то на салфетке огрызком карандаша. Осторожно заглянув через ее плечо, он сумел рассмотреть каменную стену – какой-то средневековый замок что ли, полосу леса на горизонте, и всадника, скачущего к замку. Он еще удивился тому, что уличная проститутка грезит, оказывается, такими романтическими картинами. В эту минуту Елена почувствовала его присутствие и обернулась, смущенно скомкала салфетку.

– Я тут… Ну типа приготовила кое-что. ну… эт самое… спасибо, что приютил. Я пошла?

Она поморгала своими прозрачными, как речная вода, глазами.

– Послушай, – начал Александр. – Я не хочу… не могу так отпустить тебя.

– Правда? – ее лицо осветилось улыбкой. Из-за щербинки между передними зубами она казалась особенно беззащитной, совсем детской. – Ты что это, решил на мне жениться?

– Нет, – усмехнулся он. – Этого обещать не могу. Но могу предложить тебе поработать у меня домработницей. Сама видишь, я живу один, домом заниматься некогда. Мне нужен кто-нибудь, кто будет готовить, убираться, ходить по магазинам… ну и все остальное. Согласна?

– Слушай, ты че, псих? – она испытующе посмотрела на него. – Почему вдруг я?

– Потому что мне так хочется, – отрезал он. – Можешь считать, что я выторговываю у бога индульгенцию на последующие грехи.

– Индуль – что? – переспросила она. – А Рафик? Он же меня все рано найдет.

– Ну, на этот счет можешь не беспокоиться, – пообещал он.

С его возможностями и связями в милиции, ему ничего не стоило выяснить личность этого Рафика и сделать так, чтобы Елену он больше не беспокоил.

Вот так Елена обосновалась в его квартире. Честно говоря, он понятия не имел, что делать с ней дальше. Постоянно проживающая домработница была ему не особенно нужна, а вечно опекать постороннюю девицу не хотелось тоже. Про себя Тагильцев решил, что даст Елене время отдышаться, прийти в себя, а затем постарается сплавить ее куда-нибудь – найти отдельное жилье и постоянную работу. Но жизнь решила иначе.

Уже через два дня его новая домработница попросила часть своей зарплаты авансом, объясняя, что все ее вещи остались у Рафика, и ей даже переодеться не во что.

– Конечно! – смутился Александр. – Я не подумал, извини.

В тот же вечер, вернувшись с заседания суда, он обнаружил Елену, лежащую на полу в гостиной и с безумной улыбкой смотрящую в потолок. На сгибе ее локтя краснел свежий укол.

– Тааак, – медленно произнес Тагильцев. – Поднимайся! – он дернул ее за руку, заставляя встать.

Голова Елены беспомощно мотнулась, взлетели и опали бледно-серебристые волосы, клацнули зубы.

– Не выгоняй меня! Пожалуйста! – заныла она, с трудом ворочая заплетающимся языком. – Я больше не буду. Правда…

Она сползла на пол и уцепилась за его ногу.

– Вставай! – снова прикрикнул он, дергая ее вверх. – Поехали!

Лена отчаянно завизжала:

– Я не пойду! Не хочу!!! Я не хочу опять на улицу! Ну прости меня, прости, пожалуйста!

Он схватил ее за шкирку, как котенка, и встряхнул, чтобы она пришла в себя.

– Я не выгоняю тебя на улицу, – стараясь говорить, как можно медленнее и доходчивее, объяснил он.

– А… куда? – испуганно спросила она. – Куда мы поедем?

– В больницу!

Он навещал ее в частной загородной больнице не каждый день, конечно, но, как только удавалось выкроить время. Поначалу девушка была заторможенной, вялой, все время засыпала, а иногда впадала в приступы беспричинного раздражения. Постепенно же становилась все более спокойной, уверенной в себе, уравновешенной. На его удивление оказалось, что никаких сопутствующих болезней у нее нет, только устойчивая наркозависимость, от которой врачи обещали избавить ее за несколько месяцев, конечно, если у самой пациентки будет горячее желание «завязать».

Тагильцев не желал признаваться самому себе, как сладко вздрагивает его сердце, когда он приходит к ней и видит, как искренне она рада ему. Лицо ее словно расцветало, и в прозрачных глазах расплескивались солнечные искры.

– А я вчера тебя ждала, – говорила она. – Так расстроилась, когда поняла, что уже не придешь.

Он с удивлением обнаруживал, что Елена совсем не глупа, что она тонко чувствует окружающих и подмечает интересные детали в поведении других людей. Разговаривая с ней, он все больше увлекался ею – порывистой, иногда взбалмошной, по-детски суеверной. И в то же время искренней, непосредственной, как будто бы все то – грубое, наносное, что было в ней раньше, теперь слетело, и она осталась такой, какой была когда-то в детстве – наивной, открытой, смотрящей на мир огромными удивляющимися всему глазами.

Больничный сад, куда ее выпускали погулять, пестрел майскими цветами. Воздух, густой и сладкий, как патока, цеплялся за кисти сирени и жасмина. Небо становилось сиреневым, сгущались сумерки, делающие все вокруг мягче, пластичнее. Между деревьями залегали глубокие тени. А они все сидели на скамейке, разговаривали.

– Ты знаешь, – говорила Елена. – Это ведь неправда, что у меня не было другого выбора. Да, обстоятельства, мать-наркоманка, нищета – это все верно. Но я могла бы бороться, сопротивляться. Просто… Просто меня как будто давило что-то, заставляло выбирать самое худшее. Как будто кто-то считал, что, чем быстрее все закончится, тем лучше.

– Тяга к саморазрушению, – сдержанно отвечал он. – Это какой-то психологический феномен…

– Нет, – отчаянно качала головой она. – Это не то. Понимаешь, это было не внутри меня, а – снаружи. Я сама не понимаю. А может, меня кто-то сглазил? – в зрачках ее дрожали оранжевые искры от загоревшихся в саду фонарей.

Он усмехался:

– Такого не бывает. Ты просто жила в нечеловеческих условиях, и некому было тебе помочь. Теперь все будет по-другому! Не бойся!

Однажды она спросила, не решаясь поднять на него глаза:

– Саша, я ведь никогда не спрашивала… А у тебя есть кто-нибудь? Ну, там подруга, невеста?

– Нет. – покачал головой он. – Никого нет. А что?