Мститель Торнадо, или От провала к возмездию

Торонта сидел, чертя мелками на голом полу схему. Она уж давно родилась в его мозгу, обретя столь объемные и ясные контуры, что ярый дух требовал изобразить ее в материальном, осязаемом виде. Пол скрипел, но сий звук нисколько боле не раздражал слух: он успел привыкнуть и осознать всю хрупкость и шаткость своего плена, а теперь просто готовил подкоп. В процессе столь сложной, умственной работы темные, закрадывающиеся в самую глубину души мысли посещали Торонту. Воспоминания о прошедших солнечных днях на этот раз не имели уже такой силы над его разумом – они постепенно угасали, подобно тому, как гаснет меркнущий свет от крыльев светлячков, потерявший всю яркость на рассвете, но такой сильный в ночной темноте. Зато теперь его, поглощенного работой, весьма сильно занимали размышления о будущем. Торонта готовил себя к переменам: он задумал месть, но не воображаемый ее романтизм, а напротив – довольно четкая сфера действий, словно театральная сцена, обрела огромные размеры в мозгу лиса, и теперь он изучал все слабые стороны своей столь замкнутой «кельи». И вот, наконец, окончив чертежи, отпиливши конец одного из турников на стене, пробил Тор в этом земляном полу дыру, мгновенно поразившую его своим солнечным светом, чуть было не ослепившим глаза нашего героя. Какое притягивающее к себе свечение! Как поражаешь ты и манишь своими лучами, ведь неизведанное дотоле и непознанное всегда притягивало меня, как усталого путника в жаркой пустыне – сочный оазис! Однако ж еще не время, нет, я лишь желал осознать, что ты есть – свет из другого мира, и так легко помнить об этом сейчас для оставшейся жизни в этой тюрьме, но – боже! Боже! Как прекрасен ты, просвет во мгле!

Явись ко мне, о светлый дух,

Меня ты явно привлекаешь,

Тревожа сильно чуткий слух,

И мозг лучами озаряешь…

Молитву тихую читаю,

Ее я силу познаю,

И чую, свет тот проникает

В тот мир, который так люблю.

Как хорошо познать, что есть надежда

Она живет и помогает жить –

И в очерствевшем сердце появился

Росток зеленый, солнце окружить

Желание возникло вмиг в душе,

Стремится ввысь она, чтоб земли покорять,

А сердце ритм настроило столь быстрый,

Как будто до небес просит взлетать!

Само прийти может спасенье,

Не следует лишь только ждать:

Появится само на свете утешенье,

Идти нужно вперед, и время повернется вспять!

«Так-так-так, – знакомый голосок, подобный скрипу мяукающей старой двери, ведущей в такую же старую, темную комнату, нарушивший покой и тишину, раздался где-то у Торонты над головой. – Мне безумно жаль отрывать тебя от столь интересного занятия, ибо я уже не первый день наблюдаю за тобой, однако хотелось бы мне вновь испить живительной влаги, коль скоро сохранилась у тебя, друг мой, фляга»

Черный лис, поглощенный всецело свечением из зияющего, словно пучина небытия, отверстия, не сразу сообразил, откуда лилась сия речь.

«А, это ты. Здравствуй, – он откинул волосы, подставил лапу, и буквально через несколько секунд с лохматой, вьющейся пряди на ладонь к Торонте спустился, изящно перебирая тонкими тонкими ножками, несущими сколь маленькую, столь и энергичную персону, уже известный читателю каракурт Пэтси.

«Как же давно я тебя не видел, хоть и помнил в глубине души, что ты, разумеется, все время был тут…»

«А то! – паук гордо поблескивал бусинками-глазками. Меня интересует твоя судьба, она плетет такие же запутанные пути, какие у меня выходят сплетения из паутины.

«Прости, мне кажется, прошла вечность. – Торонта поморгал, оторвавши, наконец, взгляд от притягивающего все внимание света. – Я перестал считать дни, думая, что нет в этом смысла, ведь сутки, года летят стремительно, вне зависимости от того, ведем ли мы свой календарь. Ворланд недавно так и сказал, и я абсолютно согласен с ним в этом. А ведь он – мудрая птица, хоть я и позволяю себе иногда смеяться над его…хм…особенностями»

Лис достал папиросу и, держа ее двумя пальцами левой лапы (на правой по-прежнему восседал каракурт), прошелся аккуратно взад-вперед.

«Ворланд? Не встречал еще сего типа»

«Ах, да. Ведь вы не встречались дотоле. Предвкушаю обещающий быть занимательным момент, когда вы познакомитесь друг с другом» Тор усмехнулся.

«Что за птица с именем, подобным тому, как зовут Сатану?[4 - Имя мудрого ворона созвучно имени персонажа из произведения М.А. Булгакова «Мастер и Маргарта» Воланду.] – Пэтси перебежал на хлипкую полку, ту самую, где некогда сидел мудрый ворон. – Хотел бы я узнать поближе сего персонажа, хоть и птицы не внушают мне обыкновенно доверия»

«Даю слово, вы подружитесь. Ворланд – весьма и весьма умный, проницательный черный ворон, при этом всегда верно исполняющий свои обещания, в отличие от меня. – В этом месте внезано горькая усмешка искривила его черты, но так же внезапно и пропала, не удостоенная внимания многоногого собеседника Торонты. – Их, кстати, мало осталось, черных воронов. Вытесняют серые, претендуя на законные владения. Он говорил мне как-то, что в нашем НоуХаусе является единственным представителем столь редкого семейства, и знаешь, я не думаю, что то было обычное хвастовство. Ворланд обладает неповторимым умением появляться так же внезапно, как примерно явился ты сегодня, но даже сия черта не так меня поражало, как трудолюбие, плодотворность работы, с коими он так рьяно ведет летопись, а ведь эти записи содержат историю наших родных мест в Канаде…»

«Талантливый, выходит? – Каракурт задумчиво почесал одну ножку о другую и достал из-за пазухи пару красиво и замысловато сплетенных серебристых носочков, усыпанных сложным геометрическим узором – Буду с нетерпением ждать очередного его визита. Звучит интригующе.»

Контролер-бульдог не заходил днем, как уже упоминалось в предыдущих главах, и Торонта договорился с Пэтси заранее спуститься через сотворенный им портал в полу, пользуясь заманчивой возможностью вновь ощутить свежее дыхание окружающего мира, а затем вновь вернуться, раздобыв доски или иной материал для закрытия своеобразного выхода-отверстия.

***

Он стоял и скреб на каменных глыбах чертежи, не обращая внимания на многоногого друга, катающегося у него в волосах. Прошло чуть более часа, как Пэтси наконец отправился на поиски жертв своей тонкой, но цепкой пряжи, и Торонта остался вновь наедине с самим собой.

Пребывание в таком одиночестве стало давным-давно привычным состоянием для его души, ведь именно в такие моменты и рождались совершенно неожиданные и одновременно, гениальные по своей простоте умозаключения, сотворения новых, свежих идей, напитывающих его мозг, подобно тому, как питает и оживляет холодная вода из горного источника после долгого и утомительного пути. Не пускал он окружающих проникнуть внутрь своего духовного состояния, позволяя созерцать встречным ему прохожим лишь внешнюю сторону жизни Торонты. Исключением был, разве что, Ворланд, мудрый черный ворон, да и новоиспеченный друг – каракурт Пэтси. Однако ж, смею заверить дорогого читателя снова, что нет постоянства в этом мире – и не будет никогда.

Солнце уже склонно было прятать постепенно свой меркнущий с каждым часом лик за пышною чередою облаков, но все еще как будто сомневалось в принятом решении, создавая солнечные блики на стволах могучих платанов. А Тор все еще шагал меж каменных глыб, настолько сильно поглощенный мыслительной деятельностью, что не сразу заметил, как за горизонтом, на раскинутой вдали зеленым пятном поляне, появилась чья-то бредущая вперед фигурка. Лишь спустя несколько минут осознал он, что силуэт сей шел медленно в направлении заката солнца, периодически наклоняясь и собирая что-то. Чуть приглядевшись, Торонта разглядел бредущую лисицу, собирающую пушистые одуванчики. И так поразило его это занятие, поскольку сама незнакомка обладала такой же воздушностью и хрупкостью, как и летящие по ветру цветы.

Надо заметить, что была она близка по происхождению к нему самому, только отличалась, как выяснилось позднее, удивительно голубым окрасом шерсти. Как ни странно, голубые песцы – не такая уж редкость в северных лесах Канады. Но сей небесно-голубой с серым отливом мех оказалщся еще одной чертою, так сильно запомнившейся Торонте с первого взгляда. Фигура, как хрустальная ваза, утонченная и грациозная, оканчивалась худенькими лодыжками и м аленькими стопами, что так медленно и неуверенно брели по траве, постаревшей и пожелтевшей к концу осени, а длинный хвост светлым шлейфом летел следом, словно бы ведя свою собственную, не зависимую от хозяйки жизнь. Была какая-то невесомость и легкость, веявшая от всего ее облика, и шла она, будто покачиваясь, едва ли не падая на сквозном ветру…

***

То чувство, о коем он раннее уже упоминал, говорящее о вечности проходящих дней, теперь обрело новую сторону. Вернулся Торонта только, когда лунный лик уже весьма ясно освещал землю с небес, и тихий, мягкий, голубоватый свет пролился на дорогу, ведущую его обратно, к своему аскетическому жилищу. Он установил лестницу, с помощью деревянных досочек и сплетенной из паучьих нитей бечевки, и теперь сию конструкцию можно было складывать и снова разбирать, раз за разом, в нужное ему время. Вернувшись, он сложил несколько блоков на место отверстия с целью маскировки, нанес новые чертежи на многостраджальную поверхность пола, совершил несколько тренировок, включающих подтягивания на железных турниках и прыжки вверх-вниз, от стены и вдоль нее, не забыв после и о медитации, и даже выпил пару чашек травяного чая с бульдогом-контролером. Старина Освальд (так звали охранника) испытывал дружеское сочувствие, совершенно искренне проникаясь к своему пленнику, и порою, как ни своеобразно это выглядило в глазах наблюдателей – маленьких серых грачей, поддержка сия выражалась в продолжительных беседах, философских шуток по поводу многих жизненных событий и похлопывании друг друга по плечу. Однако ж все это теперь было как в тумане, который захлестнуло его первое впечатление о незнакомке, кою увидел он на лесной окраине. Да и не встреча то была, а скорее, наблюдение, созерцание нового образа, так неожиданно вошедшего в его сложную, изломанную во многих эпизодах жизнь.

Вначале ему казалось, что видел он где-то раннее собирательницу одуванчиков, но память порою не позволяет восстановить целиком нужную нам картину, фрагменты коей выпадают из нашей головы, и Торонта проклинал это ее такое ненавистное сейчас свойство, ведь оно не давало ему найти ответ на интересующий его вопрос. А стоит сказать, что пылкий ум его никогда не сдавался, и наш герой всегда находил недостающие детали, поскольку отличался настойчивостью и решительным характером.

Голова уже шла кругом, но это было лишь следствие переутомления, вызванного почти круглосуточной работой над собой в совокупности с восприятием и анализом происходящих событий.А одна и та же мысль, словно бы доминируя над другими, не давая покоя, так и стояла перед глазами, и наконец, Торонта поднялся со своей койки и написал мелками на темной, обшарпанной стене своей «кельи» : «Просвет в черном – то, что я видел сегодня».

Ворланд

Как же долго ждал он, пока заря пробудит спящую землю! Не позволяя усталости взять верх над своим телом, Тор продолжил работу, верный установленному распорядку дня и ночи, упражняясь и записывая формулы к свежим, только что начерченным рисункам. К слову сказать, все убранство скромной кельи – именно так они с Ворландом любили называть временное обиталище Торонты – напоминало только школьную доску, на которой усердные школьники, скрипя до боли в ушах мелками, выписывали что заученные уравнения или же условия задачек, кои им предстояло решить, поскольку вся была покрыта чертежами Торонты и кое-где, в уголках, оканчивающихся красивым завитушками, выведенными вороньим пером с хорошо заточенной остью. Предпочитающий обозначать свои письмена, всегда пунктуальный Ворланд, даже цитируя изречения мудрых гениев и философов, оставляя имя автора рядом с принадлежащим ему фразой, записанной им аккуратно, вне зависимости о материала, коим пользовался. Торонта, в свою очередь, в письме и зарисовках, ценил, прежде всего, скорость и четкость. А посему его почерк отличался не столь приятной глазу чистотой письма и аккуратностью, свойственному вороньему перу, однако ж изобиловал живописностью рисунка, дополняющего каждое утверждение, и геометричной оригинальностью чертежей.

Вот и теперь, ожидающий прилета своего друга, сидел Тор за самодельным деревянным столиком (добродушный бульдог-контролер, очарованный харизмой своего пленника, принес в клетку досок и целый ящик с гвоздями, не преминув поучаствовать в создании столика) и выписывал для себя основные моменты запланированного отмщения. О лестнице и провале, созданном им не так давно (прошло несколько недель, и даже внешне невозмутимый Пэтси в глубине своей паучьей души весь закипал от возбуждения и раздражения, поскольку они все еще не покинули их скромное жилище) Торонта помнил ясно и, конечно, не собирался распространяться кому-либо об этой тайне, тайне известной только их сплоченной команде: Освальда было в какой-то степени жаль, поскольку он не подозревал о возможности у его пленника сбежать в любой момент, хотя она была буквально у него перед носом.

Однако, смею заметить и напомнить читателю, что Торонта ведь не собирался просто сбегать. Он знал о своей основной миссии, выучив весь ее план поэтапно, подобно тому, как Августин Аврелий знал свою «Исповедь» или же как кающийся грешник помнит «Отче наш…»: возмездие должно было осуществиться, и он никогда бы не позволил себе соблазниться на шанс кажущейся теперь такой легкой, до смешного простой свободы. Посвятить в свои планы Ворланда, закадычного и близкого ему друга, Торонта собирался как раз в момент их предстоящей встречи, ибо знал: преданный ворон не станет разглашать его тайну…

***

– Каар…Я вижу, ты по полной зашиваешься, фрэнд, – проницательный, темно-серый вороний глаз внимательно осматривал ссутуленную спину друга, и блеск его радужки был подобен моноклю степенного зрителя, направленного на театральную ложу с высокого балкона.

– Мне нужно закончить работу. Завершу, скорее всего, сегодня, к полуночи – как раз луна осветит в последний раз край опушки.