Абдоминально
Моё сердце разбивалось от увиденного на сцене, но я ещё не знала, что меньше чем через неделю, не смогу его склеить уже по другой причине…
Мы с Максимом и Оливером вышли на улицу. Я всю прогулку молчала, раздражаясь, что пёс тянет поводок. Прокручивала разговор с крёстной и не верила, что это произошло со мной. С нами. Максим пошёл в кафе за бургерами и картошкой фри, а я села на бордюр и расплакалась. Боль сильнее меня. Ещё никогда не было так страшно перед лицом неведения. Куда едет мой поезд?
10 мая, среда
Все, кому я сказала про ситуацию с мамой, жалели меня, параллельно раздавая советы, как мне себя вести и как проживать этот период. «Ты сильная, ты справишься. Ох, держись! Человеку даётся столько трудностей, сколько он может преодолеть. Тебе надо немедленно ехать к маме и быть с ней». Бла-бла-бла. Легко рассуждать вне истории, по ту сторону книги. Когда впервые узнаёшь, что твоя мать экстренно поступила в реанимацию, не знаешь, что делать, и, главное, какие из этих действий окажутся правильными.
Я сравнивала себя с кастрюлей с кипящей водой внутри, молящей не подливать холодной, иначе в ней так ничего и не сварится. Общение во время проживания ужаса не лучший выход. Хочется лишь бежать и кричать, чтобы от тебя отстали.
– Бери собачку и приезжай, – повторяла крёстная. – Будешь жить на бабушкину пенсию.
Она взяла бабушкину банковскую карточку, а я сказала ей пин-код в страхе, что маму придётся оперировать, и нам понадобится крупная сумма, которую надо срочно где-то взять. Я впервые столкнулась с больничными вопросами и не знаю, как в медицинском мире всё устроено, но знаю, что жить на бабушкину пенсию я точно не стану. В феврале я осознанно ушла с работы, к чему полгода готовилась – копила деньги на ближайшие месяцы, чтобы посвятить всё время писательству и не ходить в офис.
Маме о решении я сообщила в последний момент, потому что боялась, что она не одобрит или разозлится. С 2007 года она работает в Кадастровой палате, куда и меня устроила. Три года я работала контент-менеджером в московском филиале, а маму уже давно повысили до заместителя начальника отдела нормализации баз данных. Она часто рассказывала про работу с таким воодушевлением, что мне даже было стыдно, что я сама так не горю, как она. Преданность делу откликнулась ей добром. Когда коллеги узнали о случившемся, организовали сбор денег на операцию. Крёстная стала общаться с ними с маминого телефона. Они создали чат, в котором регулярно делятся новостями о мамином состоянии. Её начальница взяла ситуацию в свои руки, а я пока могу только дрожать и пялиться в одну точку.
Вечером я, наконец, взяла ситуацию под мнимый контроль и купила билеты на поезд в Новочеркасск и обратно. Поеду на девять полных дней, чтобы вникнуть и принять участие. До последнего надеюсь, что это шутка.
– Потеплело, завтра можно сходить на шашлыки, – сказал Максим, когда я немного успокоилась и перестала плакать.
– Но шашлык уже сделали из меня, – ответила я и нервно засмеялась.
11 мая, четверг
У Никиты сегодня день рождения. Шестнадцатилетие он отпразднует с друзьями в субботу. Неделю назад мама рассказывала мне по телефону про подготовку к мероприятию.
– Они идут в сауну? Ма, тебе надо с ними, развеешься! – пошутила я.
Естественно, она никуда бы не пошла с подростками, потому что никогда не стремилась стать подругой своим детям. Вместо сауны мама оказалась в реанимации. Какого хрена это случилось с нами, когда Никита оканчивает девятый класс, а бабушка страдает деменцией? Мама два месяца терпела тошноту, пока не оказалась в больнице с обезвоживанием и непроходимостью кишечника. Я эгоистично ругаю маму за бездействие. Третий день не могу принять ситуацию и всё ещё нахожусь на стадии гнева. Такое чувство, что мамина болезнь отбирает и мою жизнь, такую хрупкую и только-только налаженную. Я свалила с нелюбимой работы и завела щенка Оливера. Я радовалась каждому дню, проведённому дома. Счастье длилось с февраля по май. Три месяца.
Я веду блог в соцсетях, где делюсь не только писательскими результатами, но и личными переживаниями, поэтому вкратце рассказала подписчикам, что еду к маме в больницу на следующей неделе. Не рассчитывая на поддержку, я её получила. Ребята стали спрашивать о мамином самочувствии и моём состоянии. Мария Кожемякина – помощница в моём паблике про музыканта Томми Хенриксена, Наталья Герасимова – коллега по писательству, Таня Матвиенко – бывшая одноклассница, Ира Гудкова – моя подруга из Иваново, Наташа Веремеенко – моя подруга из Ростова, Антон Сёмин – вокалист группы IDEЯ FIX, Маргарита Анатольевна – мама Максима, Марина – его двоюродная сестра, а ещё читатели блога. Я и не представляла, что меня окружает столько отзывчивых людей.
12 мая, пятница
В три часа дня маме сделали операцию. В это время я целенаправленно пошла гулять с Оливером, чтобы шагать по улице, а не по комнате. Мы поймали солнечную погоду, что не соответствовало моей внутренней пасмурности. Я так закопалась в мыслях, что случайно свернула на незнакомую улицу и в итоге вышла к коричневому храму с зелёными куполами. Последний раз в церковь я ходила с мамой, когда была маленькая. Она ставила свечу об упокоении своего отца, моего дедушки. Внутри намоленных стен мне было жутко, а от запаха тошнило, и я решила, что никогда не приду туда по своей воле. Я не знаю ни одной молитвы и даже не знаю, какой рукой крестятся православные христиане. Я много чего не знаю о религии, но в момент, когда оказалась напротив храма, почувствовала успокоение. Оно, правда, быстро улетучилось, потому что мне написала крёстная с места событий.
Она ждала оперирующего врача возле ординаторской и отправила мне сообщение в половину четвёртого: «Вышел заведующий отделением, операция закончилась, Лену скоро вывезут. Сказал, что у неё большое образование на стенке желудка, скорее всего, злокачественное, метастазов нет. Биопсию не взяли, она потом сама поедет в Ростов, а пока её будут поддерживать лекарствами и готовить к повторной операции». Я несколько раз перечитала текст, не веря написанному. Злокачественное образование – это рак, получается? Что за повторная операция? В голосовом сообщении крёстная сказала, что опухоль удалили и что, по словам санитарки, перед операцией мама шутила и смеялась. В её стиле. Я обрадовалась, но вскоре позвонила мамина начальница, которая тоже пообщалась с врачом.
– Новообразование не удалили и биопсию не взяли, потому что побоялись кровотечения. Врач консультировался с ростовской больницей, решили делать всё там.
– Значит, маму просто так разрезали, посмотрели и зашили? – спросила я, остановившись посреди улицы, не сводя взгляда с зелёных куполов.
– Ей сделали сложную операцию на желудке, врач потом вам всё расскажет.
В смысле, потом? В фильмах хирург выходит из операционной и сразу докладывает о состоянии пациента. Вслух я это не произнесла, виня себя за невключённость в процесс. Обе женщины пошли к врачу и передали мне его слова, как они поняли, а я стою здесь с собакой, за тысячу километров, не в силах ничем помочь и ничего понять.
– Какие прогнозы? – не унималась я.
– Сложно сейчас сказать. Дня три Лена полежит в реанимации, потом её переведут в хирургическое отделение.
Можно с ума сойти за три дня в неведении. Хорошо, что бабушка уже сошла.
13 мая, суббота
Ночью приснилось, что мама беременна. Видимо, рвота у меня ассоциируется с вынашиванием ребёнка, а не опухоли. Уж лучше бы мама третий раз родила, чем первый раз серьёзно заболела, ведь бабушкой она станет скорее благодаря Никите, чем мне.
Мамина начальница каждое утро рассказывает о состоянии мамы, потому что поддерживает связь с врачом – он позволил ей звонить ему каждый день и спрашивать. Мне же номер телефона не оставили. Сегодня новости неутешительные: «Ещё в реанимации. Всё хорошо, всё по плану». С каких пор реанимация стала плановым мероприятием?
14 мая, воскресенье
– Оль, как ты держишься и не поддаёшься панике? – спросил у меня Максим, когда я надолго залипла в ноутбук.
– Слушаю курс про великих женщин.
– Лучше посмотри в зеркало.
Я сперва хотела разозлиться, а потом, глядя на его улыбку, поняла, что он имеет в виду моё величие. Только в чём оно проявляется, не поняла и спрашивать не стала. Дарёным комплиментам в нутро не заглядывают.
Вечером мы встретились с моей подругой Ирой на ВДНХ. Она раз в полгода приезжает на учебную сессию из Иванова в Москву, а мне из Королёва до выставки требуется сорок минут на автобусе. Мы редко видимся, но всегда долго болтаем и пьём много кофе. Сначала я хотела перенести встречу, но поняла, что неизвестно, когда в следующий раз смогу развеяться. Я заранее рассказала Ире о случившемся, поэтому мои непроходящие красные пятна под глазами её не удивили.
15 мая, понедельник
Пообещала не ругать себя за низкую продуктивность в родном городе. Повторяю как мантру: писать, читать и наблюдать. Минимум, который мне необходим, чтобы чувствовать себя живой. Фокус внимания помимо мамы, бабушки и брата: Оливер, мой блог в соцсетях и рок-группа IDEЯ FIX, контент-менеджером которой я стала в прошлом ноябре.
16 мая, вторник
В понедельник ночью села в поезд, во вторник в половину пятого вечера приехала в Новочеркасск. Оливера и Тишку оставила дома в Королёве с Максимом. Впервые расстаюсь с щенком больше, чем на день. В пути слушала лекции писательского курса, на одной из которых вещал психолог. Я зацепилась за фразу: «Мы все знаем, как умрём». Теперь мне стало интересно почитать подробнее про транзактный анализ Эрика Берна.
На вокзале меня встретили брат, солнечная погода и вереница пушек на железной дороге, которые давно никого не впечатляют. Выйдя из поезда с пассажирами, я первым делом обратила внимание на поезд с военной техникой. После вида пушек меня не удивила надпись «Укрытие» на кирпичных стенах некоторых многоквартирных домов. В такси по дороге в мамину квартиру Никита рассказал про мужчину, который взорвался на школьном стадионе. Добро пожаловать в столицу донского казачества.
Я привыкла не щадить себя в экстренных ситуациях, поэтому оставила чемодан в маминой квартире, после чего мы с Никитой сразу пошли к бабушке, с которой я уже почти год не разговаривала по телефону. Она помнит, что у неё есть внучка Оля, но не соотносит её образ со мной, поэтому было бесполезно предупреждать бабулю о моём приезде. Раньше я жила у неё, а теперь прихожу в гости как чужой человек, правда, не дожидаясь приглашения. Когда мы зашли на кухню, она накладывала полусырые пельмени в тарелку, которые пару минут назад сварила в электрочайнике. Как чувствовала, что к ней пожалует делегация. Хозяюшка.
17 мая, среда
Начались мои девятидневные приключения без перерывов и выходных…
Утром сходила к маме на работу. Из этого филиала я сбежала три месяца назад. Мамины коллеги собрали деньги и передали мне бумажные купюры в файлике. Никогда не думала, что напишу эту фразу: «Собрали деньги маме на операцию».
Днём навестила бабушку, а пока Никита был в школе, встретилась с крёстной, и мы вместе поехали к маме в БСМП. За годы жизни в родном городе я ни разу там не была. Всегда избегала больницы и кладбища, наивно полагая, что смогу их обойти. Если снаружи больница выглядит терпимо, то внутри обшарпанные стены и пол портят впечатление. Думала, что меня напугает обстановка, но с первой минуты я спокойно реагировала на хромающих, держащихся за живот и перебинтованных пациентов.
Мы поднялись на третий этаж, где находится реанимация. Я сняла путь на видео, потому что абсолютно точно в следующий раз сама не сориентируюсь в больничном лабиринте. В отделении нет посетителей и практически нет персонала. Мы дождались медсестру, с которой крёстная вчера познакомилась и попросила её пропустить меня к маме, когда я приеду. В порядке исключения за бутылку красного вина мне на десять минут выдали белый халат.
Я глубоко вдохнула и вошла, снова наивно полагая, что попаду в стерильное помещение с кучей аппаратуры, которая мониторит витальные показатели пациентов. Сплошное заблуждение. Ни одного экрана. С потолка падает штукатурка. Кровати с больными не отделены даже прозрачными шторами друг от друга, стоят рандомно по периметру. Медсестра проводила меня к маме. Я больше не смотрела по сторонам и не посчитала количество людей. Старалась не думать, что нахожусь в палате реанимации и что здесь люди, как возвращаются к жизни, так и умирают.
Мама встретила меня улыбкой и вопросом: «Что за паника? Не надо было бросать дела и приезжать, всё нормально». Если руководствоваться логикой врача, то всё идёт по плану, но в моём понимании, когда человек пятый день подряд лежит в реанимации, это не является нормой. Я впервые вижу маму в таком состоянии. У меня задрожал голос, и я не знала, что сказать, как подбодрить, боялась подойти ближе, чтобы ничего не испортить, не навредить ей.
Мама предложила мне сесть на краешек кровати, застеленной зелёной простынкой с мультяшными паровозиками, а сама приподнялась на локтях и попросила взбить ей подушку. Когда маме стало поудобнее, она вытащила из-под одеяла записку на половине листочка в клетку. Не знаю, как она умудрилась так много написать. Из всего текста она выделила жирным пин-код от своей банковской карточки и слово «тебе» в месте, где речь шла о подарке в виде серебряной цепочки на шею. Она часто покупала мне украшения и вручала их, когда я приезжала домой из Москвы. Я привезла ей браслет из красной нити с подвеской в форме дерева. Мама сказала, что наденет его позже.
Под текстом в записке нарисована полка с телевизором и рядом указано стрелочкой, где лежат бабушкины таблетки. Мама написала названия всех недостающих лекарств, которые нужно купить, вместе с ценами. Она всегда всё помнит. Без телефона. Держит информацию в голове.
– Ты как? – спросила я, перебирая в руке мамин листочек в клетку.
– Уже получше. Хочешь, шрам покажу?
Я засмеялась и кивнула. Мама подняла одеяло и обнажила живот. Она напомнила мне Фриду Кало, изображённую на автопортрете «Сломанная колонна» из-за длинной полоски белого бинта, криво приклеенного к коже короткими кусочками пластыря. Страшно подумать, что под ними. Мама сказала, что во время перевязки видела шрам и что он похож на вареник с торчащими нитками. Не знаю, что меня впечатлило больше – разрезанный живот или четыре трубки с мешками на конце. Впервые вижу всё это. Достаточно на сегодня потрясений.
– Живот болит? – поинтересовалась я, вздрагивая от мысли, сколько у мамы неудобств от инородных предметов в носу и в теле.
– Меня постоянно обезболивают, поэтому не чувствую, – ответила она и опустилась с локтей обратно на спину.
Я хотела расспросить подробнее про операцию, но мама, наверное, устала, и к тому же медсестра попросила нас закругляться. На первом этаже мы с крёстной встретили оперирующего врача. Он по совместительству заведующий хирургическим отделением. После слов крёстной: «Это дочь Лены Черных» он осмотрел меня с ног до головы, и я уже готова была сбежать. Впервые общаюсь с врачом. Обычно в кино, когда всё плохо, доктор опускает голову и говорит: «Мне жаль, но…» Наш же врач глубоко вздохнул и нарисовал в своём блокноте желудок и обвёл место с опухолью на поджелудочной железе, о важности которой я узнала благодаря маминой болезни.
– Это всё надо удалять, – сказал он, показывая на опухоль и поджелудочную.
– Откуда такое образование? Мама же недавно обследовалась в платной клинике, всё было в порядке…
– Да, она что-то делала, но не то. Не туда обращалась.
– А куда надо было? – спросила я, но вопрос остался неотвеченным.
Врач отвлёкся на другого пациента со сломанной ногой и сказал мне подойти потом. В кино тоже так? Надо вытаскивать слова клещами?
Домой я приехала разбитая, но не сломленная, и стала изучать результаты анализов, которые мама сдавала в марте и в апреле. На УЗИ действительно ничего не обнаружили. После обследования её направили к психиатру за рецептом на транквилизаторы со словами, что это психосоматика. Так себя накрутила, что оказалась в реанимации? Платная клиника, называется.
Вечером я стала читать про поджелудочную железу на сайте фонда «Не напрасно», и вся информация оказалась для меня новой. «Поджелудочная железа – орган пищеварительной системы, который отвечает за выработку пищеварительных ферментов и гормонов, участвующих в обмене веществ. Это дольчатый орган продолговатой формы. Он расположен позади желудка, больше слева, на уровне первого поясничного позвонка. Спереди граничит с задней стенкой желудка, снизу – с петлями тонкой кишки и поперечной ободочной кишкой, слева – с левой почкой и селезенкой, сзади – с почечными артерией и веной, нижней полой веной, аортой. Изгиб двенадцатиперстной кишки охватывает головку в виде подковы.
Поджелудочная железа выполняет экзокринную (пищеварительную) и эндокринную (гормональную) функции. Экзокринная функция – это выделение пищеварительных ферментов. Они участвуют в переваривании съеденной пищи, расщепляя углеводы, жиры и белки в двенадцатиперстной кишке. Эндокринная функция – это выработка гормонов (активных веществ, которые регулируют различные процессы в организме). Эндокринные функции выполняют разные типы клеток, которые расположены преимущественно в хвосте железы. Каждый тип клеток вырабатывает свой гормон. Основные гормоны поджелудочной железы – это инсулин и глюкагон. Они регулируют уровень глюкозы в крови. Также поджелудочная железа вырабатывает соматостатин, который препятствует высвобождению инсулина и глюкагона4».
После знакомства с органом я стала читать про заболевания и ужаснулась. Спектр широк: от панкреатита до рака. Существует более двадцати видов злокачественных образований поджелудочной. «В зависимости от расположения опухоли она может вызывать разные симптомы, поскольку поджелудочная железа в разных местах граничит с разными органами. Из экзокринных клеток развиваются аденокарциномы, из эндокринных – нейроэндокринные опухоли. Диагностика и подходы к лечению этих опухолей сильно различаются. Вокруг поджелудочной железы, как и вокруг других органов, много лимфатических узлов. От расположения опухоли зависит, в какие узлы могут распространиться опухолевые клетки. Например, от головки поджелудочной отток идет в лимфоузлы, расположенные рядом с желудком и печенью, от тела и хвоста – в лимфоузлы возле печеночной и селезеночной артерий, аорты».
Прогнозы неутешительные. Если у мамы и правда злокачественная опухоль, то предстоит удаление всего органа и нескольких ближайших. Загвоздка в том, что верифицировать диагноз можно лишь по результатам гистологического исследования, а врач не взял биоматериал во время операции. И что теперь делать?
18 мая, четверг
Утром от начальницы я узнала, что маму перевели в хирургическое отделение, и мы с Никитой поехали к ней в палату, прихватив её сумку с телефоном и косметичкой. В два часа дня охранник нас не пустил, сославшись на то, что у больных тихий час. Я подумала, что он у них регулярно, но промолчала. Спасибо и на том, что мужчина разрешил нам оставить под столом банку с бульоном, который я часом ранее сварила. Мы пошли в психдиспансер за рецептом на снотворное для бабушки. Я, как всегда, перепутала адрес. Вместо шестьдесят второго дома мы ломились в пятьдесят второй и требовали психиатра по фамилии, которую мама указала в записке. Стресс не щадит никого. Зато в туалет в этом здании сходила.
Я думала, меня подводит карта на телефоне, а в итоге подвела собственная память. Дурная привычка – думать, что всегда права. После неудачи я посмотрела верный адрес, и мы нашли психдиспансер. Здание вижу впервые за годы проживания в городе. Внутри тем более не была. Атмосфера даже в регистратуре весьма престранная. Персонал такой нервный, что страшно под руку попадаться. После долгих объяснений, что моя мама, которая приходила за рецептами для моей бабушки, сейчас лежит в больнице, поэтому пришла я, мне выдали медкарту и сказали, в какой кабинет обратиться. Просидели с Никитой под дверью около часа, получили заветную бумажку и свалили с облегчением обратно к маме.
Палату мы нашли по наводке медсестры, а номер мне утром сообщила мамина начальница, потому что она поддерживает связь с врачом. Здесь оказалось ещё менее комфортно, а обстановка ещё более удручающая, чем в реанимации. Шесть женщин, четыре из которых переговариваются между собой, смеются и охают от боли. Одна старушка и наша мама – единственные лежачие пациентки.
Я налила маме в стакан тёплый бульон из литровой банки. Неделю она пила только воду и чай из столовой. Чтобы узнать, чем ей сейчас можно питаться, я пошла в ординаторскую к лечащему врачу. Оперирующий по сравнению с этим – душка. Когда я постучала и открыла дверь, он сидел, запрокинув ногу на ногу и залипая в телефон.
– Ближе к делу! – перебил он, когда я стала вкратце пересказывать мамину историю болезни. – Я не справочное бюро.
Вот же какая болтушка! Подумаешь, ввела в курс дела, назвала имя и фамилию, сказала, что маму утром перевели из реанимации после оперативного вмешательства…
– Так чем кормить можно? – сократила я.
Он ответил, не поднимая глаз от телефона, что любой жидкостью через рот и сухой смесью, разведённой в воде, через шприц в назальный зонд. Спасибо, до свидания. Вернулась к маме, обрадовала её жёсткими ограничениями в еде и отправила Никиту в аптеку за шприцем для энтерального питания, трубочками и одноразовыми стаканами.
– Ма, у тебя будет строгая диета, знаешь? – спросила я.
Она вообще в курсе предполагаемого диагноза? Тяжёлое бремя – не озвучивать матери правду. Врачи всегда так делают? Всегда оставляют объяснения на откуп близким?
– Врач пока назначил пятый стол, но когда-нибудь же можно будет кушать борщик, шашлык, селёдочку?
– Не в ближайший месяц точно.
– Хотя бы через год-два.
Я улыбаюсь, чуть ли не плача, киваю и тихонечко отгоняю вопрос: «А осталось ли у нас столько времени?»
– Ты знаешь, какую тебе операцию сделали? – не унималась я, впившись в маму взглядом. Сегодня она выглядит не такой бледной, как вчера, но сильно похудевшей в сравнении с прошлым летом, когда я её видела.
– Подшили какую-то кишку к желудку, чтобы опухоль на поджелудочной не сдавливала проход, – будничным тоном ответила мама, как будто отчитывается по рабочим вопросам.
Впервые слышу про кишку с желудком! Зато про опухоль мама хотя бы знает. Я сказала ей, что пойду к врачу уточнить детали операции, и беспардонно зашла к нему в кабинет. Заведующий хирургическим отделением с фамилией, созвучной со словом «трындец», курил, восседая на кожаном кресле. Я поздоровалась, и он отвернулся, чтобы глядеть в открытое окно, а не мне в глаза. Может себе позволить, чё. У них же тут не справочное бюро.
Я спросила про выполненную операцию, он озвучил только название «гастроэнтероанастомоз с брауновским соустьем» и не дал пояснений. Сказал, чтобы я подробнее почитала в интернете, а то бы я не догадалась.
– Сколько дней маме потребуется на восстановление? Не теряем ли мы здесь время?
– Вы видели, в каком состоянии она сюда попала? – ответил вопросом на вопрос врач, наконец докурив и взглянув на меня. – Она даже мочиться не могла. Довела себя до обезвоживания.
– А вы в курсе, что мама в терапии сутки без лечения пролежала? Я не знаю, как такое вообще возможно.
– Минимум неделю она проведёт в палате, потом поедет в Ростов для биопсии, – сказал он, проигнорировав моё возмущение халатностью его коллег. – Там будут удалять головку поджелудочной вместе с опухолью.
Худшее из того, что я читала, он озвучил – панкреатодуоденальная резекция. Вчерашнее чтение про мамину болезнь дало мне более чёткое понимание, о чём он говорит, но от знания легче не стало. По запросу «Какой самый ужасный рак?» ответ всплывает неприятный: «Среди онкологических заболеваний рак поджелудочной железы считается самым опасным, потому что он мало изучен и почти не имеет симптомов. Его обычно обнаруживают на поздних стадиях, когда лечение уже малоэффективно». Маме сделали паллиативную операцию, и я пока не понимаю, что это значит…
На этаже хирургического отделения есть уголок с иконами и горящей свечой в центре. Наверное, родные пациентов здесь молятся, но я, сколько раз проходила мимо, ещё никого там не видела. Уже пора обращаться к Богу?
После маминой истории про то, как в реанимации рядом с ней умерли сначала дедушка, потом бабушка, мне поплохело ещё сильнее.
– Открываю глаза ночью, а он мёртвый. В палате светло всегда было. Я даже не испугалась. После наркоза уже ничего не страшно.
