Светлячки. Сборник рассказов
– Не зашибёт! – Взъерошился Тимофей, тряхнув седой, когда-то кудрявой, а теперь плешивой головой. – Я буду выключать ток, когда они будут приезжать. Решено.
– Тимочка, не надо… – взмолилась Антонина Ивановна. – С твоим склерозом, когда ты не помнишь, куда очки положил, нельзя с током баловаться. Тебя и самого убить может. Забудешься и наступишь. Помнишь, как меня чуть не убило по твоей вине, когда я провод ножницами отрезала? – припомнила обиду на мужа Антонина. – А всё потому, что ты из тех электриков, что ничего в токе не смыслят. Считают, ежели розетка закреплена, то ток постоянный, а если болтается на соплях, то он переменный. А у тебя всё на соплях прикручено. Как тебя ещё самого не раздолбало.
– Тьфу… Гангрена! – Сплюнул Тимофей Степанович. – Вспомнила! А я-то думал после того, как её тряханёт, она замкнется в себе. Ан, нет, рассуждает о постоянном и переменном токе. У тебя молоко убежало.
– Какое молоко? – всполошилась Антонина Ивановна. – Нет у меня на плите молока. Я варенье варю.
– Вот и вари! – яростно почесывая затылок, ввернул Тимофей Степанович. – Зятя хрен убьёшь. Он здоровый бык. Его чтобы свалить надо триста сорок врезать, а не двадцаточку.
Проходившая мимо забора соседка уловила последнюю часть разговора, приостановилась послушать и, в конце концов, не выдержала:
– Тимофей Степанович, вы что же это? Собираетесь зятя током бить? Что ж он такого натворил? Бедная Тонечка… Как можно жить с таким человеком? – Заохала, заохала и побежала по поселку разносить новость.
Ранним утром в субботний день ничего не подозревающий Алексей шёл пешком от станции к родительскому дому жены. Жена с дочкой должны были приехать позже. На подходе к калитке его перехватила соседка:
– Алёша… – тихо зашептав поманила к себе. – Подойди сюда, сынок. Тимофей сбрендил, хочет тебя того…
– Чего того? – не понял Алексей.
– Током пришить! – выпалила соседка. – А Гальку за другого выдать. Понял?..
Алексей покрутил у виска пальцем:
– Тётя Лида, вы совсем того?..
– Я не того, – надулась соседка. – Пойди к бассейну и посмотри. Там оголенный провод лежит, а через него ток идёт. Моего кота Ваську чуть не убило. Он теперь какой-то заторможенный сделался, словно под алкоголем или наркотой, ходит медленно, на имя не отзывается, что случилось с ним? Боится на участок к Тимофею заходить. Чует тот недоброе замыслил. Ты про себя-то подумай, эвон, какой коварный дед. В том годе чуть Тоньку не угрохал, теперь вот за тебя принялся. Следи за ним.
– Спасибо, тётя Лида. – Ответил Алексей, думая про себя, что старики совсем из ума выживают, даже свежий воздух не помогает. – И отворил калитку.
– Степаныч? Ты где?..
– Здравствуй Алёшенька. – Выбежала из дома тёща. – Степаныч отдыхает. Током его шарахнуло. Всё на котов охотился, сам в ловушку угодил. Поди Алёш, убери провод, что он вокруг бассейна уложил. Не ровен час, внученьку Алиночку стукнет. Надо бы деда занять чем-то, а то он всех нас переубивает. В электрика играет. Старые дураки – они самые большие дураки. У них больше опыта. А знаешь, у него радикулит прошёл. Его как по пяткам треснуло, так спина и разогнулась.
Алексей уставился на тёщу. Ему казалось, что он смотрит какой-то зарубежный фильм. И пошёл скручивать провод, крикнув тёще:
– Ставьте чайник, мама! Будем пить чай с вишнёвым вареньем. Степаныч, хватит в проводники и полупроводники играть. Чуть соседского кота Ваську не угробил, тётя Лида пожаловалась.
– Аха! Попался гад! – радостно подскочил с дивана Тимофей Степанович. – Получилось. Ещё надо бы ток по забору пропустить, чтобы Лидка не подслушивала наши разговоры. Мерзкая баба. Вся её жизнь укладывается в три вещи: посадить соседа справа, «построить» соседей слева и родить сплетню.
– Надо бы тебя Степаныч в санаторий отправить. Ты у нас как электрический ёж. Страшно в дом входить. Наэлектризовано. Нельзя животин обижать, – откликнулся Алексей.
– А бассейн портить можно? – не унимался Тимофей Степанович.
– Отомстит тебе Васька. Попомни моё слово, – ввернула Антонина.
На следующий день Тимофей Степанович упал перед крыльцом и ушибся, поскользнувшись на Васькиных делишках. Справедливость восторжествовала. Алексей скрутил бассейн и отнёс на ближайшую помойку.
Депутат
Из гостей Глеб Борисович возвращался в преотличнейшем настроении, причмокивая губами от послевкусия французского коньяка под икорочку. Его мысли были быстры, как скакуны: «В конце концов, депутат он или нет? Депутат и ещё какой! В Думе беспорядок, за всех приходится самому работать. А всё потому, что мы, господа депутаты, законы издаём всё не те, что нужны народу. Народишко у нас, безалаберный, безответственный. Уж если его зажимать, то нужно так, чтобы у него не было ни вдоха, ни выдоха, а то поди отдышится, оклемается, начнёт возмущаться. У нас все возмущаются: бабки, дедки, домохозяйки, лишь таджики и узбеки молчат, мётлами во дворах машут. Народ у нас не может без возмущения, тогда и поговорить будет не о чем. Кому нужны наши законы, если их не только исполнять, а читать никто не хочет, словно они не для них писаны? Надо, надо взяться. Чем представительней депутатский орган, тем крепче надо держать его в руках. Мы же себя не жалеем. Мы же кормящие матери. Вон в Крыму люди со свечками сидят. Думай депутат. Девки в Сирию к террористам бегут, опять свищ в обществе. Что мы решаем? Это же свихнуться можно! Зато мы видишь ли всем мешаем! Мигалки нельзя, сирену тоже. Да неужели нас столько, что человеку проехать негде?!»
Думы прервал звонок мобильного телефона.
– Борисыч! Ты в такси?..
– Я пошёл проветриться пешком. А вы всё сидите?..
– Быстро топай назад.
– С чего бы это? Ещё коньяку притащили?..
– Мы теперь не выходные по твоей милости: у Витьки ты взял шапку, у Егора дублёнку, и в Ванькиных ботинках.
– Я? – посмотрел на свои ноги Глеб Борисович, только сейчас понимая, что они и правда натирают ноги.
– Вы там пьяные, Петька! Не морочь мне голову. – Воткнулся кожаной шапкой в столб. Послышался треск.
– Борисыч! – зарычал Петька. – Засунь руку в нагрудный карман. Посмотри удостоверение.
– Погоди, – зашатался Глеб Борисович, – сейчас под фонарь встану. Тут какие-то искры летают. Та-а-к… Министерство обороны генерал полковник Пищук Егор Анатольевич. Вы мне в шутку что ли его сунули?
– Гражданин! Отойдите от столба, он под током! – Грозный полицейский подхватил Глеба Борисовича под руку. – Убьёт ненароком. Пройдёмте в машину, вы безнадежно пьяны. Вы перешли в неположенном месте дорогу. Теперь воткнулись в столб.
– Не имеете права! – взмахнул руками Глеб Борисович, роняя удостоверение. – Я депутат! Вы насилуете власть. А-а-а…
– А вы насилуете столб с электропередачей. Пройдёмте в отделение.
– А как же Егор?..
– Был Егор, да съел топор. Отсидитесь пару часиков, потом отпустим. Кто вы такой? Удостоверение есть?
– Есть! – грозно сверкнул очами Глеб Борисович. – В снегу валяется.
– Посмотрим. – Полицейский нагнулся за выпавшим удостоверением. – Ну что же гражданин Пищук, много пьёте.
– Я не Пищук! Я депутат Волобровский.
– У-у… батенька. Вы имя своё не помните. Депутатом прикидываетесь. Вы депутат, а я серый волк. Присаживайтесь в машину.
– А мы с пищалками поедем?
– Вам ещё и пищалки подавай? Ну-ну. Не наигрались в гостях. Где же вы так нализались-то?
– Мы обсуждали законы. Вот мой телефон. Ой, не мой. Ну не важно. Наберите последний номер и скажите, что я у вас. Вы весь наш депутатский корпус задерживаете. Они выйти из квартиры не могут.
– Это почему? – подскочили вверх бровки лейтенанта. – Вы помимо депутата ещё и террорист?
– Декабрист. – Съязвил Глеб Борисович. – Я в чужой одежде.
– А-а… – Понимающе кивнул лейтенант. – Обокрали депутатов. Шапка кожаная на меху, дубленка обливная, ботинки от Версаче. Так вы домушник?
– Да как вы смеете! Да я… только выйду отсюда, я вам покажу!
– Покажете, покажете. – Полицейский подтолкнул под зад подозреваемого в краже вглубь машины. – В участке разберёмся. У Шпака магнитофон, у посла медальон… Знаем вас. Не напились, так не попались бы.
В участке все стулья оказались заняты другими нарушителями порядка, поэтому Глеба Борисовича посадили дожидаться своей очереди в «обезьянник», где он благополучно заснул на лавке, подложив под голову Витькину дорогую шапку.
С тех пор Глеб Борисович совсем не пьёт, да и в гости его больше не приглашают.
Детинки с сединками
Утро начиналось как обычно. Ровно в пять Вероника Степановна проснулась, почему-то каждый день она просыпается рано, с трудом встала, медленно натянула домашний халат, грустно подумала:
– Эх… нет уже былой прыти, зато есть мудрость, да как ей правильно распорядиться. Наступает время, когда в день рождения, на торте зажигают столько свечей, что гости падают в обморок от жары. Увы… к восьмидесяти годам человек знает всё, да вспомнить не может. Надо бы чайник поставить.
Медленно прошла в соседнюю проходную комнату, где на диване сладко чмокая губами, крепко спал её супруг Володя.
– Сколько можно спать!.. – Чертыхнулась про себя и шелестя тапками по деревянному полу прошла в кухню, где и запнулась о две здоровенные подушки от дивана, который давно уже развалился от старости. Лишь вчера ей удалось уговорить мужа всё ж таки отнести основание от него на помойку. Теперь эти подушки будут валяться не один месяц, а сегодня приедут дети, и тоже будут спотыкаться о них.
– Вставай! – громко скомандовала она.
Володя приоткрыл глаза, и хотел было перевернуться на другой бок, смахнув видение, но голос супруги продолжал дребезжать.
– Вставай-вставай дружок, с постели на горшок… – Припомнила детскую присказку супруга. – Позавтракаешь, отвези на тележке подушки на свалку.
– Не отвезу, – приподнялся он, понимая, что спать ему не дадут, – они мне нужны. Я их на второй этаж затащу и положу на кровать, чтобы повыше было.
– Не затащишь, – съехидничала Вероника Степановна, – силов не хватит.
– Хватит! – как можно строже рявкнул он. – Отодвинь их в сторону и не жужжи над ухом.
– Даже если затащишь наверх по одной и уложишь на кровать, ты, – ткнула пальцем в мужа, – на них не взлезешь.
– Я не влезу?.. – окончательно проснулся он. – Я влезу. Это ты не влезешь. Ты и на второй этаж не заберёшься.
– Заберусь, – бодро парировала она, – а на этих подушках лежать не буду. Я тебя сколько дней прошу их вывезти?
– Я тебя десять лет прошу поставить второй гараж на участке, – начал закипать он, – и что? Грядки-грядки… кому они нужны? Ты на них работать не можешь, детей ждёшь, когда приедут и всё перекопают. Ей богу, ты мне напоминаешь престарелую актрису, которая сидит среди зрителей, и с грустью смотрит, как её любимые роли исполняют другие. Ветер пошумит – да устанет, а старая баба расходится – не скоро уймёшь. – Хохотнул он. – Позвони Зине, спроси, когда и куда пойдёте пенсию тратить.
– Не уйду, пока подушки не отвезёшь детинка с сединкой.
– Тьфу… – сплюнул он, вылезая из-под одеяла.
Сергей и Анюта удивились. Обычно мама встречала их у калитки, сегодня же на участке стояла мёртвая тишина. Они осторожно толкнули дверь и дружно охнули. На лестнице на второй этаж торчал дед, зажатый с двух сторон двумя огромными диванными подушками, напоминая собой гигантский гамбургер. Внизу суетилась Вероника Степановна.
– Говорила тебе, старый чёрт, отвези подушки на помойку. Не послушал ты меня, как тебя таперича вытащить? Мне не под силу. Виси не дергайся, а то зашибёшься. Правильно в народе говорят, коль дитя падает – бог перинку подстилает, а коль стар завалится – чёрт борону подставляет.
– Весело у вас, мама. Младенец с игрушками, старик с подушками. – Скрыл улыбку Сергей и потащил нижнюю подушку на себя. – Дед! Держись! Сейчас освобожу. Вас одних страшно оставлять. Только сейчас обсуждали с Анютой историю из теленовостей. Там одна старушка решила поругаться с девятого этажа на автомобилистов и выпала в окошко, пока летела, зацепилась за крюк, торчащий из стены. Пожарных вызвали, а на дорогах пробки только через сорок минут сняли. Хорошо, что обошлось, а тут вы со своими подушками, – подхватил на руки летящего деда.
– Анюта, вези тележку. А вы Вероника Степановна наливайте чай деду, будем силы восстанавливать. Судя по подвигам аппетиты у вас, как в молодости, только зубы уже не те.
До и после
Он лежал в больничной палате, устремив взгляд в белый потолок. Левая часть его тела больше не принадлежала ему. Вся его жизнь разделилась в одно мгновение на «до» и «после». Перед глазами промелькнул последний день. Лето. Жара. Он на даче. Старенькая мама просит сходить в теплицу посмотреть помидоры, а потом сразу темнота. Он даже не помнит, как оказался в больнице. Он не знал, сколько времени он здесь находится. Когда очнулся, понял, тело больше его не слушается.
– Как дальше жить? Что с ним будет? Останется прикованным на всю жизнь к инвалидному креслу? А она? Будет ли с ним дальше или уйдёт?.. Они прожили почти тридцать лет вместе. Гражданским браком. Сын вырос. Школу заканчивает в этом году. А сын? Как сын его будет воспринимать? Наверное, только мама останется рядом.
Воспоминания нахлынули разом. Маленький комочек у неё на руках, он стоит перед роддомом, тогда ещё не пускали к роженицам. Показывает ему в окошко, кричит:
– У тебя родился сын.
Он счастлив. Картинка сменилась. Они ругаются, она собирает вещи уходит к маме. Он любит её. Её огненные волосы и ясные голубые глаза. Её тоненькую мальчишескую фигурку и стальной характер. Сколько всего было между ними из-за её норова дикой кобылицы, но, ведь и понравилась она ему именно такой, непохожей на других, умеющей принять волевое решение в любой ситуации, и неожиданно расплакавшейся от пустяка. Он бежит вслед за ней, мучается, понимает, что без неё никак. Она возвращается и снова у них всё хорошо. Подрастает сын смешной, рыжий в маму и талантливый в него. Они с сыном вместе играют до полуночи на гитарах. Он музыкант. Лицо сводит судорога: «Был музыкантом…»
На соседней кровати вскрикивает мужчина. Ему ещё хуже. У него парализовано всё тело. И в его груди снова сжимается ком.
– Обуза. Всем обуза. Маме не помощник, жене не муж, сыну не отец. Зачем ему такой отец? Что он сможет ему дать, кроме мучения с ним инвалидом.
Распахнулась дверь. В палату ворвался свет. На пороге стояла она. Бледная, осунувшаяся, с плотно сжатыми в нитку губами и сияющими волосами. Подошла к нему, наклонилась. Тёплые губы коснулись его губ, и он почувствовал её запах. Родной, волнующий. Прикрыл глаза, потому что выступили слёзы. Выдавил сквозь зубы:
– Ты от меня уйдёшь? Я теперь такой…
Она всплеснула руками и вдруг звонко засмеялась:
– Конечно, уйду. Брошу тебя. Ты же меня бросал? Помнишь к маме уходила?..
Обняла его и гладила, гладила по голове. Он приподнялся на одной руке и попытался прижаться к ней:
– Я тебя люблю. Жаль, никогда не говорил об этом.
– Я знаю. – Она взяла двумя руками его голову и прижала к своей мальчишеской груди. Он почувствовал её маленькую грудь и боялся отпустить это мгновение счастья. – Я всегда это знала. Но я уйду от тебя, если ты не будешь стараться. Давай попробуем приподняться и сесть? Врач сказал можно.
Он постарался максимально приподняться. Получилось. Она подсунула под его спину подушку. Опустил глаза и снова ужаснулся. Он лежал в памперсах, как когда-то его маленький сын. Снова пронзила боль.
– Я останусь инвалидом.
– Вовсе нет. – Её руки заботливо меняли памперс, – ты начал говорить! Это первые слова за последние две недели. Ты сел! Прогноз благоприятный. Придётся потрудиться, но дело того стоит. Сегодня мы одержали первую победу. Шаг за шагом, медленно, восстановишься.
– Руки, – застонал он, – я никогда не смогу играть.
– Гитара, будет твоим главным тренажером. Сын поехал сегодня искать с широким грифом, чтобы пальцы удобнее было ставить. Киснуть некогда, у тебя много работы.
Она порхала вокруг и казалась ему диковинной птицей. Хрупкая, нежная, светящаяся и крепкая, как сталь. Почему он никогда не говорил ей, что не может прожить без неё и дня? Почему, когда люди здоровы, они скрывают свои чувства? Он опять потянулся к ней губами и её губы снова прижались. Как же он любил этот запах. Закружилась голова. Он одной рукой сжал её тёплую ладонь.
– Если встану, я буду носить тебя на руках всю жизнь.
– Встанешь, посмотрим, – парировала она в своей обычной манере. Он только сейчас заметил тёмные круги от бесконечных слёз под её глазами и вдруг понял: «Нет никаких „до“ и „после“ – есть „сейчас“». У него есть самое главное – она, его рыжая колдунья, талантливый сын, мама, друзья. Они – вся его жизнь, всё то, ради чего живут люди. Счастье оно каждый день. Завтра он попробует сесть сам, до её прихода. Он напишет лучшую песню. Для неё и для себя. Песню о любви.
Живой труп
Молодой участковый полицейский Пётр Блоха, выглядел он под стать своей фамилии: маленький и юркий, шёл разбираться с одним из жильцов дома.
На него поступила жалоба, что в одной из квартир живёт одинокий, пожилой мужчина и из-за закрытой двери его квартиры вот уже несколько дней сильно пахнет. Соседи беспокоились, не умер ли он? А одна старушка даже настаивала на этом и была уверена, что умер.
Пётр поднялся на лифте на восьмой этаж и как только вышел на лестничную площадку, почувствовал неприятный запах: гнилья, отходов жизнедеятельности и ещё непонятно чего. Пётр мысленно собрал волю в кулак и задумался: то ли сразу вызывать слесарей и сотрудников с соседями, констатировать смерть старика; то ли сначала позвонить. Шагнул к двери. Приложил ухо к скважине. Ничего не слышно. Нажал звонок. Дверь распахнулась, в нос ударил тошнотворный запах, на его китель прыгнули пару тараканов, на пороге квартиры возник потенциальный труп, причём весьма агрессивный.
– Что Вам угодно?.. – довольно злобно спросил он.
– Здравствуйте. Ваш участковый Пётр Блоха, – представился он.
– Похож, – расплылся в беззубой улыбке старичок. – Блох ещё не хватало.
– Извините… – щёлкнул каблуками Пётр. – На вас заявили соседи. Обязан проверить.
– Нечего меня проверять, у меня всё в порядке, – зыркнул из-под очков старикан. – Соседку девяностолетнюю бабку проверьте.
– Видите ли… – замялся Пётр. – Зловоние из вашей квартиры.
– Говорю же! От бабки пахнет! – Резанул дедушка. – Подштанники не меняет. Не мешайте мне. Мясо варю. – И попытался захлопнуть дверь.
Пётр придержал дверь носком ботинка.
– Извините ещё раз, Вы живёте один? Все ж таки пожилой человек.
– Нечего мне напоминать о возрасте, мне о нём напоминает мочевой пузырь. Я живу с кошкой. Позвольте спросить, кто на меня заявил, я им покажу… – Погрозил кулаком в воздух.
– Это служебная тайна, – парировал полицейский. – Дело в том, что ваша соседка испугалась, что вы испустили дух.
– Не дождётесь! – разъярился старикан. – Сами передохнете, как мухи осенней порой. Бабке венок закажите.
– А почему из вашей квартиры так пахнет? Вы не убираете за кошкой?
– Какое ваше собачье дело? – засверкал стёклами очков старикан, пытаясь раздавить тапочкой очередного таракана, кинувшегося под ноги полицейскому. – Что хочу в своей квартире, то и делаю. Кошка гадит туда, где мне не достать. Ничего. Выветрится. Сейчас лето.
– Может, вам нужна помощь в уборке квартиры? – поинтересовался Пётр.
– Не нужна. Я никого к себе не пускаю. Ворьё кругом. Когда акт составите, приду проверить, кто на меня заявил. Подозреваю, Клавдия Митрофановна из пятьдесят шестой. Эта бестия из серии старух, разносящих сплетни по всему дому. У-у-у… – прихлопнул очередного таракана дед. – До свидания.
Пётр покачал головой. Он ничего не мог поделать. Формально проверил. Акт напишет. Со стариком придётся смириться. Был бы дряхл, можно было бы оформить его в дом престарелых, или разыскать родственников, но этот: вонюч, бодр и весел. Похоже, родня боится к нему соваться. Позвонил в пятьдесят шестую квартиру. Дверь открыла заявительница: чистая, бодрая старушка с гладко причёсанными седыми волосами, скрученными в куриную попку.
– Здравствуйте. Вдовушкина Клавдия Митрофановна? Пётр Блоха. Ваш участковый.
– Здравствуйте. Были у соседа?
– Был.
– Живой?
– Даже очень.
– Возмущался?
– Не рискнул.
– Испужалси?
– Меня напугал.
– Соколик не переживай, мы с ним рядом живём почти сорок лет. Раньше-то, когда его жена Катерина была жива, она его усмиряла, а сейчас он совсем распоясался: и жениться не хочет, и за собой не следит. Я могла бы составить ему хорошую партию. Прибралась бы, отмыла его и квартиру. Муж опять же у меня появился бы, я ж замужем четыре раза была. Все теперь покойники. Увы… Может, санэпидемстанцию на него натравить?
– Я ещё зайду… – ужаснулся четырём покойникам Пётр пытаясь скорее сбежать от старушки, сватавшейся к соседу.
– Эх, молодой ты ишшо… – донеслось ему в след. – Зайду к вам в отделение на неделе. Проверю, как вы там работаете.
– Увольняюсь, – думал про себя Пётр, спускаясь на лифте вниз. – Пойду охранником. От этих стариков с ума можно сойти. Одна замуж хочет, другая подштанники не меняет, третий строит старушек. Из харизматиков в маразматики. Пригляд за стариками нужен. Государство совсем не думает о них, создали бы специальную службу «Приглядстар» и не мучили молодых полицейских.
Выходя из подъезда, Пётр наткнулся на ещё одну старушку.
– Здрассьте. – Бабулька расплылась в широкой улыбке. – Никак Клавка опять вызвала полицию к Сеньке?
– Тьфу… – сплюнул Пётр. – Не старики, а маяки надежды, способные вывести корабли нашего общества из широких вод в узкие проливы безнадежности.
Это был его первый рабочий день.
Камни
Аквамарин будто пришёл из скрытой в морских глубинах сокровищницы русалки, околдовывающий каждого своими чарами. А изумрудные крошки! Еще Плиний ставил изумруд на третье место по красоте, хотя он и был знаком только с камнями из Египта и с Урала. Бирюза известна со времен ацтеков. Элена медленно перебирала пальцами каждый кусочек, осколочек той давнишней жизни, когда она работала в ювелирной компании на камнерезном станке. Сколько огранок сделала… не сосчитать. Она не любила работать с драгоценными камнями, всегда стремилась к полудрагоценным. Во многих местах побывала с экспедициями в попытках найти природный материал. Иногда удача посещала, они находили в неказистом с виду булыжнике заветный самоцвет. Побывала: в Карелии, на Урале, в Сибири. Возвращаясь из командировок, работала за троих и зарабатывала большие по тем временам деньги. Всю семью кормила: больную маму, отчима, младшего брата и свою маленькую дочку Лельку от брака с иорданцем. Студенческий брак ни к чему хорошему не привёл. Побежала сломя голову за мужем на его родину, забеременела в чужой стороне. Посадил муж дома с матерью и сёстрами, только, что чадру не надел. Еле сбежала по поддельным документам. Лелька родилась уже в Москве. Муж пытался вернуть её, но она больше ему не доверяла. Здесь в Москве он был одним человеком, у себя на родине – совсем другим. Пришлось найти хорошую работу. Кормить её было некому. Мама постоянно болела. Брат выпивал: то работал, то сидел дома с запоями. Отчим давно на пенсии, он был старше мамы на много лет. Надо было поднимать дочку.
Она любила камни всей душой. Они лечили её, помогали забыться. Хранила всегда в прозрачных сосудах с водой, чтобы камни играли от каждого луча света, падающего на них. Вот и сейчас вздохнула, опустила кусочки бирюзы в стеклянную вазу. Солнечный луч, упавший сквозь стекло на бирюзу раскрасил её голубовато-зеленоватыми оттенками. Губы Элены невольно расплылись в улыбке и тотчас снова сжались в тонкую линию. Глаза наткнулись на руки выше запястья, где красовались иссиня-чёрные синяки. За дверью комнаты послышался шорох, она невольно сжалась и напряглась. Старый отчим вышел из своей комнаты и тяжело пыхтя, направился к кухне.
– Хорошо, что Пётр не пришёл… – По её коже пробежали мурашки. Память снова и снова не щадила её. На глазах выступили слёзы. Шесть лет назад она вот так же вечером разбирала камни, когда отворилась входная дверь. Открыл брат Пётр. Трое незнакомых мужчин зашли в квартиру, подошли к ней. Она помнит этот страшный удар в спину, мгновенную хватку, завернувшую её руки к затылку, адскую боль и слова:
– Поедешь с нами в больницу.
– В какую? – выдавила она сквозь зубы, терпя нестерпимую боль.
– В психиатрическую. Будешь сопротивляться, изобьём. – Пообещал чернявый амбал, кивнув Петру. – Давай верхнюю одежду, остальное привезёшь завтра.
– За что? – попыталась спросить Элена.
– За проделки твои! За пьянство! За избиение матери!
